Соколов. – А кто из политических деятелей? Курлов бывал?
Андроников. – Нет. Я только знаю, что Курлов с Бадмаевым был в большой дружбе, Бадмаев с Распутиным, а все они – с Протопоповым…
Руднев. – А в назначении А.Н. Хвостова вы лично не принимали участия через Воейкова?
Андроников. – Нет, боже избави!
Руднев. – Никого вы не просили?
Андроников. – Я писал несколько раз после речи Хвостова; я указывал на эту речь, я писал Вырубовой, писал императрице Александре Федоровне…
Руднев. – А как на министра внутренних дел, вы никогда не указывали: не говорили, что в качестве министра внутренних дел он был бы хорош, как энергичный человек?
Андроников. – Я указывал, что Хвостов предназначен был уже государем.
Руднев. – Вы не напоминали об этом?
Андроников. – Я вот Вырубовой писал и государыне Александре Федоровне писал…
Председатель. – Скажите, пожалуйста, вас обвинили в том, что вы отравили распутинских кошек?
Андроников. – Т.-е. меня обвиняли в том, что я принимал участие в отравлении этих кошек… Яд в чай Распутина должен был подсыпать генерал Комиссаров, который состоял при Распутине – в качестве кого? – Не знаю… (Его, кажется, выдвинула Вырубова или Белецкий, – я не знаю…) Вырубова просила Комиссарова состоять при Распутине. Ей мало было Манасевича-Мануйлова: ей нужен был генерал, который охранял бы Распутина… Как мне рассказывали, Комиссаров подсыпал кошкам яд в молоко вместо того, чтобы подсыпать в чай Распутину: кошки подохли…
Председатель. – Так думали и предполагали Вырубова и Белецкий?
Андроников. – Т.-е. Вырубова, я думаю, думала совершенно другое… Я этого хорошо не знаю, потому что после этого я ее совершенно не видал.
Председатель. – При чем тут Белецкий и Вырубова?
Андроников. – Г-н председатель, – видите ли, собственно они создали Комиссарова, как генерала-жандарма, охраняющего Распутина… А между тем молва шла, что я всыпал яд в молоко кошкам. Но я там даже не бывал! Это испортило отношения мои с Распутиным. После этого фабула пошла от Распутина и от Акилины Лапшинской.[*] Вырубова, очевидно, в это поверила, потому что после этого я ее не видел, как своих ушей…
Руднев. – А кто подговаривал подсыпать яд?
Андроников. – Не знаю… Я этого не слыхал…
Соколов. – Вы сказали, что Хвостов, несомненно, в этом деле участвовал, т.-е. в чем же именно он участвовал?
Андроников. – Он, несомненно, желал избавиться от Распутина.
Соколов. – Какие действия он для этого предпринимал?
Андроников. – Я лично только знаю, что действия были, чтоб отправить его на тот свет… Я лично видел только Ржевского, и затем фабула о Ржевском разошлась, что он должен был ехать в Норвегию и вызвать Иллиодора, чтобы затем… (не договаривает).
Председатель. – Перейдем к вашим отношениям к Воейкову.
Андроников. – Слушаюсь. Я его знал еще как кавалергардского офицера. Затем, когда он назначен был дворцовым комендантом, я написал ему письмо с просьбой его повидать. В ответ на это получаю предерзкое письмо, что дворцовый комендант занят и не может меня принять!… Я был глубоко обижен, что мой знакомый пишет мне в такой форме. Через несколько времени, мне пришлось видеть министра двора Фредерикса, с которым я изредка встречался. Я ему показываю ответ на мое письмо его beau fils’а и спрашиваю, что я должен делать… Он говорит: «Ничего: это чепуха! Я это улажу». И действительно, в этот же день вечером Воейков позвонил мне по телефону и извинился, говоря, что произошло недоразумение, что письмо должно было касаться не меня, а кого-то другого, и заявил, что он приедет ко мне. Я сказал, что я этого не прошу, но что очень рад… Это было вскоре после его назначения. Я был ему интересен потому, что я рассказывал ему про Сухомлинова. Сухомлинов, с своей стороны, давал поручения узнавать, как его акции там стоят, как о нем говорят… Так что мы друг другу рассказывали много интересных вещей… А впоследствии он меня посвящал: говорил про свою «Куваку», говорил о своем горном деле… Но каждый раз, уходя от него, я считал своим долгом упоминать о Сухомлинове и освещать неправильные, по-моему, стороны поведения Распутина. Затем, тут произошел быстрый переворот. После этих кошек я Вырубову не видел совершенно и – по правде сказать – я не просил свиданий… Я только написал письмо, – уже гораздо позже, скажем, в ноябре 1916 года, по-французски, что я прошу ее меня принять, потому что меня страшно возмущало поведение Манасевича-Мануйлова, который всем рассказывал о том, что было письмо от государя на имя председателя Совета Министров и к императрице о прекращении его дела в суде.
