Он съел ягодку и рассеянно, все еще думая о Птицеловах, проглядел следующий лист. «Извлечения из стенограммы судебного процесса». Гм… Это еще зачем? «Обвинитель: Вы не будете отрицать, что вы — образованный человек? ОБВИНЯЕМЫЙ: Я имею образование, но в истории, социологии и экономике разбираюсь очень плохо. ОБВИНИТЕЛЬ: Не скромничайте. Вам знакома эта книга? ОБВИНЯЕМЫЙ: Да. Это из тюремной библиотеки. ОБВИНИТЕЛЬ: Вы читали ее? ОБВИНЯЕМЫЙ: Естественно. ОБВИНИТЕЛЬ: С какой целью вы, находясь под следствием, в тюрьме, занялись чтением монографии „Тензорное исчисление и современная физика“? ОБВИНЯЕМЫЙ: Не понимаю… Для удовольствия!.. С целью развлечения, если угодно… Там есть очень забавные страницы. ОБВИНИТЕЛЬ: Я думаю, суду ясно, что только очень образованный человек способен читать такое специальное исследование для развлечения или для удовольствия…» Что за чушь? Нет, все-таки эту шляпу надо гнать. Зачем он мне это подсовывает? А дальше? Опять стенограмма? Опять процесс? «ЗАЩИТНИК: Вам известно, какие средства выделяют Неизвестные Отцы ежегодно на преодоление детской преступности? ОБВИНЯЕМЫЙ: Не совсем вас понимаю. Что значит „детская преступность“? Преступления против детей? ЗАЩИТНИК: Нет, преступления, совершаемые детьми. ОБВИНЯЕМЫЙ: Я не понимаю. Дети не могут совершать преступлений…» Гм, забавно. А что там в конце? «ЗАЩИТНИК: Я надеюсь, мне удалось показать суду наивность моего подзащитного, доходящую до житейской глупости, его неверную и неполную информированность. Подзащитный выступал против государства, не имея о нем ни малейшего представления, ему неведомы понятия детской преступности, благотворительности, социального вспомоществования…» Прокурор удовлетворенно улыбнулся и отложил листок. Нет, он не шляпа. Действительно, странное сочетание: математика и физика — для удовольствия, а элементарных вещей не знает. Теоретически возможен, конечно, сговор между защитником и подсудимым, но не у нас и не сегодня. Экий ты, Мак, у меня странный простачок. Прямо-таки чудак-профессор из дрянного романа.
Прокурор просмотрел еще несколько листков. Непонятно, Мак, что это ты так держишься за эту самочку… как ее… Рада Гаал. Любовной связи у тебя с нею нет, ничем ты ей не обязан, и общего у вас нет с нею ничего, дурак-обвинитель совершенно напрасно пытается припутать ее к подполью… А ведь как ловко этот лейтенантик использовал твою слабость. Создается впечатление, что, держа ее под прицелом, можно заставить тебя делать все что угодно. Это полезное качество — для нас, а для тебя очень неудобное. Та-ак, в общем, все эти показания сводятся к тому, что ты, братец, раб своего слова и вообще человек негибкий. Политический деятель из тебя бы не получился. И не надо. Прокурор вылез из-за стола и прошелся по кабинету. Кажется, замысел можно осуществить. Кажется, это тот человек, который нам нужен. Он вспомнил своего Мака, — как тот стоит в зале суда у скамьи подсудимых, на целую голову возвышаясь над охраной, его странное подвижное лицо, быстрые глаза, мягкую грацию каждого его движения, и его голос — звучный, наполненный, свободный, и его необыкновенную улыбку, от которой сладкая дрожь идет по телу… Да, это прирожденный вождь. И надо только дать волю воображению, чтобы увидеть за ним зарева пожаров, толпы вооруженных мирян, поверивших в то, что пришел мессия, поваленные башни излучателей, целые провинции, охваченные восстаниями… и сладостная паника наверху, на самом верху, вереницы перемещений и смещений, бессонные ночи, ощущение своей нужности и реального, а не наведенного величия, ощущение реальной власти над реальными людьми, и не над запрограммированными куклами… а потом, когда все мы насладимся, когда снова ощутим горячее течение жизни, когда все это надоест, тогда одним движением пальца, небрежно, шутя, погасить все эти пожары, прекратить хаос, вернуть море в берега… и — триумф, настоящий, неподдельный триумф, гигантский, тщательно разработанный процесс на весь мир, катящиеся головы — и золотое кресло в Зале Совета.
Слабый шорох у двери заставил его вздрогнуть и резко обернуться. Однако это был всего лишь ночной референт.
— Ваше превосходительство, — прошелестел он своим обычным голосом. — Приговоренный Сим доставлен.
— Пусть войдет, — сказал прокурор, возвращаясь к столу. — Пусть войдет один. Охраны не нужно.
— Слушаюсь, — шепнул референт и исчез.
