вы взяли, что матстатистика и теория вероятности для меня чудо? Ну да, я получил четыре, но уж не так чтобы это было для меня непознанное чудо-чудо-чудо.
Извините, если кого обидел.
04 июня 2011
История про практический след одного разговора
Явление скандала — вообще очень сложное явление.
Беда в том, что художник, желая закатить пощёчину общественному вкусу, всегда рассчитывает на то, что общество ему ни пощёчин, ни тумаков давать не будет.
Пощёчина даётся. А потом общество не приходит на выставку «Двадцать лет работы», и пистолет греет руку, художник полон обиды, но до конца ничего ещё не прояснено.
Возвращаясь к очень искренней и очень несправедливой книге Карабчиевского, нужно сказать, что Маяковский одновременно очень хороший и очень неудачный пример скандалиста.
Есть давняя мысль о самоназначении элит.
Существует два пути в каждом деле. Пройти некоторый экзамен у предшественников. Как взятый для примера Сальватор Дали, перерисовавший по слухам весь музей Прадо, а потом занявшийся собственными экспериментами, и человек, что отбрасывает учёбу.
Второй путь, это путь человека, отменяющего классические законы, чтобы их не изучать и не превосходить, а сразу стать классиком. Стать им с тем багажом, что создаётся мгновенно или дан от природы.
Но вот в двадцатые было интереснее, чем сейчас — скажем, вместе с эпатажем опоязовцы могли сочетать академичность. Другое дело, что на них взросла потом та самая банда французских философов, про которых сказано, что с она гиканьем и свистом угоняют во тьму остатки здравого смысла.
Меня как раз и интересует эта грань. Где эпатаж в чистом виде, и больше ничего. И где эпатаж отваливается как шелуха, оставляя новаторскую конструкцию.
К примеру, знаменитый Параджанов вполне безумен. Он вообще внеморален — ворует столовое серебро у Катанянов, а потом раздаёт его кому-то. Когда умирает какой-то его родственник, то, улучив момент, когда вдова вышла из комнаты, то расписывает покойника золотой и синей красками под фараона, etc.
Где грань, да.
Маяковский создавался постепенно, будто финансовая репутация человека с банкнотой в один миллион фунтов стерлингов.
Критики могут ответить, но общество всегда инерционно.
И если критик, а пуще того читатель на диспуте задаёт неприятный вопрос, то можно
Тут весь фокус, что академиков можно приструнить. Например, им можно ответить, как пишет тот же Карабчиевский: «Не один раз на публичных выступлениях, прочтя про себя записку, он объявляет: "А на это вам ответит ГПУ!"».
А в другое время можно сказать: "Вы с кем, мастера культуры? С этой скотской властью Путина или с нами, художниками, рискующими свободой?"
И условный академист понимает, что попал как кур в ощип, как фрекен Бок перед Карлсоном.
Вот оно, важное наблюдение. Это важное наблюдение в том, что эпатаж всегда идёт рука об руку с шантажом.
Извините, если кого обидел.
04 июня 2011
История про мелкие праздники самолюбия
Обнаружил себя в длинном списке премии Ясная поляна:
"Березин Владимир. Дорога на Астапово. — Журнал «Новый мир», 2010. — № 11".
Дай Бог всем здоровья и денег побольше, а особенно членам жюри, и отдельно — редакции "Нового мира" и лично avvas, которые меня туда выдвинули.
Я люблю, когда меня куда-нибудь выдвигают.
Извините, если кого обидел.
05 июня 2011
5 января 1933 года в "литературной газете" была напечатана статья "Юго-Запад".
Время это было суетливое, потому что писатели ждали своего первого съезда и мучительно делили гостевые и делегатские приглашения на него. Съезд вообще планировался на май 1933 года (в итоге с приготовлениями не поспели и Первый съезд советских писателей проходил в Колонном зале Дома Союзов в Москве 17 августа по 1 сентября 1934 года). Но это было потом, а в январе тридцать третьего вокруг статьи (а её написал Шкловский) разгорелся скандал.
Подогревал страсти и пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), который проходил тогда же, в январе, а потом и Второй Пленум оргкомитета Союза советских писателей.
Собственно, несколько разгромных статей в "Известиях" и другой прессе потом и назывались "Дискуссией о формализме".
14 февраля Шкловский каялся на Пленуме, 29 апреля — письменно в "Литературной газете", но статей было напечатано много, и обсуждения "Юго-Запада" там было уже мало, а формализма, вернее, битвы с ним — много.
Судя по всему, именно после этой дискуссии Шкловский принял участие в написании знаменитой книги "Беломоро-Балтийский канал".
Шкловскому надо было не только отреагировать на критику, но и (особо не афишируя это обстоятельство) облегчить участь своего брата.
А брат-иосифлянин, крепкий в вере, давно валил лес именно на Беломорканале.
Кстати, распространено заблуждение, что Шкловский плыл вместе с другими писателями, авторами книги, на пароходе — то есть участвовал в той экскурсии, про которую рассказывают ещё большие небылицы.
На самом деле он взял командировку в журнале "Пограничник" (а это практически одно ведомство), чтобы деликатная миссия не была на виду — именно тогда по преданию и была произнесена знаменитая фраза о чёрнобурой лисе в пушном магазине.
Дочь Шкловского, кстати, рассказывала, что Владимир Шкловский отнёсся к приезду брата безо всякой благодарности: "Я молился Анике-воину, и Господь устроил всё как нужно, и проч., и проч."
Но это произошло позднее, а в январе Шкловский только написал статью о писателях, пришедших в советскую литературу с юго-запада СССР. Собственно, само название взято у Багрицкого, из его стихотворного сборника.
Юго-запад это эвфемизм Одессы, конечно.
Но самое интересное, что гонители Шкловского во многом правы — но не в том, конечно, что призывали к идеологическому топору.
Тут дело в том, что критик Макарьев, писал в «Известиях»: «Писатели, которых назвал Шкловский (среди них много талантливых людей), неоднородны по своему творчеству…» — был в общем, прав.
Сам Шкловский пишет: «традиция этой школы остается невыясненной». Но это некоторая фигура умолчания — литература в Одессе была, и имена уроженцев этого города известны. Это не только молодые люди, переехавшие в Москву в двадцатые, но и Жаботинский, а так же звёзды довоенного времени Влас Дорошевич, короткие строчки которого, воздух внутри страницы, будут потом поминать Шкловскому.
Одесса ещё и место пристанища русских писателей, что бежали от большевиков (но говорить об этом не принято — это потом Катаев может с придыханием написать о своём впечатлении от Бунина, а вот в 1933 году это, понятно, рискованно).
Те черты, из которых Шкловский хочет слепить новое явление рассыпаются в руках, если прикоснуться
