Глава 27
Полонофилы-шулеры
«Любовь к Польше — неизбежность для русского интеллигента» — так писал один не самый известный поэт Давид Самойлов. В том, был ли «русским интеллигентом» Давид Самуилович Кацман, живший и умерший в Эстонии, я спорить не буду. Знал ли он, что делали поляки с его соплеменниками в 1939–1944 гг., не говоря уж о прошлых временах, я не знаю.
Но если он прав, то можно ли считать интеллигентами Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Федора Достоевского, Федора Тютчева, Николая Некрасова, Петра Чаадаева, Константина Леонтьева, Василия Жуковского, Владимира Даля, Николая Лескова, Константина Аксакова, Алексея Хомякова, Вильгельма Кюхельбекера?
Цитировать «Клеветников России» или «Бородинскую годовщину» я не буду. Думаю, их наизусть должен знать каждый русский человек. Я говорю «русский» в широком смысле слова, то есть и татарин, и чуваш, и др.
Но наши мудрые пушкинисты утаили от народа, что поручик Пушкин в составе драгунского Финляндского полка усмирял в 1831 г. буйных панов. Александр Сергеевич лично хлопотал, чтобы брата Льва зачислили в этот полк, и в письме от 6 апреля 1831 г. поэт наставлял братца, застрявшего в Чугуеве: «Ты мог уже быть на Висле. Немедленно поезжай в полк»[254]. За операции в Польше поручик Лев Пушкин был произведен в капитаны.
Полонофилами же у нас за редким исключением были поэты и писатели, широко известные в узком кругу. Как уже говорилось, бытовым полонофилам искренне нравились польская культура, книги, кино, тряпки и милые мордашки Збигнева Цибульского и Даниэля Ольбрыхского. Ну а полонофилы-политики использовали поляков исключительно в своих целях, при этом были безразличны к их интересам и в большинстве случаев не пытались разобраться в конечных целях своих польских союзников.
Впервые политические полонофилы реально заявили о себе в ходе польского восстания 1830 г. Поляков поддержали Герцен и Огарев, кое-кто из декабристов, а из более-менее известных фигур — князь Вяземский.
Богатый русский барин Петр Андреевич в молодые годы любил фрондировать. В польских делах он мало что понимал, но зато обожал выступать в салонах. И по салонам разошлось мудрое княжеское высказывание: «Наши действия в Польше откинут нас на 50 лет от просвещения Европейского»[255].
Вяземский пишет письмо Пушкину, в котором ругает Жуковского: «Охота ему было писать шинельные стихи (стихотворцы, которые в Москве ходят в шинелях по домам с поздравительными обедами) и не совестно ли „Певцу во стане русских воинов“ и „Певцу на Кремле“ сравнивать нынешнее событие с Бородином? Там мы бились один против 10, а здесь, напротив, 10 против одного»[256]. Обличая Жуковского, он пытается оскорбить Пушкина. Однако, написав mot[257], Петр Андреевич задумался о вспыльчивости Александра Сергеевича, вызывавшего к барьеру за одно обидное слово, и решил письмо не отправлять.
А днем позже князь занес в свою записную книжку: «Стихи Жуковского навели на меня тоску… Мало ли что политика может и должна делать? Ей нужны палачи, но разве вы будете их петь… Как ни говори, а стихи Жуковского — une question de vie et de mort [вопрос жизни и смерти (фр.). — А. Ш.], между нами… я предпочел бы им смерть… Будь у нас гласность печати, никогда Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича…
Неужели Пушкин не убедился, что нам с Европою воевать была бы смерть. Зачем же говорить нелепости и еще против совести и более всего без пользы?»[258].
В 1993 г. последние фразы «историк литературы» Вадим Гершевич Перельмутер прокомментировал: «Историческая оценка, данная Вяземским происшедшему, точна и однозначна… Сам того не ведая, он предрекает — за четверть века! — военную катастрофу 1855 года»[259].
Вот классический образец современного полонофила — «рафинированный интеллигент», много эмоций, зато познания в истории на уровне десятиклассника. В 1854 г. Англия и Франция начали войну с Россией, после Синопа опасаясь, что Николай I захватит Босфор и Дарданеллы, чего боялись все без исключения страны Европы.
А почему, кстати, поляки не взбунтовались в 1854–1855 гг., когда Россия отражала нападение четырех держав на Черном море, Балтике, Севере и Дальнем Востоке? Как же, панство встрепенулось. Но тут последовал грозный «цык» из… Лондона. Обратились к Наполеону III, и тот велел сидеть смирно. Взбунтовались бы в очередной раз поляки, и Австрия из союзника Англии и Франции обратилась бы в их врага. Ну а благожелательный к России нейтралитет Пруссии превратился в военный союз. И вот тогда-то русские и прусские гренадеры прошлись бы церемониальным маршем по Елисейским полям, а Австрия проучила бы зарвавшихся пьемонтцев.
