class="p1">Большинство ребятишек были некрещенные и в бога не верили, но быть опущенным в помойку никому не хотелось.
Раньше 5-я Тверская-Ямская (ныне ул. Фадеева, если обратно не переименовали) не доходила до Садового кольца, и на месте ее нынешнего начала была "проходняшка", — проходной двор. При входе во двор еще долгое время после войны стояли противотанковые ежи, сваренные из рельсов и опутанные колючей проволокой. Здесь наша "Пятая" сворачивала под прямым углом по направлению к площади Маяковского и превращалась в 1-й Тверской-Ямской переулок, который пересекал 4-ю, 3-ю и 2-ю Тверские-Ямские и выходил на улицу Горького. Этот участок улицы Горького только недавно наконец переименован снова в 1-ю Тверскую-Ямскую, а то мы в детстве никак не могли понять, как так, четыре Тверские-Ямские есть, а 1-й нет. Дальний от центра конец нашей улицы упирался в Миусский сквер, на который выходил фасад "Менделеевки" — Химико- технологического института им. Менделеева. По дороге "Пятую" пересекала 3-я Миусская, тоже довольно большая улица, которая пережила два переименования: в 50-х годах она стала улицей К. Готвальда из-за близости к Чехословацкому посольству (ближайшая Васильевская улица стала улицей Ю. Фучика), а после перестройки ее назвали ул. Чаянова. На углу 3-й Миусской находилось старое здание ФИАНа, где работал папа, — сейчас там Институт прикладной математики. Меня в детстве один раз туда водили, но больше бывать я там не пожелала, потому что ужасно испугалась известного физика Б.М. Вула — он был похож в моих представлениях на страшного гнома и так жутко улыбался… Мы встретились лет через тридцать на защите Ирки Дрогайцевой. Он мило держал меня за коленку, тогда я все это ему выложила. Наверно, обидела старика.
На углу "Пятой" и 3-й Миусской, которая шла от ул. Горького до Новослободской, стоял дровяной склад, и даже сейчас, проходя там, я всегда мысленно чувствую замечательный запах свежераспиленных березовых поленьев: говорят, что обонятельные воспоминания самые прочные. На 3-й Миусской стоял и стоит поныне Дом композиторов, где в те годы жило полно наших знакомых музыкантов, например, А.И. Хачатурян и С.А. Самосуд. Потом многие уехали в более новые "композиторские" дома — на ул. Огарева (Газетный пер.) и на Садовом кольце. Вообще в нашем районе многие новые дома имели названия (Дом пилотов, Дом Милиции) по-видимому, они были ведомственные. В Доме композиторов располагались правление Союза композиторов и уютный клуб с красными плюшевыми занавесями, где мы позже смотрели разные "непрокатные" фильмы, в том числе Чаплина, Диснея и т. д. Мама рассказывала, что Дом Композиторов был задуман в виде арфы — чего не придумывали в 30-е годы! — а когда начали возводить участки с отрицательной кривизной, постройка стала рушиться, и работы остановили. Я, правда, не нахожу сейчас никакого сходства с арфой — дом, как дом: наверху перильца с вазонами, большие подъезды и красивые лифты со скамеечками и зеркалами.
Троллейбусы, в том числе и двухэтажные, ходили в 40-х годах только по улице Горького и Садовому кольцу (кольцу "Б") и назывались "букашками". Теперешние троллейбусы "Б" взяли свой номер от трамвая, а может быть, даже конки, ходившей некогда по Садовой. Остальной транспорт был трамвайный, между прочим, экологически более чистый, чем автобусы. По Оружейному переулку, от которого теперь осталась четная половина, ходили трамваи, с трудом разворачиваясь на углу Каляевской. Там и сейчас часто бывают пробки, а тогда было чудовищное нагромождение трамвайных путей, а на углу — будка, где сидела стрелочница, — стрелки переводились вручную. Садовая тогда была вдвое уже, хотя сады уже срубили. На углу Каляевской и Садовой находился молочный магазин, снаружи и изнутри выложенный белым кафелем, который мне всегда хотелось полизать. Трамваи с Оружейного сворачивали на 3-ю Тверскую-Ямскую и шли по ней в сторону Белорусского вокзала и Пресни: трамвай А — "Аннушка", — который почти целиком вытеснили с бульварного кольца А, затем № 23 с красным и синим фонариками и № 28 — с красным и зеленым. По 1-му Тверскому-Ямскому переулку ответвлялась грузовая трамвайная линия, заворачивала на нашу "Пятую" и упиралась в ворота термитно-стрелочного завода. Он находился неподалеку от нашего дома, что там делали — убей, не знаю, по-видимому, что-то железное, т. к. из цехов доносился грохот. Грузовые трамваи с маленькой кабинкой и двумя открытыми платформами ходили по нашей улице редко, два-три раза в день, а потом и вовсе перестали. Кстати, о трамваях. Как утверждали мама, тетя Оля и Вера Антоновна Чунгурова, всю жизнь прожившие на Бронной и Патриарших, никакой трамвай никогда не ходил ни по Бронной, ни вокруг Патриаршего пруда, ни по окружающим переулкам, он ходил только по Садовому кольцу. Так что все это чистейшие фантазии Булгакова, которому просто не хотелось вести Берлиоза по Бронной до Садового кольца, и он предпочел передвинуть туда трамвай.
Легковых автомобилей — черных квадратных "эмок" — тоже было мало на наших улицах, изредка протарахтит по булыжнику грузовая "полуторка". Гораздо больше было лошадей, запряженных в зависимости от сезона в телеги или сани. На улице вечно валялись конские "яблоки". Лошадей привязывали к каменным или железным тумбам; многие тумбы так и вросли в толщу асфальта.
Двора у нас как такового не было. Рядом с нашим домом была небольшая асфальтированная полоса, где мы школьниками играли в "штандр" и "круговую лапту". Дальше тянулся пустырь с прудом (его вырыли во время войны на случай перерывов в водоснабжении), в котором на моей памяти утонул мальчик; я смотрела с 6-го этажа, как его вытаскивали. После войны пруд засыпали. Пустырь круто обрывался к нашему дому: замечательные были "горки" зимой, даже мальчишки не отваживались кататься стоя и ездили на картонках. В войну на пустыре были огороды и сараи из кровельного железа и фанеры, где даже кто-то жил. Позже все это стало просто помойкой, и мы с девчонками искали там красивые стеклышки; у меня была целая коллекция фарфоровых осколков с цветочками и кусочков абажура из двойного стекла — снаружи зеленого, а внутри белого. У нас дома такой был.
На пустыре мы в конце мая чистили шубы. Для меня это был просто праздник. Мама с домработницей вытаскивали ворохи меховых и шерстяных ве¬щей, развешивали их на солнышке и выбивали пыль специальными выбивалками или просто палками. Это делалось в ясный солнечный день, в воскресенье, и мама была целый день со мной. Я скакала босиком и кувыркалась на разложенных на земле вещах, мы закусывали прямо во дворе, где одуряюще пахло мелкой ромашкой, кашкой, "гусиной" и "канареечной" травкой. Повсюду цвели одуванчики, из которых мы плели венки. Мне тоже давали палку,
