<…> Но пока я жив и держу себя в руках, ничто не потеряно. Обитаемый остров не умеет помочь мне. Ладно, отложим пока вопрос о помощи. Забудем пока о Земле. Постараемся сохранить ясную голову и найти цель.
<…> Максим слушал Гая, этого красивого, нервного, вдохновенного мальчика, готового умереть для того, чтобы вернуть своей стране — пусть даже только своей стране, а не миру, он еще не дорос до этого — полноту счастья, независимость от угроз, спокойствие и процветание. Гай придавал огромное значение борьбе с внутренними врагами. Его славное лицо искажалось ненавистью, когда он говорил о скрытых выродках, о мерзавцах, хуже всякого Крысолова, о беспощадных бандитах, пытающихся подорвать самую основу обороны — систему противобаллистической защиты, дающую стране пусть худой, но все-таки мир. Именно эта система ПБЗ, с невероятными трудами созданная в последние годы войны, прекратила военные действия, и с тех пор трудами Неизвестных Отцов эта система непрерывно расширялась и совершенствовалась. И теперь эти мерзавцы, несомненно связанные с Хонти и Парабайей, устраивают взрывы Отражательных Башен ПБЗ, негодяи, убийцы детей и женщин…
<…> Он восхищался, и ужасался, и поражался их оптимизмом. Это были настоящие люди, люди с большой буквы, уверенные, что они выдержат все и готовые выдержать все. То, что казалось ему страшным и невозможным, Гай отметал презрительным движением руки. Он не боялся новой войны, он точно знал, что она будет, он был уверен, что Неизвестные Отцы уже сделали главное для предотвращения мировой гибели и теперь дело за ним. За Гаем.
<…> Именно в такие вот моменты [моменты экстаза у окружающих. — С. Б.] его особенно сильно мучило сомнение, правильно ли он выбрал путь в этом мире и не тратит ли он здесь драгоценное время, которое можно было бы использовать для помощи этому человечеству более рационально.
<…> Он даже несколько увлекся: мобилизовал всю мощь своих легких и голосовых связок, чтобы перекричать полк. «Вперед, бесстрашные!»…
В рукописи разговор перед допросом был не о диспуте на собрании:
«Ты будешь сегодня в собрании, Чачу?» — спрашивал командир полка. «У меня свидание», — ответствовал лейтенант, закуривши новую сигарету. «Напрасно, сегодня там будет мадам». — «Ты поздно спохватился. Я уже потерял ее благосклонность по твоей милости». — «Благосклонность — не деньги, — глубокомысленно заметил штатский. — Чем труднее ее потерять, тем легче найти». — «У нас в Гвардии это не так», — сухо сказал лейтенант. «Право же, господа, — капризным голосом произнес командир. — Давайте встретимся сегодня в собрании…» — «Я слышал, свежие креветки привезли», — не переставая рыться в бумагах заметил адъютант. «Под пиво, а? Лейтенант!» — поддержал его штатский. «Нет, господа, — сказал лейтенант. — У меня одно слово, и я его уже дал».
И после обеда военные спорят несколько по-другому:
Офицеры вернулись в прекрасном настроении, ковыряя в зубах и благодушно споря о способе не то приготовления, не то употребления какого-то кушанья. Самых крайних мнений придерживались адъютант и лейтенант Чачу. Адъютант требовал какой-то немыслимой тонкости и ссылался на довоенные поваренные книги, которых был большой знаток. Лейтенант же исходил из того, что была бы водка или, по крайней мере, пиво, а что касается жратвы, то в восемьдесят четвертом они лепили сырое тесто прямо на лобовую броню, а потом пальчики облизывали. Капитан и штатский стояли на умеренных позициях. Они считали, что гвардейский дух — гвардейским духом, но гвардейская кухня всегда была на высоте, что однако ни в какой мере не опровергает самодовлеющей ценности водки, пива, а также вина каких-то особых виноградников. Максим слушал их сначала даже с интересом, а потом вдруг его осенило, что эти люди только что приговорили человека к смертной казни и сейчас им еще предстоит судить женщину и тоже осудить ее на уничтожение или на каторгу. Он встретился глазами с лейтенантом, и тот, словно угадав его мысли, сыто и спокойно улыбнулся.
— Надо, однако, кончать, — спохватился капитан.
— Ну да, они же, бедные, ждут, — сказал лейтенант, глядя на Максима.
Капитан изумленно поморгал, пожал плечами и приказал адъютанту вызывать следующего.
В рукописи при допросе у террористов объяснение Максима было более беспомощным: «Я отпустил их, потому что нечестно расстреливать людей только за то, что у них болит голова. Поэтому меня расстреляли». Там же было и дополнение:
— Кто такой Гай? — спросил широкоплечий.
— Капрал Гвардии, мой друг. Он хороший парень, но он обманут, как многие.