Ну а в 1831 г. о Проливах и речи не было. Но полякам до смерти хотелось интервенции Европы. В манифесте польского сейма от 6 декабря 1830 г. говорилось: «…не допустить до Европы дикой орды Севера… Защитить права европейских народов».
Через тридцать с лишним лет, во время польского восстания 1863 г., немецкий историк Ф. Смит издевается над авторами манифеста: «Не говоря уже о крайней самонадеянности, с которою четыре миллиона людей брали на себя покровительство 160 миллионов, поляки хотели еще уверить, что предприняли свою революцию за Австрию и Пруссию, дабы „служить им оплотом против России“»[260].
Так что, может, Вадим Гершевич и разбирается в русской литературе, но в истории… Так и вспоминается пушкинское: «Суди, дружок, не выше сапога».
Кстати, о Пушкине. 1 июня 1831 г. он пишет из Царского Села в Москву Вяземскому: «Здешние залы очень замечательны. Свобода толков меня изумила. Дибича критикуют явно и очень строго… Но все-таки их [поляков. — А. Ш.] надобно задушить, и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря»[261].
Сие писание дошло до Петра Андреевича, но он нисколько не возмутился. Мало того, случайно увидев во французском журнале статью о корректном поведении русских войск в Польше, князь побежал с ней к… шефу жандармов Бенкендорфу. И статью, и Петра Андреевича заметили. Вяземскому поручили перевести статью на русский язык для публикации, и в том же году «безработный» князь Вяземский был назначен «чиновником для особых поручений по министерству финансов».
Когда в 1848 г. паны вновь попытались побузить, Вяземский ответил стихотворением «Святая Русь»:
Безумствуя, вражда слепая
На бой нас вызвать ли дерзнет?
Подымется стена живая
И на противников падет.
Ну а в 1863 г. князь напишет в брошюре «La Question Polonaise et M. Pelletan» («Польский вопрос и г-н Пеллетан»): «Русское правительство заслуживает некоторого порицания за проявленные им вначале терпимость и непредусмотрительность: крутые меры, принятые вовремя, избавили бы от суровых мер, к которым силою обстоятельств вынуждены были прибегнуть позднее».
Короче, мало панов били!
Ну а теперь перейдем к еще одному известному полонофилу Александру Герцену. Узнав о восстании 1830 г., он повесил у себя в комнате портрет Фаддея Костюшки.
Прибыв в Лондон, Герцен сблизился с членами Польского демократического общества (группа дворян-эмигрантов). На средства Герцена и Огарева в одном и том же доме с мая 1853 г. по декабрь 1854 г. функционировали две «вольные типографии» — русская и польская.
20 июля 1853 г. Герцен пишет статью с характерным названием «Поляки прощают нас», вышедшую отдельной брошюрой и перепечатанную в декабре 1853 г. в двух парижских газетах — как-никак шла Крымская война.
В 1854 г. Герцен писал: «Освобождение Польши — половина освобождения России. Свободная Варшава — смерть для имперского Петербурга».
На революцию 1861 г. Герцен ответил статьей «Vivat Polonia!», перепечатанной во многих европейских газетах.
Однако постепенно издатель «Колокола» стал понимать, что целью польских панов были не социальные перемены, а захват Кресов и порабощение живших там хлопов. В итоге 29 апреля 1867 г. он признает, что поддержка поляков в 1861–1863 гг. «Колоколом» была «колоссальной ошибкой». Теперь он убежден «в совершенной неспособности, опасности, тупости этой доблестной и глупой нации», из-за которой он и Огарев «сгубили свое положение»[262].
В советское время широко рекламировалось участие в восстании 1861–1863 гг. офицерских организаций в русской армии. Однако на деле подавляющее большинство этих офицеров были этническими поляками. Хотя по своим названиям эти тайные организации могли сойти за русские: «Комитет русских офицеров» и «Земля и воля». Вот текст прокламации «Земли и воли»: «Офицеры и солдаты русской армии, не обагряйте рук своих польской кровью, не покрывайте никогда неизгладимым позором чести и правоты русского народа! Вместо того чтобы позорить себя преступным избиением поляков, выйдите из Польши, возвратившей похищенную свободу, и идите к вам, в свое отечество, освобождайте его от виновников всех народных бедствий — императорского правительства».
