Председатель. – Кто бывал на тех обедах и ужинах?
Андроников. – Были: Хвостов, Варнава, Серафим, а во второй раз – Белецкий, Хвостов и я.
Председатель. – Чем вы объясните отсутствие Распутина?
Андроников. – Хвостов не хотел с ним встречаться, не хотел его видеть… Затем, было чрезвычайно интересно вот что: в конце февраля или в марте был большой раут у Белецкого, на котором были: Штюрмер, Питирим, затем, – чуть ли не весь синод! – Все съехавшиеся архиереи, – еще кто-то… Но Хвостов отсутствовал: его не было.
Иванов. – Белецкий назначался генерал-губернатором в Иркутск. Почему это назначение не состоялось?
Андроников. – После этой знаменитой статьи (интервью), я помню, я выхожу от Штюрмера утром, вдруг навстречу, впопыхах, бежит Белецкий, – звезда у него летит… Я спрашиваю: «Что случилось?» – «Что-то скверное… У меня предчувствие… Я не знаю, что… Погодите: сейчас скажу…» Я подождал, и Штюрмер ему объявил, что его кандидатура в генерал-губернаторы отпадает, вследствие его интервью… Это было в марте 1916 года.
Председатель. – Белецкий с Распутиным до конца дней Распутина были в дружбе?
Андроников. – Да, Белецкий туда ездил. Они где-то встречались…
Председатель. – Теперь сообщите, что вам известно относительно Протопопова?
Андроников. – С Протопоповым я познакомился 15 сентября 1916 года. Должен сказать, что года два тому назад, мои знакомые Кашкины[*] (тайный советник по Министерству Внутренних Дел) меня приглашают к обеду и говорят: «У нас с вами хочет познакомиться член Государственной Думы Протопопов». Что-то мне помешало, и я на обед не явился и Протопопова не видел. Я слышал, что А.А. Хвостов, очень почтенный человек, который не пускал к себе Распутина и не кланялся Вырубовой, – делал по своему, и Сухомлинова из крепости не выпускал – что он надоел императрице… Его считали лишним и нужно было его ликвидировать…
Председатель. – Кто вам это говорил?
Андроников. – Все это было так ясно и так видно по всем действиям, что, даю вам слово, я бы вам соврал, если бы я сказал, кто мне это говорил…
Председатель. – Вы сказали, что Хвостов надоел императрице. Скажите, как вы себе в реальных чертах представляете роль бывшей императрицы?
Андроников. – Очень просто: властолюбивая женщина, которая считала, что она может Россию спасти тем, что она всех в бараний рог согнет и будет над всеми главенствовать… Я знал о ней раньше, бывая у одной моей родственницы, от графа Гендрикова, состоявшего при императрице. Этот граф Гендриков неоднократно рассказывал, какие у нее либеральные взгляды были, чисто конституционные, – на все… Эти взгляды, конечно, с годами изменились, в силу каких обстоятельств? – я не знаю, – но в корень изменились… После конституционных воззрений, которые у нее были раньше, она стала страшной поборницей самодержавия и если бы не она, то, очень может быть, что у нас давным давно было бы ответственное министерство… Но она сдерживала бывшего императора и влияла на это. Теперь такая картина. В самом начале войны или до войны императрица берет бразды правления, чего раньше не было, потому что она в политические дела не вмешивалась. Во-первых, ей было неприятно, что целый ряд великих князей влиял. Она всегда не любила великого князя Николая Николаевича, хотя безусловно она могла быть ему обязанной, потому что Распутина выдумал великий князь Николай Николаевич…
Председатель. – Каким образом?
Андроников. – Очень просто. У него заболела легавая собака в Першове.[*] Он приказал ветеринару, чтобы собака выздоровела. Ветеринар заявил, что по щучьему велению – это довольно странно! Он заявил, что у него есть такой заговорщик в Сибири, который может заговорить собаку. Заговорщик был выписан: оказался г-н Распутин. Он заговорил собаку. Я не знаю, каким это образом возможно, была ли это случайность или нет, но факт тот, что собака не околела…
Председатель. – Откуда вы это знаете?