— Почему обманут?
— Я уже говорил об этом. Вас ненавидят. Обвинения самые нелепые, но ненависть настоящая, непритворная. Я тоже не любил вас и считал врагами — до тех пор, пока не увидел на суде.
И далее, когда Максим говорит о недоверии к нему Чачу, в рукописи есть столь же беспомощное объяснение: «По-моему, лейтенант уже подозревал меня. Во всяком случае, я помню, что он страшно удивился, когда увидел, что я возвращаюсь».
В объяснениях Доктора в рукописи было и объяснение значения башен ПБЗ и охоты на выродков: «Тираны обязательно должны оправдывать перед массами свою тиранию, им надо как-то оправдать недостаток еды, разруху в периферийных районах, огромные военные расходы, непропорциональное распределение возможностей. Ведь после войны прошло больше двадцати лет, а ни одно обещание не выполнено, две трети страны лежит в развалинах… Вот во всем этом виноваты выродки, которые продались за хонтийское золото. Среди нас масса провокаторов, Отцы могли бы уничтожить большинство ячеек в несколько дней, но это им не выгодно, мы им нужны как громоотвод».
Магнитные мины в рукописи были толовыми шашками, поэтому не включали запалы, а поджигали шнур.
В рукописи при появлении Мака после подрыва башни Гай еще говорит: «Слушай, он же тебя убил. Я же сам видел». А после, при рассказе о своей теперешней жизни, добавляет: «Командир секции в двадцать восьмом запасном. Учу деревенщину и уголовщину <…>. Армейский капрал на всю жизнь».
Глава двенадцатая в рукописи подверглась значительной правке и перестановке отрывков в ней. Поэтому в данном исследовании первоначальная версия этой главы приводится полностью.
Глава двенадцатая
Государственный прокурор, известный в узком круге ближайших друзей под именем Умник, предпочитал работать по ночам. Он любил тишину, терпеть не мог телефонных звонков и суетни в своей приемной. Приемные дни были для него сущим мучением, приходилось приезжать к полудню, выслушивать почтительные глупости младших коллег и подчиненных, тратить драгоценное время на болтовню с высокопоставленными дураками, пришедшими походатайствовать за своих разбойных сынков или чтобы изложить свои дремучие взгляды на юстицию и на вопросы внутренней политики, кому-то что-то обещать, кому-то врать, перед кем-то оправдываться, и хуже приемных дней были только тяжелые и страшные часы вызовов на самый верх. Другое дело — ночи: гигантское здание Дворца Юстиции пусто, за окнами тьма, идет дождь, не слышно сирен и скрипа тормозов, не стучат и не жужжат лифты, высокопоставленные дураки спят или развлекаются, вокруг на многие сотни метров нет ни души, только в приемной, тихий как мышь сидит в ожидании приказаний ночной референт, не умеющий разговаривать громко, да еще внизу, в вестибюле, стоят у входа друг против друга неподвижные, как статуи, гвардейцы, которым вообще запрещено разговаривать.
Прокурор отошел от окна, сел за стол, бросил в рот несколько сушеных ягод, пожевал и запил глотком целебной воды. Мак Сим. Мах-ссим. Максим Рос…ти… Он придвинул к себе папку. Максим Рос-ти-слав-ски-й. «Извлечения из дела Мака Сима (Максима Ростиславского). Подготовил референт такой-то». Прокурор раскрыл папку и взял первую тонкую пачку сброшюрованных листков. Показания лейтенанта Тоота… Показания подсудимого Гаала… Кроки какого-то пограничного района на востоке… «Другой одежды на нем не было. Речь показалась мне членораздельной, но совершенно непонятной. Попытка заговорить с ним по-хонтийски не привела ни к чему…» Ох уж мне эти лейтенанты! Хонтийский шпион на восточной границе… «Рисунки, выполненные задержанным, показались мне искусными и удивительными…» Ну, на востоке много удивительного. К сожалению. И обстоятельства появления этого Максима не очень выделяются на фоне прочих восточных обстоятельств. Хотя, конечно… Но посмотрим. Прокурор отложил пачку, выбрал две ягодки покрупнее, сунул их в рот и взял следующий лист. «Заключение экспертной комиссии в составе сотрудников Института тканей и одежды таких-то и таких-то. Мы, нижеподписавшиеся… гм…так… так… обследовали всеми доступными нам лабораторными методами ткань предмета одежды, присланной нам из ведомства юстиции…» Чепуха какая-то… «и пришли к следующему заключению: 1. Указанный предмет представляет собой короткие штаны четвертого размера второго роста, каковые могут быть использованы для ношения как мужчинами, так и женщинами. 2. Покрой штанов не может быть отнесен к какому-нибудь известному стандарту и по ряду причин, указанных ниже, не может, собственно, называться покроем. Штаны не сшиты, а изготовлены неким способом, нам не известным. 