– Понимать-то понимаю, но, знаете, что говорят относительно Вашего «заточения» волейбольные ветераны, болельщики со стажем, имевшие удовольствие видеть Вас до и после войны и в клубных командах, и в сборной СССР, выигравшей в сорок девятом впервые в истории, в Праге, звание чемпионов мира?..
– И что они говорят?..
– Одни говорят, что Эйнгорн не появляется на играх современных команд, потому что не принимает современную сверхатлетичную игру гулливеров, где в последние три года радикально поменяли правила и сделали ее простой, даже примитивной в тактическом плане. Другие связывают отсутствие Эйнгрона с тем, что он не хочет чтобы его видели на людях немощным, беспомощным…
– Волейбол тут совсем ни при чем: я с удовольствием ходил бы и на игры «Балтики» и ТТУ, но я боюсь… Мне ведь и по лестнице-то не спуститься. Упадешь где-нибудь, грохнешься, сломаешь, скажем, шейку бедра – и будешь обузой для Наташи. (Маленькая семья Эйнгорнов состоит из отца и дочери – кандидата технических наук, старшего научного сотрудника Всероссийского алюминиево-магниевого института – А. С.). А так я, хоть и много забот дочке доставляю, все-таки помогаю ей: постель сам застелю, на кухню доковыляю, поем, посуду помою, поглажу белье… Понимаешь?.. По квартире ходить не боюсь, а по улице, в спортзале, – боюсь.
Это раз. А во-вторых, мне совсем не хочется, чтобы вместо Эйнгорна, вымахивавшего над сеткой и дубасящего по мячу, люди видели больного, шлепающего, как тяжело контуженный. В общем, я перестал выходить из дома и засел за работу. Сначала вместе с Мацудайрой написал одну книжку, чисто волейбольную. Затем – вторую, мемуарную, причем написал сам, без помощи профессионального литератора. Сейчас у меня в работе третья – о хирургии.
Словом, мне есть что делать, понимаешь?.. Если бы мне нечем было себя занять, то не знаю, что бы со мной было после смерти Лиды.
Что до современного волейбола, то он мне действительно сильно не нравится. Это не волейбол, а акостабол! (Доктор Рубен Акоста – президент ФИВБ, инициатор революционных перемен в «летающем мяче» – А. С.). Можешь ли ты назвать хоть одну игру, хоть один вид спорта, где за последние тридцать пять лет сделали бы столько кардинальных изменений в правилах?
– Не могу.
– И я не могу. Сегодняшняя игра – это не мой волейбол. Мы ногами не играли, четыре касания правила не допускали, очки набирались только при своей подаче, а тут все подряд «закосили»: одно лишь это, последнее из названных мною нововведений, неузнаваемо изменило волейбол… Первые четыре партии теперь играют до 25 очков, а решающую, пятую – до 15. Где тут логика? Пятая партия стала совсем неинтересной – смотреть противно. Вот если бы сделали наоборот: сначала играют до 15, а решающий сет до 25, я понял бы…
Нет, не мой это волейбол, не мой. К тому же, теперь только за деньги играют…
– Назовите, пожалуйста, трех самых ярких игроков волейбола довоенного и послевоенного…
– Прежде всего, конечно, Александр Щербин, универсальный игрок, без слабых мест, капитан ленинградского «Спартака», дважды чемпиона СССР (1938-39 гг.), мой ближайший друг, он погиб 26-летним в Великую Отечественную под Старой Руссой. Нил Фасахов, атаковавший одинаково свободно что правой, что левой (он начинал в казанском «Буревестнике», играл за ЦСКА, за сборную Союза). Наш земляк Геннадий Гайковой, про таких говорят: «Родился с мячом в руках». Впрочем, технарей его класса у нас больше не было. Ну и, конечно, Коська.
– Коськой, помнится, Вы называли Константина Реву?
– Само собой. Он меня Тоськой, а я его Коськой. Вот уж кого природа одарила сверх меры: высоченный прыжок, силища удара лошадиная.
– Получается не трое, а четверо…
– Что ж, пусть будет четверо. Снять никого из них нельзя.
– А если назвать троицу «самых-самых» отечественных волейболисток…
– Тут тоже для меня все ясно. Очаровательная Валя Свиридова из московского «Локомотива», она одного со мной года рождения – 1919‑го, из исторического состава сборной СССР, первого в истории чемпионата мира (у женщин он проходил в Москве, в 1952‑м году). Первой в отечественном волейболе она применила нападающий удар в прыжке с одной ноги и планирующую подачу. Люся Михайловская, «связка» ленинградского «Буревестника» и сборной страны, выигравшей Олимпиаду в Мехико. И Тоня Рыжова, москвичка, непревзойденная защитница, дважды чемпионка мира.
