Авантюрные сюжеты
– Скажи, кстати, как твой отец без образования стал завлитом театра?
– Ну, это долгая история. Во время голода 20‑х годов отец бежал из Украины в Баку. И мать тоже бежала из Украины. В Баку они познакомились, хотя, как потом выяснилось, в Херсоне жили через улицу. Я потом, уже издав несколько книг, поехал в Херсон и на фронтоне одного дома увидел выцветшую надпись: «Штемлер и компания. Готовое платье». Он был по тем временам очень состоятельный человек, но голод никого не пощадил, все разбежались. Родители отца и его сестры уехали в Ленинград. Все это я описываю в своей автобиографической книге «Звонок в пустую квартиру».
Отца заметил кто-то из режиссеров, когда он заведовал библиотекой в клубе железнодорожников, и пригласил в театр.
– Отец как-то повлиял на приход геофизика Ильи Штемлера в литературу?
– Конечно. Он в этом смысле был маньяк. Я помню, как мы с моим приятелем Алешкой Айсбергом написали повесть «Янтарная рыбка». Отец читал ее с большим пристрастием и все время отпускал ядовитые замечания. Мама из другой комнаты кричала: «Не мучай детей, шлимазл. Хорошая повесть». (Шлимазл – это такое пренебрежительное обращение – вроде «бедолаги» или «растяпы».) Отец отвечал: «Повесть – говно».
Повесть была слабенькая, но забавная. Какой-то авантюрист вырыл на своем участке яму, залил ее мазутом и пустил слух, что на его участке есть нефть. Землю у него тут же купили за большие деньги, с которыми он и смылся.
– Получается, что авантюрные сюжеты тебя привлекали еще в детстве. Твои последующие переодевания в таксиста и архивиста тоже ведь попахивают авантюрой. Наш общий коллега Алексей Самойлов рассказывал мне, как остановил однажды такси. Таксист был в форменной фуражке и в темных очках. Минуты через две он обернулся и сказал: «Здороваться надо». Это был ты. Скажи, а кто тебе дал кличку «русский Хейли»?
– А Бог его знает! Она мне уже осточертела.
– Но пример Хейли как-то подвиг тебя на профессиональные вживания?
– В какой-то мере. Я увлекался его романами. Но при этом знаю, что Хейли работал только в аэропорту. Остальные романы он писал по газетам. Я же каждой профессией овладевал сам лично. И на заводе, и в коммерческом учреждении, и в таксопарке. Уходил на работу утром и приходил вечером, участвовал во всех делах, получал зарплату. А в каждом профессиональном коллективе свои тайны, интриги, хитрости, свой стиль общения. Не так-то это просто.
– Понимаю, что такие овладения профессией – не уроки чистописания. Без конфликтов и погружения в интриги не обойтись.
– Не то слово. Из банка меня быстро «ушли» – там у них свои тайны. Работал администратором в фирме «Кронверк», пока на них не наехали и не разгромили бандиты. А роман «Казино» не был написан, потому что я сам ушел. Уж больно противен мне был весь этот мир. Хотя я и не чистоплюй: приходилось участвовать во всяких делах – в частности, когда служил в таксопарке.
– В криминальных историях приходилось светиться? Не говорю уже об этическом моменте, но обнародовать их потом было не опасно?
– Чтобы написать криминальную историю, не обязательно самому участвовать в криминале. Ты живешь в коллективе, наблюдаешь. Кроме того, есть еще и фантазия. Да и анонимность сохранить было практически невозможно – люди уже читали мои книги. Поэтому не они мне, а я им часто оказывался полезным. Так, перед Новым годом ко мне обратился директор «Кронверка»: в городе ни хрена нет шампанского, голодный город. Я поехал на завод шампанских вин, директор которого был моим почитателем. На утро через пустынный Ленинград на Малую Морскую едут фуры с шампанским. Или, помнишь, в городе не было сахара? Я еду в Баку – родной все же город, – организую там несколько мешков сахара, привожу, беру весы и сажусь торговать на Гоголя. Тоже, как и в случае с шампанским, какой-то доход фирме.
Я не чурался ничего. Интереснее всего было работать в Центральном архиве, который тогда размещался в зданиях Сената и Синода, в абсолютно закрытом учреждении. Роман «Архив» я люблю больше других. Из всего, что я там узнал и услышал от архивистов, родился сюжет об украденных письмах Льва Толстого. Такой истории не было, но она могла быть – я знал, в какой контекст ее вписать.
На Тартаковском меня никто не пробовал
– По тем временам твои романы были в социальном отношении чрезвычайно острыми. Как складывались отношения с цензурой?