Прокурор склонился над столом и сделал вид, что погружен в работу. Он услышал мягкие шаги, чужое дыхание совсем рядом с собой и, не поднимая головы, сделал приглашающий жест и сказал:
— Садитесь.
Скрипнуло кресло, прокурор отодвинул бумаги и поднял глаза. Вот ты какой у меня, Мак, подумал он почти с нежностью. Все с тебя как с гуся вода: свеж, бодр, глаза ясные, поза непринужденная — где это тебя научили так изящно сидеть и вообще держаться, а ведь кресло для посетителей у меня сделано по специальному заказу, непринужденно в нем не посидишь… а ты еще и улыбаешься, экая у тебя улыбка симпатичная!
— Я — государственный прокурор, — приветливо сказал он. — Меня заинтересовало ваше дело. Вы действительно не помните, кто вы такой?
Осужденный Сим покачал головой.
— Я помню, — сказал он. — Но все считают, что это ложная память.
— Да-да, это ужасно. Я могу себе это представить: воспоминания, которым никто не верит… Вы знаете, вы мне показались неглупым человеком. Совершенно не понимаю, как вы впутались в эту глупую историю. С вашими способностями заниматься грязным черным делом, марать руки… Разве это ваша роль?
— Да, — сказал Сим. — Это была довольно нелепая затея. Но я не мог оставить их. Это были хорошие люди в беде.
— Странно, — сказал прокурор. — Ведь вы же отказались признать себя виновным.
— Ничего странного, — возразил Сим. — Меня действительно обвиняли в вещах, о которых я понятия не имею. Шпионаж в пользу иностранного государства, подрыв системы обороны, покушение на жизнь и достояние мирных жителей… Это был лживый процесс, — добавил он, помолчав. — А нелепой я называю эту затею потому, что беда нескольких хороших людей заслонила мне беду всего вашего общества.
— Вы говорите, как чужак, — мягко заметил прокурор.
— А я и есть чужак. Если бы я был здесь своим, я бы не сделал этих глупостей.
— Да, да, да, — задумчиво сказал прокурор. — Это было достаточно нелепо. Не знаю, поняли ли вы, но вы ведь все время были не больше чем марионеткой в опытных руках. Ведь вся ваша операция была разработана здесь, у нас, этажом ниже… Правда, вы несколько нарушили наш план, но в конечном итоге все получилось так, как мы хотели. Большой открытый процесс, хонтийские предатели на скамье подсудимых, пойманы с поличным… Вы знаете, даже то, что вам удалось вопреки нашему замыслу свалить башню, даже это в конечном счете пошло нам на пользу. Поваленную башню своими глазами видели миллионы людей — своими глазами или по телевизору, она стала как бы символом вашей деятельности и нашей правоты… Между прочим, ее уже восстановили. Впрочем, это не важно. Важно то, что в политике никакой хорошо задуманный удар не пропадает даром. Даже если в первый момент кажется, что ты промахнулся. — Он взглянул на золотисто-коричневое лицо, такое озабоченное сейчас, даже как будто обиженное, и сказал ласково: — Да, мой мальчик. Вы оказались слишком неопытны. Увы.
— Да, я неопытен, — сказал Сим. — Но я чувствовал, что этот мой шаг нелеп. Мною двигал не рассудок. Возможно, и в дальнейшем я буду совершать смешные поступки…
— Простите, — мягко перебил его прокурор. Он откинулся в кресле и по памяти прочитал: — «Мак Сим, он же Максим Рос-ти-слав-ски-й, в соответствии со статьями такими-то и такими-то, приговаривается к смертной казни путем пропускания электрического тока высокого напряжения через жизненно важные центры».
Сим дослушал и сказал:
— Да, я забыл.
— Вы удивительно спокойны, — сказал прокурор. — Можно подумать, что электрический ток для вас не более опасен, чем семь пуль господина Чачу.
Сим усмехнулся, и у прокурора появилось ощущение, будто он сделал промах, как-то выдал себя.
— Не будем об этом, — сказал он поспешно. — Я только хотел напомнить вам — чистая формальность, конечно, — что дача откровенных показаний о подпольной организации могла бы даже теперь существенно смягчить вашу участь.
Сим перестал улыбаться и строго посмотрел на него.
— Не сердитесь, — мягко сказал прокурор. — Таковы мои обязанности. Я обязан вам также сказать, что своим признанием вы спасли бы жизнь не только себе, но и своим соседям по скамье подсудимых. И… э… Генералу, и Малышу, и… как его?.. этому, грузному…
— Вы делали им аналогичные предложения? — спросил Сим.
— Нет, — сказал прокурор. — Это было бы бесполезно. Генерал и… как же его?.. Мемо… Мемо… Генерал и Мемо — фанатики. Что касается Малыша, то он болен. Он слишком тяжело пережил процесс. Нет, им говорить это не имело смысла. Вы же, как нам показалось, осознали нелепость затеи, а потому…
