Стукачей, т. е. доносчиков в Холодногорске хватало. Были среди них и добровольцы, и специально "подсаженные" энкаведистами. Все, что делали и говорили в камере, сразу же становилось известным следователям и тюремщикам. Стоило заключенному ругнуть Сталина, Ежова или советскую власть вообще, назвать санаторием тюрьму царскую в сравнении с советской или выразить возмущение методами следствия, как такого "критика", спустя несколько часов, вызывали на допрос и требовали у него:
— Повтори, что ты говорил сегодня в камере в такое-то время.
— Ничего я не говорил. Ни одного слова, — утверждал заключенный.
— Брось запираться! Наши осведомители о тебе точно донесли, — говорили ему.
И заключенный получал "довесок" за "камерную контрреволюцию" — несколько лет дополнительно к приговору. Особенно страдали от стукачей, так называемые "малахольные", которые, добиваясь смягчения приговоров, симулировали сумасшествие. Некоторым симулянтам удавалось это проделывать так ловко, что они вводили в заблуждение даже судебных экспертов. Однако, стукачи выдавали "малахольных" и многомесячная симуляция последних часто кончалась не смягчением приговоров, а "довесками".
Из-за стука в Холодногорске срывались голодовки, попытки протестов против тюремного режима и организация связи с "волей" и другими камерами. Холодногорцы уговаривали или слезно умоляли доносчиков "не стучать", им угрожали и даже били их, но все это не могло прекратить стук; он процветал и развивался. Наконец, одному из заключенных удалось найти действенное средство борьбы с ним.
Вернувшись как-то с допроса, арестованный по "делу" о крупном вредительстве, тракторист совхоза Павел Тарасенко объявил двум стукачам:
— Ну, суки! Знайте и радуйтесь. Я вас завербовал.
Стукачи всполошились.
— За что? Мы же тебя не трогали.
— А я не за себя, — со злорадным смехом объяснил им тракторист. — Мне и без вашей помощи дадут полную катушку разматывать. Я за других; за то, что вы, суки, на них стучали…
"Завербованные" стукачи пытались на допросах опровергнуть показания тракториста против них, но им не повезло. Как раз в это время был арестован их следователь. Напрасно доказывали они новому следователю свою непричастность к "делу" Тарасенко. Энкаведист не хотел им верить. Ему было выгодно обвинять их вместе с трактористом, а других стукачей, для смены им, он мог найти в любой момент. В результате стукачи, один из которых рассчитывал на пять лет, а другой — на три года концлагерей, получили двадцатилетние сроки лишения свободы. После этого случая в Холодногорске было несколько подобных же и количество стукачей здесь значительно сократилось.
Став старостой, Юрий Леонтьевич Верховский несколько усовершенствовал способ борьбы холодногорцев со стуком. Все "долгосрочники", т. е. получившие большие сроки заключения или ожидающие таковых, были взяты на учет для того, чтобы их в любой момент можно было бы "прикрепить" к тому или иному стукачу. В некоторых случаях устраивались "заседания горсовета", на которых обсуждалось, кому и как именно "вербовать" доносчиков. Каждому приходящему в Холодногорск, новичку староста или его помощники говорили:
— Может быть, вы и не стукач, но на всякий случай предупреждаем: стучать не пробуйте. В противном случае у вас будут крупные неприятности.
Дальше подробно объяснялось, в чем эти неприятности заключаются. Получил предупреждение от старосты и вожак заключенных в Холодногорске уголовников — Костя Каланча. При мне Верховский как-то сказал ему:
— Ты своих урок тоже попридержи от стука. Костя возмутился.
— Что? Да ведь мы же уркаганы. У нас не водится стукачей.
— А ты, все-таки, предупреди, — настойчиво повторил староста.
Вор пожал плечами и, обращаясь к игравшим в "колотушки" уголовникам, крикнул:
— Эй, жулики! Тут наш староста насчет стука беспокоится. Так вот, знайте: ежели какая урочья сука лягашам стукнет, то мы ей нигде жизни не дадим.
С-под земли достанем и с могилы выроем. Запомни, братва!
— Ладно! Запомнили! — откликнулись уголовники, не прерывая игры.
За время моего пребывания в Холодногорске никто из них ни разу не "стукнул".
