Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935) - Лучано Мекаччи

Безжалостна мощь голода, едва плотина отделяет человека от его хлеба. Естественная и добрая потребность в пище превращается в силу, уничтожающую миллионы жизней, заставляющую матерей поедать своих детей, силу жестокости и озверения.

Василий Гроссман. Всё течёт…

Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!

Федор Достоевский. Братья Карамазовы (глава «Великий инквизитор»)

Введение

«Он заговорил о том, о чем не следовало упоминать ни в шутку, ни всерьез, о чем полагалось молчать». Так писал Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба» об одном из героев, который распускал слухи о сыне товарища Сталина¹. Впрочем, в советское время многие темы были под запретом, их не следовало касаться, поскольку это грозило серьезными неприятностями. Одна из таких тем — детская беспризорность², о ней десятилетиями предпочитали не говорить — ни среди друзей, ни дома, в кругу семьи. Однако в двадцатые годы XX века все было иначе: беспризорность широко обсуждалась, проводились публичные диспуты, конференции, конгрессы, создавались педагогические и психологические труды. О детях, которые остались сиротами, пережили войну и революцию, голод и разруху, бродили по городам и селам голодные, грязные, оборванные, об этих детях снимали кинофильмы, писали романы, повести, стихи. Почти во всех отчетах европейцев и американцев, побывавших в России после революции, упоминалось об этом явлении, но только в книге «Беспризорные» эмигранта Владимира Зензинова, которая вышла в 1929 году по-русски в Париже и вскоре была переведена на основные европейские языки, трагедия беспризорных впервые была представлена западному читателю как яркое свидетельство неудач Советского государства в создании нового общества³.

В начале 1930-х годов появляются статьи, книги, кинофильмы, посвященные успехам в борьбе с беспризорностью, достигнутым благодаря программам перевоспитания беспризорных в советских учреждениях и помощи сиротам. Примером таких успехов считаются школа-коммуна для трудновоспитуемых подростков имени Ф. М. Достоевского, созданная в Петрограде в 1918 году, и колонии, возглавляемые известным педагогом Антоном Семеновичем Макаренко. В них прославляется перевоспитание беспризорников и возвращение их к активной общественной жизни. Фильм Николая Экка «Путевка в жизнь» (1931) и книгу А. С. Макаренко «Педагогическая поэма» (1933–1935) можно считать моделью «воспитательного романа» эпохи социалистического реализма: герой-беспризорник становится пионером⁴, затем комсомольцем и в итоге вливается в ряды зрелых и сознательных советских граждан.

31 мая 1935 года вышло постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) о ликвидации детской беспризорности и безнадзорности: отныне об этом явлении допускалось говорить исключительно в контексте его окончательного искоренения. К теме беспризорности вернулись только в середине 1960-х годов, о ней снова заговорили, стали появляться книги и кинофильмы, где на первый план выдвигалось позитивное влияние советской системы на общественный и моральный облик гражданина⁵.

Через книги и кинофильмы принципы советской педагогики, как правило, распространялись и в западных странах. Представляя после Второй мировой войны итальянское издание «Педагогической поэмы», Лучо Ломбардо Радиче, известный математик и один из лидеров итальянских коммунистов, заметил, что работа Макаренко, скорее является примером для итальянской школы и ее реформаторов, а не анализом социальных и правовых проблем, поскольку речь идет о явлении, оставшемся в прошлом. По его словам, в Советском Союзе смогли «победить беспризорность; увеличилось количество школ, щедро оснащенных всем необходимым, и прежде всего всецело изменились люди и их отношения, изменилась социальная среда, окружающая школу, даже в самой отдаленной глубинке»⁶.

На новом этапе — он начался в конце 1980-х годов и продолжается до сих пор — исследования беспризорности как явления проводятся в соответствии с историческим подходом, свободным от государственной цензуры и идеологических ограничений. После распада Советского Союза в конце 1991 года был открыт доступ ко многим государственным и частным архивам. В России, Беларуси и Украине выходят статьи, монографии, докторские диссертации, документально раскрывающие различные (социальные, политические и педагогические) аспекты этого явления⁷.

Но изучение психологических и поведенческих особенностей беспризорных, их жизни в семье, на улице, в детских домах оказывалось второстепенным по сравнению с анализом исторических и социально-политических причин, породивших беспризорность. В этой книге мы используем иной подход, исследуя беспризорных через их мысли, язык, эмоции и чувства, и поэтому даем слово самим героям, основываясь на их свидетельствах, а также рассказах и репортажах русских и иностранных писателей, созданных в 1920-х и начале 1930-х годов прошлого столетия. В результате, надеемся, сложится полная картина, изображающая различные стороны жизни беспризорных: побеги и бродяжничество, попрошайничество и воровство, проявление агрессии и саморазрушение, вплоть до настоящего психического и физического насилия (и убийств), проституция и наркомания.

С 1972 по 1978 год я проходил стажировку в Москве и намеревался глубже изучить тему беспризорности, рассчитывая на помощь российских психологов. Меня интересовал не столько воспитательный подход, изложенный в работах Макаренко, сколько более узкий психологический аспект, о котором я знал из работ Льва Выготского, главным образом из сборника статей под редакцией Александра Лурии 1930 года, где приводились результаты исследований речи и интеллекта беспризорных⁸. Но как только я задавал какой-либо вопрос на эту тему, разговор сразу переходил в иное русло. В январе 1972 года Лурия подарил мне экземпляр старого издания своей книги, которая к тому моменту стала библиографической редкостью. Сегодня мы знаем, что, как видно из другой его работы об эмоциях и конфликтах, опубликованной на английском языке в 1932-м, а на русском появившейся лишь в 2002 году⁹, Лурия выполнял эти исследования в том числе и для «контроля» таких форм поведения, которые по советским канонам считались социальным отклонением. Для Лурии это, вероятно, было нелегко, поскольку сталинские репрессии коснулись и его лично: сестра Лидия как жена «врага народа», расстрелянного в роковом 1937 году, была арестована и содержалась в печально известной Бутырской тюрьме в Москве, а затем попала в лагерь, из которого вернулась через год благодаря хлопотам отца, добившегося пересмотра дела¹⁰. Александру Лурии, психологу с мировым именем, чинили препятствия в научных исследованиях и всячески притесняли в начале 1950-х годов, поскольку он не примкнул к сторонникам теории Павлова (в 1950 году на объединенной сессии Академии наук и Академии медицинских наук СССР, вошедшей в историю как Павловская сессия, учение Павлова о физиологии мозга было объявлено единственно верным в соответствии с принципа-ми советского диалектического материализма), а также по подозрению в причастности к искусно сфабрикованному советскими властями «делу врачей» в 1952 году. Не следует забывать о том, что в 1930-е годы Лурия уже подвергался нападкам за проводимую совместно с Выготским разработку культурно-исторической теории в психологии. Кроме того, в той самой книге Лурии 1930 года главу о беспризорных написала его сотрудница Анна Миренова, расстрелянная