Председатель. – Было такое письмо?
Андроников. – Будто бы государя на имя председателя Совета Министров Трепова о том, чтобы его дело было прекращено, и телеграмма к императрице Александре Феодоровне от государя, так как императрица покровительствовала Манасевичу-Мануйлову, как охранителю Распутина… Поэтому все, что касалось Манасевича, было твердо и свято, и поэтому императрица просила государя, чтобы это дело было прекращено… И будто бы было такое распоряжение от государя. Я сейчас же поспешил к Макарову и спросил, действительно ли он получил такое повеление… Он сказал: «Никоим образом!… Но мы живем во времена чудес…» Он рассказывал чрезвычайно интересные явления. Он всегда стоял за то, чтобы Сухомлинов оставался в крепости и чтобы его не выпускали. Государь с этим согласился. Доклад этот был в сентябре. А в октябре была получена записка, чтобы меру пресечения изменить и Сухомлинова выпустить!…
Председатель. – Записка – от бывшего императора… Какие у вас были отношения с Манасевичем?
Андроников. – Я его помню очень давно и всегда относился к нему отрицательно… Так вот, – я тогда обратился к Макарову: он говорит, что он такого письма не получал. Я тогда же – à contre coeur[*] – написал Трепову, чтобы он меня принял, что я хочу поговорить… Спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, вы получили приказание?» (это было позже, в конце ноября или в первых числах декабря): – «Верно ли, что вы получили приказание от государя?» У него пенснэ слетело с носа: «Никакого приказания не получал, и это дело будет слушаться!» И тогда я совершенно спокойный оставил свое намерение посетить Вырубову: я хотел предупредить ее, что, если императрица будет настаивать на прекращении этого дела, то она сама себе роет яму в общественном мнении: все против нее, и это будет лишним плюсом, чтобы ее окончательно повалить.
Председатель. – До каких пор вы были в хороших отношениях с Воейковым?
Андроников. – Со времени этих кошек он действовал против меня… С Воейковым я с октября прошлого года не виделся, несмотря на самое сильное мое желание… На мои письма, телеграммы, телефоны я всегда получал ответ: «Комендант очень занят», «комендант уехал», – потому что было приказание со мной порвать сношения, ибо я был зачумленный!…
Председатель. – Каковы были отношения Воейкова к бывшему императору и к бывшей императрице?
Андроников. – Положение его было самое двусмысленное, потому что он должен был считаться с Вырубовой, с которой он не мог не считаться, потому что его жена была в большой с ней дружбе… С больной императрицей он должен был считаться и вместе с тем оберегать себя, чтобы не вылететь в трубу. Положение было такое, что нужно и направо и налево…
Председатель. – По тем сведениям, которые вы имели, – Воейков имел самостоятельные отношения или действовал через Вырубову?
Андроников. – Нет, конечно, он как дворцовый комендант, имел самостоятельные отношения…
Председатель. – Как же вы, порвав с Вырубовой, продолжали или могли продолжать сохранять знакомство с ним?
Андроников. – Это никакого отношения не имело… Он несколько раз говорил: «Почему вы разошлись с Анной Александровной?» – Я говорю: «Я не разошелся… Но я – барин, ни в чем не нуждаюсь; зачем я буду умолять и просить милости у человека, который, кроме любезности, от меня ничего не видел? С какой стати? Я вовсе не в положении просителя: мне ничего не нужно – ни для кого, ни для чего!… А г. Распутину петь хвалебные гимны я не буду»… «Но вы, говорит, могли бы»… Я отвечаю: «Я совершенно не собираюсь»…
Председатель. – В вашем рассказе несколько раз мелькнула фамилия Белецкого. Будьте любезны очертить ваши отношения с ним.
