ей трибуну на телевидении.
6 мая. Секретарша Федорчука: "Срочно приходите с Гвоздиковым". Оказалось, будут билеты Москва-Париж и обратно (8-13), завтра надо в Минск, нам в основном быть "телохранителями" Федорчука.
8 мая. Полет. Стюардессы. Коньяк… Встретил представителя БССР в ЮНЕСКО. Виктор Колбасин. Через Париж - и уже издалека Эйфелева башня. Выбор самой дешевой гостиницы. Звоню Борису Заборову. "Ты где?" - "Я не один, нас четверо" – "Сейчас приеду, в мой "Вольво" влезете". С Борисом по Парижу. Потом к сентатору, одному из тех, кто готов помочь в наших делах, один из влиятельных людей в еврейской общине, его звонок в Ниццу, но там выходные дни до 13… и эти 1000 км нам "форсировать" не удастся.
9 мая. На 15 часов назначена встреча с ген. секретарем Союза солидарности евреев в ЮНЕСКО… А до того – набережная Сены. Пробежался далеко по ней. Федорчук посидел на скамеечке, а я - к книжным лоткам, искал открытки (а вдруг) старого Витебска. Постояли у маленького теплоходика "Ресторан у Давида". На мостах и у памятников. В ЮНЕСКО вручали Колбасину для передачи родным Шагала наши сувениры и копию будущего памятника работы Гвоздикова. Колбасин повез нас в Сен-Женевьев-де-Буа. Русское кладбище под Парижем. Могила Бунина, незабудки. Могила Виктора Некрасов, розовый куст. В чужой могиле похоронен Александр Галич: "Блаженны изгнани правды ради". Андрей Тарковский - еще свежая могила… Вечером - красное вино в честь Победы. Девятого мая в центре Парижа страдал молодой соловей. Нас поднимая выше и выше, Эйфель шептал: "Скорей!" Тянулись к нам, как цепь золотая, как прожитой жизни дни, Нотр-Дам и Сена ночная, Елисейских полей огни. И мы тянулись к ним через время, через трагедий вал в горнило улиц, где вместе со всеми бродил молодой Шагал.
11 мая. Рано утром глянул в окно - светится Эйфелева башня. "Она на месте, - сказал я Саше, - значит, все в порядке - мы в Париже…" Борис встретил у метро. Дом-мастерская на участке, который получен по распоряжению самого Жака Ширака, он был на выставке, понравилось, спросил: "В чем нуждается русский художник?.." На вопрос Федорчука: "А где картины, почему их нет в мастерской?" Ирина, которую я знаю давно (она дочь поэта Бориса Корнилова, журналист, теперь в "Рус. мысли"): "Грош цена в Париже художнику, если картины не купили-унесли прямо с выставки". У Бориса в ближайшее время две выставки в Париже. Он с Федорчуком тут же во дворике готовили шашлыки. На прощанье я даже прослезился. "Что ты, - сказал Борис, - мы с тобой еще увидимся". Вечером с Сашей вдвоем на Монпарнасе. Ротонда. Роденовский памятник Бальзаку. Кулек каштанов. Ели, гуляли… И по альбомчику Сальвадора Дали (по 39 фр.). В гостинице пили дешевое красное вино вместе с Федорчуком и С. Наумчиком.
12 мая. Прощанье с Парижем. Гранд Опера. С Колбасиным. Он стал объяснять, что я из Витебска и мне нужно обязательно увидеть плафон, расписанный Шагалом. Выяснилось, что за 5 мин. посещения надо заплатить 25 фр., а иначе даже самого президента не пустят. Я тут же отдал франки - и надо мной шагаловское небо с портретами композиторов и сценами из спектаклей. Минуты пролетели, как одно мгновение - но и я полетал…
Площадь Бастилии. Новое здание Гранд Опера. Блочный рынок. На Монмартре. Площадь художников. Музей Родена и его скульптуры под открытым небом. Вандомская колонна. И Лувр! И все вечное. И этот взгляд Монны Лизы! К вечеру - у нас в номере с Колбасиным, Борисом и Ириной. И воспоминания о том, как они уезжали 10 лет назад из Минска. И я им о тех днях: "Как уезжал Борис Заборов навстречу славе и почету, друзья вокруг шептали: "С Богом", враги вокруг шипели: "К черту". Вспомнили с Борисом, как однажды я встретил его в Минске, и он на мой вопрос "что нового?" ответил: "Да вот в двенадцатый раз собираюсь в Париж…". Он оформлял по заказу издательства "Художественная литература" "Семью Тибо" Мартен дю Гара (два тома) и хотел хоть бы взглянуть на Париж. Не выпускали… И взглянул лишь в тринадцатый раз и теперь видит столицу Франции каждый день. Уехал и прижился, и зажил новой жизнью…
13 мая. Последний взгляд на каштан за окном, на Эйфелеву башню… За моим окном цветет каштан, старый Эйфель облака утюжит. И парижский сладостный дурман пятый день меня пьянит и кружит. Он еще рассеется потом, мне о том Шагал напоминает и своим невидимым крылом Витебск и Париж соединяет.
16 мая. На студии: принес торт, сувенирчики и рассказывал о Париже. На собрании отделения - рекомендация в Союз Маше Боровик, сказал о ней слово.
18 мая. На даче. Поставил парничок: а вдруг будут огурчики? Работая, думал - и мелькали строки: "И приснился мне сон, что вернулся Илья". А и в самом деле мне приснилось, что Илья Коган, который уехал в Израиль, вдруг вернулся и меня упрекает, а особенно за то, что я не могу оставить Витебск и прирос к нему.
20 мая. Занесенные сюда шальными бурями, горестными вихрями земли - незабудки на могиле Бунина от любимой родины вдали.
Я записал эти строки на русском кладбище под Парижем. А сегодня, перечитывая "Жизнь Арсеньева", снова думал, что в большой и сложной жизни Бунина был и Витебск. "В Витебск я приехал к вечеру, - рассказывает герой его романа. - Всюду было очень снежно, глухо и чисто, девственно, город показался мне древним и не русским: высокие, в одно слитые дома с крутыми крышами, с небольшими окнами, с глубокими и грубыми полукруглыми воротами в нижних этажах. То и дело встречались старые евреи… На главной улице было гуляние - медленно двигалась по тротуарам густая толпа полных девушек, наряженных с провинциальной еврейской пышностью. Я шел как очарованный в этой толпе, в этом столь древнем, каякмне казалось, городе, во всей его чудной новизне для меня…"
Читая эти строки, стал рассматривать старые почтовые карточки Витебска начала века. Вот костел, где слушал орган Бунин - Арсеньев, а вот вокзал, из которого только что вышел и лаконичное описание в книге: полутемный буфет, сонная лампа, самовар, старик-лакей, а "в стенных часах постукивало с такими оттяжками, точно само время было на исходе"… А Бунину 19 в тот день сто лет назад "на вокзале