Андроников. – Я знаю из рассказа одного из покойных Газенкампфов. Потом заболела герцогиня Лейхтенбергская. (Она еще не была великой княгиней: она была невестой Николая Николаевича, жила в Першове.)[*] Распутин ее тоже заговорил – одним словом, она ожила… Великий князь и герцогиня знали наклонность императрицы Александры Федоровны к гипнотизму (как вы изволите помнить, был сначала Филипп, потом Папиус и целый ряд других гипнотизеров), и вот они рекомендовали Распутина государыне. Это было давно; лет 10 тому назад. Тогда совершенно скромно явился этот мужичок, который развернулся впоследствии в большого политического деятеля.
Председатель. – Для вас несомненна политическая роль Распутина?
Андроников. – Ясно, как божий день! Если он позволял себе звонить к министрам и говорить: «Я тебя сокрушу, выгоню»…
Председатель. – Не только говорил, но в иных случаях и реализовал…
Андроников. – Реализовал, потому что он имел огромное влияние: он вхож был к больной императрице и к сумасшедшей Вырубовой, и этих двух заставлял делать все по-своему. Они, в силу гипноза, опять таки совершенно болезненного, всецело подчинялись всем требованиям этого глупого мужика…
Председатель. – Вернемся к моменту стремления бывшей императрицы к власти.
Андроников. – Императрица видит, что целый ряд великих князей дают свои советы, – советы, часто ей не нравящиеся; в особенности, она воевала с великим князем Николаем Николаевичем и двумя «черногорками», – Милицей и Анастасией Николаевнами. Они были раньше очень дружны, потому что все могли поставлять гипнотизеров… Потом они перегрызлись, – в корень разошлись и рассорились… Говорят, предлогом этой ссоры было желание Анастасии Николаевны во что бы то ни стало выйти за великого князя Николая Николаевича… Факт тот, что бывшая императрица разошлась с «черногорками» и всячески старалась устранить их влияние. Между тем, личные отношения государя с Николаем Николаевичем всегда были хорошие, потому что Николай Николаевич командовал гусарским полком тогда, когда государь, в дни молодости, служил в этом полку. Великий князь вмешивался во все дела, уже как бывший инспектор кавалерии, затем, как председатель совета государственной обороны. Он же тогда спихнул бывшего военного министра Редигера за то, что тот согласился с мнением члена Государственной Думы Гучкова, который заявил, что великим князьям нужно сойти со сцены… Редигер согласился с этим, – и великий князь настоял, чтобы спихнули Редигера. И тогда был, совершенно случайно, назначен Сухомлинов… Все это не нравилось императрице. Сознавая это, государыня решила взять в свои руки бразды правления и решила ограждать бывшего государя от тех министров, которые могли бы на него легче влиять. Таким образом, она официально вмешивалась… Я это отношу – начало этого – ко времени до войны, к последнему году, потому что раньше это не проскальзывало… Затем, является такой министр, как Хвостов, сенатор, который совершенно не покладист, позволяет себе иметь свое мнение. А.А. Хвостов заявляет, что он Распутина не пустит через порог своей двери, что он на поклон к Вырубовой не пойдет… Это все шло против шерсти властолюбивой женщины. Она решила, во что бы то ни стало, быть вежливой и вызывала его несколько раз, была очень любезна; но в душе этого простить не могла… И в один прекрасный день, т.-е., значит, 17 декабря – это было все предрешено – Хвостов оказался неудобен… Кстати, нужно сказать, что Хвостов со Штюрмером совершенно не ладил, – принципиально с ним расходился, потому что Штюрмер, будучи назначен министром иностранных дел, продолжал воображать, что он министр внутренних дел, и своих кандидатов в Министерство Внутренних Дел на различные посты октроировал, навязывал А.А. Хвостову. Так, между прочим, относительно директора департамента полиции – может быть, вы изволите помнить? – была статья в «Речи», которая авторитетно заявляла, что назначается полковник Резанов. Это было при содействии Штюрмера, но к счастию, это не состоялось.