– Вы родились в «незабываемом девятнадцатом», когда, как написал поэт революции, «дрянь адмиральская, пан и барон» перли на Республику Советов с разных сторон. Каково было потомку аристократов, «белой кости» жить и работать под «гегемоном» – восставшим и победившим пролетариатом? Более чем сомнительное происхождение не мешало Вам на каждом шагу?..
– О моей родословной я подробно пишу в мемуарной книге, названной «Жизнь и приключения барона фон Тизенгаузена в Советской России». Там все изложено подробно. Кому сие интересно, могут прочесть об этом в книге, где моей семье посвящены пять первых глав.
– Анатолий Николаевич, помилосердствуйте: где же читатель «Дела» разыщет Вашу книгу, если ее тираж всего 1000 (одна тысяча) экземпляров, да и в открытой продаже ее не было? Так что уж будьте любезны, поведайте нам, как Вас угораздило появиться на свет Божий в такой аристократической семье и где это произошло?
– Я родился 29 октября 1919 года в Симбирске. Жили мы там недолго, настоящим своим родным городом я считаю Ленинград. Мои родители не только дали мне жизнь, но и сделали меня мною. Самым близким мне человеком была моя мама, Александра Федоровна, в девичестве Тизенгаузен. Она родилась в Варшаве в семье российского генерала барона фон Тизенгаузена Федора Густавовича, прибалтийского немца, чьи предки, как и он сам, давно и верно служили царю и Отечеству. Дед возглавлял тогда инженерную службу Варшавского военного округа. По материнской линии Александра Федоровна ведет происхождение тоже от знатного рода: мама моей мамы, стало быть, моя бабушка Анна Петровна Стэккис – дочь английского адмирала Питера Стэккиса.
Моя мама была фигурой удивительно колоритной. В каком точно году она родилась, я так и не знаю. При получении каждого нового паспорта она из года в год все молодела и молодела. В день ее смерти, в октябре 1952 года, ей было – по паспорту – всего сорок два года. Получается, что она родила меня в девятилетнем возрасте, а такое не описано в медицинской литературе и по сей день.
В моем семейном альбоме сохранилась фотография моих дедушки и бабушки в карнавальных костюмах. Дед Федор Густавович, восседающий в уютном кресле, приятен мне, помимо естественных родственных чувств, сходством с моим любимым Луспекаевым в роли таможенника Верещагина – даже усы так же лихо закручены вверх. У него на коленях сидит моя аглицкая бабушка – молодая, веселая Анна Петровна с высокой прической из каштановых волос.
– Какого времени эта фотография?
– Это конец XIX, уже позапрошлого, века, когда семья Тизенгаузенов проживала в бывшем особняке каких-то средневековых князей, в самом фешенебельном районе польской столицы на Маршалковской улице, усаженной многовековыми дубами. Вскоре после войны, когда я поехал в Варшаву в составе сборной СССР на международный турнир, мама попросила меня привезти дубовых листьев с ее Маршалковской. От маминых дубов, не говоря уж об особняке, немцы оставили только рожки да ножки. Я не стал расстраивать маму рассказами о страшных следах войны и лишь торжественно вручил ей букет из дубовых листьев.
Жили мои дедушка и бабушка в любви и согласии. В 1900 году барона фон Тизенгаузена с повышением по службе перевели из Варшавы в Санкт-Петербург, в Генеральный штаб. Когда началась русско-японская война, дедушка подал рапорт по команде с просьбой отправить его на фронт. Воевал генерал, судя по многочисленным наградам, на той, в общем-то позорной для нас, войне храбро, в самом ее конце был тяжело ранен под Мукденом и оставшуюся часть жизни лечился в Баден-Бадене. Умер барон фон Тизенгаузен в 1910 году, был похоронен на одном из петербургских кладбищ (каком – мне неведомо). Мама, зная особенности советской власти, ходила на могилу отца без его внуков (у меня еще был старший брат Арсенька), очевидно, не хотела приучать нас посещать могилу царского генерала…
У моих дедушки и бабушки был целый воз детей – три сына и три дочки. В злополучном семнадцатом году бабушка Анна Петровна жила с самой младшей своей дочерью Таней, окончившей институт благородных девиц в Смольном с золотой медалью, золотым шифром в виде вензеля императрицы. Пришедшие к власти большевики без лишних слов уплотнили хозяев роскошной генеральской квартиры, поселив их в маленький закуток на кухне. Жизнь в голодном и холодном рабоче-крестьянском Петрограде вдове царского генерала не глянулась, и она решила отчалить с Таней на юг, в Екатеринославскую губернию к доброму другу семьи Тизенгаузенов – генералу Деникину…