3. Штаны изготовлены из мягкой упругой ткани серебристого цвета, каковая, собственно, не может быть названа тканью, ибо даже микроскопическое исследование не обнаружило в ней структуры. Материал этот не горюч, не смачиваем и обладает чрезвычайной прочностью на разрыв. Химический анализ…» Странные штаны. Надо понимать, это его штаны. Прокурор взял тонко отточенный карандаш и записал на полях: «Референту. Почему не даете сопроводительного объяснения? Чьи штаны? Откуда штаны?» Так. А выводы? Так… формулы… опять формулы… массаракш… Ага! «…Технология не известна ни в нашей стране, ни в других цивилизованных государствах (по довоенным данным)». Прокурор отложил лист. Нет, подумал он, я еще не потерял нюха. У этого Сима даже штаны, и те загадка. Что там дальше? «Акт медицинского освидетельствования»… Любопытно. Ни малейших патологических отклонений… Что, это у него такое кровяное давление?.. Ого, вот это легкие!.. Что такое? Следы четырех смертельных ранений… Это уже мистика. Ага… ага… «Смотри показания свидетеля Чачу и обвиняемого Гаала»… Семь пуль — однако! Гм… Некоторое расхождение имеет место. Чачу показывает, что применил оружие в видах самообороны и под угрозой смерти, а этот Гаал утверждает, будто Сим только хотел отобрать у Чачу пистолет… Ну, это не мое дело. Две пули в печень — это слишком много для нормального человека… Та-ак, скручивает монетки в трубочку… бежит с человеком на плечах… Ну ладно, это бывает. Но парень необычайно здоровенный, обычно такие глупы. А это что? А-а! Старый приятель… «Извлечение из донесения агента № 711»… «…Видит совершенно отчетливо дождливой ночью (может даже читать) и в полной темноте (различает предметы, видит выражение лица на расстоянии до десяти метров)… обладает очень чувствительным нюхом и вкусом — различал членов ячейки по запаху на расстоянии до пятидесяти метров, на спор различил напитки в плотно закупоренных сосудах, в другой раз на спор же определил пропорцию смеси воды с вином… ориентируется по странам света без компаса… с большой точностью определяет время без часов… имел место следующий случай: была куплена и сварена рыба, которую он запретил нам есть, утверждая, что она радиоактивная. Будучи проверена радиометром, рыба действительно оказалась радиоактивной. Обращаю внимание на тот факт, что сам он эту рыбу съел, сказавши, что ему она не опасна, и действительно остался здоров, хотя излучение превышало тройную санитарную норму (почти 77 единиц)…» Прокурор откинулся в кресле. Нет. Это уже слишком. Собственно, это все не нужно. Может быть, он и бессмертен заодно? Хотя, помнится, в последнем своем слове он употребил выражение «вы можете меня убить». Будем надеяться, что это не риторический оборот. Будем надеяться, что высокое напряжение может повредить ему больше, чем высокая радиоактивность. Все бы это надо проверить, несерьезно это. Хотя номер семьсот одиннадцатый знает свое дело, разве что поизносился уже, пора сменить? Работа все-таки собачья… Он наклонился над столом и написал на полях странного доноса: «Референту: что по этому поводу говорят другие обвиняемые?» А пока примем к сведению и посмотрим, что там дальше. Вот серьезный документ, здесь не ошибаются. Н-ну-с? «Заключение Особой комиссии Департамента общественного здоровья. Материал: Мак Сим. Реакция на белое излучение отсутствует. Противопоказаний к несению службы в специальных войсках не имеется». Ага… Это когда он вербовался в Гвардию. Белое излучение, массаракш. Палачи, черт бы их побрал. А это, значит, их экспертиза для целей следствия… «Будучи испытан на белое излучение различных интенсивностей вплоть до максимального, никакой реакции не обнаружил. Реакция на А-излучение нулевая в обоих смыслах. Примечание: считаем своим долгом присовокупить, что данный материал (Мак Сим, ок. 20 лет) является организмом совершенно исключительным и теоретически невозможным. Ввиду возможности опасных генетических последствий рекомендуем полную стерилизацию или уничтожение…» Н-да. Эти не шутят. Они там никогда не шутят. Кто там у них сейчас? А, Любитель. Да, не шутник, не шутник, что и говорить. Что же это однако у нас с тобой получается, дорогой Мак? Что-то ты, голубчик, слишком уж замахнулся. Не метишь ли ты в древние боги? Помнится, Весельчак-Жеребчик рассказывал по этому поводу какой-то отличный анекдот… Массаракш, не помню. А хорошо, никого вокруг нет. Вот мы сейчас ягодку съедим, водичкой запьем… экая гадость, но, говорят, помогает. Позвоню-ка я… Он взял наушник и сказал:
