найти друзей-французов. Она возвращалась домой и плакала. «Этот город темнее самой темной Африки». Эльзасцам она, похоже, была не нужна. Все ее усилия добиться признания оказались тщетны. Она решила проявить инициативу: «Никто не скажет: “Похоже, ты иностранка, я бы хотел с тобой познакомиться”».
Поначалу Парвин и ее муж пытались вести себя как местные жители: они думали только о еде и говорили о ней, даже когда не ели: «Англичане больше шутят, меньше обсуждают политику». Парвин начала готовить, как страсбургские дамы, потому что ей больше нечем было заняться, «но мы стали толстыми и бедными, поэтому вернулись к английским привычкам». В то время, в середине 1970-х годов, страсбургские женщины казались ей людьми второго сорта: агенты по недвижимости, например, не воспринимали ее всерьез. Не теряя надежды, она пошла в университет изучать французский язык. Там одна дама предложила ей преподавать английский, на который был большой спрос. «Не говорите ерунды, – сказала Парвин. – Я никогда не преподавала». Мы тебе поможем, сказали они. Так они и сделали, и мир Эльзаса открылся перед ней.
Благодаря преподаванию она приобрела друзей. Но после рождения третьего ребенка она решила бросить работу. Ученики ее не отпускали: они приходили к ней домой на частные уроки. Она организовала дома что-то вроде школы английского языка, открытой в те часы, когда ее дети в школе. Ее дом стал местом встречи людей самых разных профессий: юристов, врачей, женщин, желавших выучить английский для коктейльных вечеринок, мужчин, мечтавших выучить английский за месяц и готовых заплатить любую цену. Налоговый консультант после консультации с логопедом, сказавшим ему, что у него «нет слуха к английскому языку», пришел к ней на уроки и освоил язык «за 210 часов»: налоговым консультантам приходится блюсти точность. Парвин выбирает, кого она будет учить, потому что они приходят к ней домой; это похоже на организацию небольших вечеринок для четырех, шести или восьми человек. Они читают тексты в зависимости от их интересов.
Главное, вокруг чего все вращается, – это любовь Парвин к своей семье, а преподавание она адаптирует под те часы, когда семья в ней не нуждается. Однако требуется большая подготовка; спрос вырос, поэтому люди теперь говорят ей: «Ты выглядишь усталой» или «У тебя проблемы в семье?» На самом деле все это стало возможно благодаря ее мужу: если бы он, как и другие ее знакомые мужчины, хотел получить свои тапочки и ужин, она бы не смогла это осуществить. «Если я хочу пойти куда-нибудь вечером, я говорю Полу: “Пожалуйста, покорми детей”, а он отвечает: “Хорошо, приятно провести время”. Муж-француз сказал бы: “Как, без меня?” Он бы потребовал еду. Ему нельзя сказать, чтобы он ел сэндвичи». (Французы не хвастаются своими сэндвичами, но, если бы существовал чемпионат мира по сэндвичам, они с американцами постоянно боролись бы за первенство.)
Теперь проблема в том, поглотит ли Парвин ее работа, хотя она и не честолюбива. Ее единственная цель – успех семьи. «Я не живу за счет своей работы. Я не могу отдать ей всю себя на сто процентов. Я хочу иметь возможность забыть все, увидеть семью; я не готова на слишком большие жертвы». Но ловушка технологий грозит за ней захлопнуться. Возможно, думает она, ей следует вложиться в наглядные пособия, слайд-проекторы, копировальные аппараты, расшириться, превратить преподавание в полноценный бизнес, найти помощников, стать консультантом. Будет ли у нее тогда больше свободы или меньше? Она подумывает о расширении, хотя единственный способ изменить себя – это меньше беспокоиться.
В данный момент она беспокоится о том, чтобы уметь вести интеллектуальные беседы с мужем и его коллегами: это сложнее, чем отвечать на вопросы ее детей по физике и химии, поскольку для этого она может просто прочитать их журналы раньше них. Она заставляет себя читать «Деньги» Мартина Эмиса: «Не могу в это вникнуть. Но я прочту. Я всегда делаю то, что решила. И я прочту ее еще и потому, что мне нравится спорить». До этого она прочитала «Костер тщеславия» [41]: как только она поняла сюжет, у нее не возникло никаких проблем – но и никаких сюрпризов роман не принес, что вызвало разочарование: «Я люблю уходить от реальной жизни. Работа тяжелая, поэтому вечером хочется заняться чем-то спокойным».
Парвин создала мир, который ей подходит: «Я всегда так делала», – говорит она.
Существенное отличие нынешнего столетия от всех предыдущих в том, что сейчас гораздо больше молодых женщин озабочены не тем, чтобы найти мужа, а тем, чтобы найти себя. Коринн с ее длинными блестящими распущенными волосами – не реклама роскошного шампуня, а голова с двумя лицами. Иногда она задумчива, и лицо ее становится изящной вуалью, так что можно лишь догадываться, что за ней происходит бешеная работа мысли. Иногда она улыбается, но не полуулыбкой Моны Лизы, а своего рода реверансом, говорящим о том, что ваши и ее мысли готовы танцевать вместе. И естественно, поскольку она так стремится понять себя, своей профессией она выбрала знать, что думают другие.
Интереснее всего ей именно то, что думают дети. Она начинала как специалист по психомоторике – помогала малышам, которые не говорили и не ходили. «Чтобы идти, нужно захотеть куда-то пойти», – говорит она, и эта фраза применима не только к маленьким детям. Постепенно она поняла, почему дети столько для нее значат: когда она сама была ребенком, она осознавала, что обязана слушать других, а ее не слушал никто. Взрослый мир постоянно говорил ей: ты не должна делать это, не должна делать то; везде опасность. Затем, гораздо позже, она поняла, что ее учили подражать взрослым, которые теперь, когда она стала взрослой, не казались уже достойными примерами для подражания и были слишком эгоистичны, чтобы вызывать восхищение. Взрослые пугали ее своей силой и знаниями, пока не стало ясно, что она их идеализирует. Примерно в двадцать лет ее осенило, что бесспорной истины, которую ей проповедовали взрослые, не существует, эта коробка оказалась пуста, мир не так прост, как они его ей представляли. Она жалеет, что ей так и не удалось прожить свое детство полноценно. Она ищет отломавшиеся осколки. И в своей работе она старается дать другим тот шанс, которого не было у нее. «Я хочу, чтобы детей слушали».
Но то, что они говорят, не всегда понятно. «Ребенок – это загадка». По ее мнению, мир полон загадок. «Никто почти ничего о людях не знает». Она загадка и для самой себя: «Я чувствую, есть что-то, чего я не могу понять, когда смотрю внутрь себя, и никто не может мне этого сказать. Конформизм пугает меня больше всего: оказаться в плену какого-то стереотипа, быть пассивной, зависимой – как будто мы все можем быть одинаковы, во что я не верю. Моя цель – открыть что-то в себе, и если я подчинюсь стереотипам, то мне это не удастся. То, что я загадка, придает мне сил. Я верю, что строю фундамент для себя. Я уверена, что сейчас я на пути к созданию чего-то нового. Раньше я боялась того, кто я, и боялась исчезнуть из-за неодобрения других. Важно создать такую личность, до которой никто не сможет дотянуться».
Работая с малышами, которые боятся неудачи или пережили психологический прессинг, она не пытается предложить чудодейственное лекарство или доказать, что способна сделать то, чего не сделали родители. «Я не нападаю на родителей; без родителей ребенок был бы животным, и он нуждается в их защите». Она не претендует на то, чтобы знать, что причиняет ребенку страдания, а только говорит ему: «Давай сделаем что-нибудь вместе, чтобы выяснить, что тебе дается трудно, мы всегда сможем найти другой способ». Ребенок найдет дорогу сам. Ему нет нужды выражать словами то, что невыносимо, он может делать это во время игры. Она играет с ним, и, если он, например, исполняет роль матери, он покажет все, что нужно знать о его матери.