Многое было сделано священниками в борьбе со стуком. Неустанно, каждый день твердили они холодногорцам, что доносительство на ближнего своего это великий грех. Слова свои священники подкрепляли текстами из Священного Писания. Соединенные усилия старосты и священников увенчались успехом. Стукачи в Холодногорске хотя и не перевелись совсем, но осталось их немного, не более десятка на всю огромную камеру. С каждым днем следователи и надзиратели находили все меньше охотников доносить.
Предлагая холодногорцам быть осведомителями, следователи соблазняли их обещаниями сокращений сроков приговоров и дорогими папиросами, фруктами и бутербродами с маслом и колбасой, водкой и сладким чаем. Глядя на предлагаемое им угощенье и жадно облизываясь, заключенные все же отказывались от него:
— Нет расчета, гражданин следователь. Сегодня у вас я выпью и закушу, а завтра меня в камере на длинный срок завербуют. Так уж лучше я еще поголодаю. Мне не привыкать.
Некоторые холодногорцы давали и другие ответы:
— Сексотом никогда не был и не буду.
— Я в Бога верую и своих ближних предавать не стану.
— Вам, моим палачам, помогать не намерен.
Глава 5 СКВЕРНЫЕ АНЕКДОТЫ
У некоторых холодногорцев их следственные "дела" напоминают анекдоты. Они иногда анекдотически глупы или смешны, невероятны или немыслимы, но каждое из них кончается скверно и очень часто трагически.
В Холодногорске такие "дела" называют скверными анекдотами. Полтора десятка подобных "анекдотов" я и предлагаю вниманию читателей в настоящей главе.
Рассказывает о своем "деле" железнодорожник Никанор Кирюшин:
— Как началось на транспорте кривоносовское движение, то нашему брату житья не стало. Машинисту Кривоносу за его стахановские выдумки — ордена да премии, а нам хоть в гроб ложись.
"Работал я осмотрщиком товарняка на Кавказской. Станция, — сами знаете, — крупная, узловая. Товарных составов гоняют множество и каждый не короче полукилометра. Сколько времени для осмотра нужно? Не меньше часа на состав. А смотреть не дают. Машинист из кривоносовцев орет:
— Шевелись! Кончай осмотр! Не задерживай! "Как тут быть? Задержишь состав — пришьют вредительство, не осмотришь, как следует, крушение может произойти. И так и этак — тюрьма. Одна надежда на Господа Бога да на случай. Осматривать товарняк некогда. Сгонишь с ближайших колес воробьев и — все в порядке. Состав к отправлению готов. Авось в пути с рельсов не сковырнется.
"Несколько лет я так проработал. И ничего. Крушений по моей вине не было. А вот в прошлом году, все-таки, произошло. Спешно подали тяжелый товарняк. Машинист торопится, как на пожар. Я даже воробьев с колес согнать не успел. Ну, на первом же повороте состав свалился под откос.
"Приехала комиссия. Меня — под суд. Обвиняют во вредительстве. Я объясняю, что не моя вина. Кривоносовщина, дескать, нормальному движению мешает. И так и этак получается безвыходное положение. За эти мои слова мне дают довесок к приговору.
— Почему? — спрашиваю.
Мне объясняют:
— За антисоветскую агитацию против кривоносовщины…
"Вот вам и кривоносовщииа. Привезла она, проклятая меня без пересадки прямо в тюрьму.
— Вы за что сидите?
В ответ Климентий Ильич пожимает плечами.
— Не знаю.
— А кто же знает?
— Никто…
Арестовали его на ставропольской обувной фабрике, где он работал мастером цеха и, не допрашивая, отвезли в городскую тюрьму. Просидев там больше года без допросов, он стал добиваться вызова к следователю. Писал заявления в краевое управление НКВД с требованиями начать и закончить его "дело" и выпустить из тюрьмы, так как он ни в чем не виноват. Наконец, Климентия Ильича вызвали на долгожданный им допрос.
Следователь раскрыл папку с его "делом". Внутри нее ничего не было, ни одного листка бумаги. Следователь почесал в затылке и спросил:
— Скажите, за что вы арестованы?
— Это я у вас должен спрашивать! — воскликнул удивленный и возмущенный Климентий Ильич.
Энкаведист почесал в затылке еще раз и сказал:
— Я здесь человек новый. Работаю только вторую неделю. Ваше дело вел другой следователь.
— Где же он?
— В… далеко отсюда, — следователь запнулся. — Одним словом… переведен на другую работу.
— Так наведите у него справки. От этого предложения энкаведист досадливо отмахнулся рукой.
— Вашему бывшему следователю теперь не до этого. У него другие заботы.