Председатель. – Вернемся все-таки к Протопопову.
Андроников. – Я как-то был у Хвостова, и он мне заявил, что он уходит, что это – факт решеный[*] и что будет назначен Протопопов… Тогда я посмотрел «Весь Петроград» и звоню к Протопопову: – «Доложите, что князь Андроников просит разрешения приехать»… Мне ответили, что просят приехать сегодня же… Через несколько часов я поехал. Не помню: 14-го, кажется, это было, или 15-го? Я приехал в 9 часов вечера на Кирочную, где он жил. Подождал некоторое время. Вышел ко мне военный, который ко мне направился, потом вышел Протопопов, которого я впервые имел честь видеть, – посмотрел вдумчиво в глаза… Смотрит на меня и говорит: «Я много слышал о вас, хотел познакомиться»… Припомнил о несостоявшемся обеде у Кашкина;[*] сказал, что он слышал, как кто-то из покойных иерархов назвал меня «апостолом господа бога»… Ему очень понравилось мое амплуа, – он знает, что я оригинальный человек… Я, с своей стороны, заявил: «Я слышал, что вас назначают на пост министра внутренних дел. Очень прошу вас быть откровенным и сообщить мне сведения, которые мне необходимо дать о вас в моем журнале – изложить вашу программу»… Затем, я указываю на некоторые мои больные пункты, на некоторых чиновников, относительно которых я не считал бы возможным, чтобы они оставались, например – Палеолог… Он выслушал, наговорил мне без конца, что он либеральный, что он такой, что он сякой, что он введет, прежде всего, законность и справедливость… Разговор шел от половины десятого до половины третьего ночи. Вы можете себе представить, что в этот промежуток времени, можно было друг с другом три раза познакомиться, погрызться пять раз и потом опять сойтись, – что и было сделано… Я был приятно поражен, когда он мне рассказал, что к нему явился какой-то еврей, и он спрашивает его: «Вы по делу газеты?» «Нет». – «По делу банков?» «Нет». – «Вы по военному делу?» – «Нет, я по личному делу: я отец 4 сыновей, из которых 3 убитых на войне; а мой последний сын при смерти. Он получил Георгиевский крест, все отличия, и хотел бы умереть прапорщиком; будьте добры, похлопочите, чтобы его сделали прапорщиком!…» Одним словом, ему понравился чрезвычайно еврей, и тут у него показались слезы на глазах, из чего я ясно увидел, что этот человек хорошо относится ко всем… Наговорил мне с три короба: принял все, что я сказал, и просил меня у него непременно бывать… Затем, 17-го, состоялось это назначение. Если не ошибаюсь, 19 или 20-го я позвонил по телефону и спросил, когда я могу приехать… Мне сказали: «Сейчас». Это было в 1 час дня… Я ждал целый час, увидел его на полторы минуты в кабинете, – стоя… Он сказал: «Я так занят! Я еду на заседание…» Я сказал: «В вашей речи вы сказали, что вы будете проводить законность и справедливость… Я прошу разрешения, в память нашего разговора, прислать вам образ…» – «Охотно! очень вам благодарен…» Уехал. Вступив в министерство, он сказал прекрасную речь о закономерности и справедливости. Эта речь меня приятно поразила. Я решил послать ему образ спасителя, и сзади написал на образе слова из его речи; я был уверен, что эти слова о законности и справедливости он будет проводить в жизнь. Каково же было мое удивление, когда, через две недели, прошу по телефону разрешения быть принятым и мне отвечают, что думать нечего, никого не принимает!… Я звоню к Балашеву[*], спрашиваю: «В чем дело?» Он говорит: «Никакой возможности нет!»