– Знаешь, я до сих пор этому удивляюсь: почему печатали? А меня ведь еще и за границу выпускали. Первый раз поехал в 70‑м году в Мексику. Купил туристическую путевку за девять тысяч рублей и поехал. В группе были одни номенклатурные работники. И при этом меня никогда не приглашали ни в какие большие дома, не вербовали. Хотя за границей я спокойно мог пойти гулять и вернуться в три часа ночи. Вел себя как свободный человек. Не знаю, если бы жареный петух меня в задницу клюнул, я, может быть, повел бы себя как-то иначе. Но никогда меня никто не жучил, никогда не привлекали. В этом смысле я, видимо, счастливый человек. Помнишь у Бабеля: «Попробуем его на Тартаковском». Так вот меня на Тартаковском никто не пробовал.
Была история с цензурой при публикации в «Неве» романа «Утреннее шоссе». В Питере его зарубили, и, значит, летели премиальные у всего издательства «Советский писатель», которому принадлежал журнал. Все были в панике. А я в это время в Москве редактирую «Таксопарк». В «Новом мире» мне посоветовали пойти к главному цензору в Китайский проезд. Фамилия его была Солодин. Прихожу, а он мне: «Моя жена всю ночь читала ваш роман». Объясняю, что в Питере роман зарезали. Он тут же позвонил в Ленинград, и роман пошел.
Была еще заварушка с романом «Поезд». Главный редактор «Нового мира» Карпов пошел к Алиеву, который тогда курировал железные дороги. Тот сказал: «У нас сейчас сложные отношения с железной дорогой, много жалоб. Я бы Вам не рекомендовал печатать роман Штемлера». Роман отложили, но, слава Богу, набор не рассыпали. Потом все немного затихло, и его напечатали.
– Ты всегда в своей работе использовал метод социального погружения? А как же с судьбой одесского эмигранта, описанной в «Дне благодарения»?
– Тут другая история. В те годы я был в Америке и купил там магнитофон у одесского еврея, у которого был свой магазин. Так мы познакомились. Прошли годы, и я стал за свой счет издавать «Breakfast зимой в пять утра». Денег не хватало. Он прочитал книгу и дал мне на нее пять тысяч долларов. Еще через сколько-то лет я снова оказался в Штатах, мы с ним встретились. Он к тому времени стал миллиардером. И вот тогда он мне предложил написать роман о нем.
Мы просидели несколько дней, он наговорил мне восемь или девять кассет. Я поехал в Одессу и написал первую книгу. Вторую написал уже из Америки и про Америку. Все сделано на документальной основе, если, конечно, не предположить, что по ходу рассказа он кое-что присочинил. Во всяком случае, финансировать перевод на английский Семен не захотел. Есть там страницы о Березовском и о Кобзоне, которые выведены, конечно, под другими именами.
– Определение «деловой городской роман» принадлежит тебе?
– Да. Я считаю себя родоначальником этого жанра в России. Когда после выхода книги «Олигарх» о Березовском по всем углам раззвонили о том, что это первый роман о коммерческой деятельности в России, это было неправдой. Мои «Коммерсанты» появились значительно раньше.
Вообще, я чувствую себя уверенней после того, как досконально изучу ту сферу отношений и деятельности, о которых пишу.
– Когда в советские времена ты писал свои романы, они были интересны не только тем, что ты приоткрывал в них тайны профессии, но часто приоткрывал криминальные тайны. Сейчас этим уже никого не удивишь. Газеты и ТВ распухают от подобных сенсаций. Аудитория не поубавилась?
– У острого сюжета всегда есть читатели. Кроме того, настоящий роман никогда не сводится к криминальной истории. «Утреннее шоссе» написано на материалах городского суда по факту воровства в Балтийском пароходстве. Но это только фон, на котором разыгрывается драма отношений между отцом и дочерью. Герой не подозревает о существовании взрослой дочери и ухаживает за ней просто как за молодой бабой. У этого романа и сегодня есть читатель.
– Признаюсь, что мой вопрос был отчасти провокационным. Потому что в интернете я не раз встречал фразы, вроде: «Ищу книги Ильи Штемлера – «Универмаг» и пр.».
– При этом я все равно должен тебе сказать, что моя судьба – типичная судьба «шестидесятника». Некоторые из нас еще звучат, мелькают (такие, как Вася Аксенов), но большинство прочно забыто. Как будто их и не было. Волна смыла даже имена. Пришло время других людей. Идет молодежная конфетная проза. Вкус сейчас такой. Остались читатели примерно моего возраста, плюс-минус сколько-то лет.
