Но это только часть правды.
Другая состоит в том, что две волны подряд выносили меня к этой теме. В 2003 году я защитил диссертацию о французском обществе XVI века, в которой, согласно требованиям жанра, была пространная историографическая глава. В следующем году несколько трансформированный текст диссертации был опубликован в виде монографии, причем именно историографический аспект претерпел наибольшие изменения. Это было связано с необходимостью сделать его доступным более широкому кругу читателей.
Второй «вызов», брошенный мне в 2004 году, исходил от Российско-французского центра исторической антропологии им. Марка Блока в РГГУ. Выяснилось, что их внезапно покинул преподаватель, читавший пятому курсу предмет, именовавшийся «Историография Франции: Движение “Анналы”». К «Анналам», движению и тем более к Марку Блоку я отношусь с большим уважением, поэтому взялся закрывать очередную брешь. Пообщавшись со студентами, понял, что изучать особенности творчества современных историков небесполезно, но при этом хорошо бы иметь хоть какое-то представление о предшествующем развитии исторической науки и об общем историографическом ландшафте во Франции. Это потребовало на ходу перекраивать программу, обложившись французскими пособиями (мне в ту пору очень помогла книга: Delacroix Ch., Dosse Fr., Garсia P. Les courants historiques en France 19e—20е siècles. Paris, 2002).
Итак, призыв написать популярную статью о французских историках упал на подготовленную почву. Внимательного читателя может удивить, что статья, опубликованная в 2004 году, содержит указание на книгу, вышедшую в следующем году (см. сноску на С. 53.). Но в Париже эту книгу продавали уже осенью 2004 года, а текст в окончательном виде ушел в журнал лишь в декабре, и пятый номер «Отечественных записок» вышел из печати лишь весной 2005 года.
Статья претендовала на свежесть информации. Но в 2014 году вполне справедлив будет вопрос: что произошло за истекшее десятилетие с французскими историками? Как ни странно, они сталкивались с проблемами, весьма похожими на наши.
Им, как и нам, пришлось пережить реформирование образования и науки. Переход на Болонскую систему был и остается очень болезненным для французского образования, дорожащего своими традициями. При Николя Саркози в 2007—2009 годов преподаватели и студенты выражали бурное возмущение слишком резким курсом на коммерциализацию и «эффективность» образования, равнением на американские образцы. Особенно упорной и продолжительной была общеуниверситетская забастовка 2009 года. Но в итоге реформа все же была осуществлена. Коллеги жаловались мне, что теперь студентов, выбирающих профессию историка, стало намного меньше. Не знаю, насколько обоснованны были разговоры о том, что пришедшие к власти «правые» враждебно относятся к Высшей школе исследований по социальным наукам – как к цитадели «левых». Во всяком случае, «Дом наук о человеке» на бульваре Распай, выстроенный еще при Броделе, опустел. Применив к дому «антиасбестовое законодательство», посчитали, что он наносит вред здоровью. Школе временно выделили здание в новом районе на Авеню де Франс, рядом с Библиотекой Франсуа Миттерана, но ходят слухи о ее переводе в Обервилье – городок, расположенный к северу от Парижа и, говорят, полностью исламизированный.
Основные историографические процессы, о которых упоминалось в конце статьи, развивались по предсказанному в ней направлению. Словарь культурного достояния Бретани получил хвалебные отклики и в 2013 году был переиздан. Ситуация на Корсике не стала радикально лучшей, но все же в 2006 году вышел «Корсиканский исторический словарь». Французы перестали с порога отбрасывать претензии «лингвистического поворота»; получила права гражданства и «интеллектуальная история»; появились и сторонники «гендерной истории». Однако все чаще звучат слова и о возвращении обновленной социальной истории, впитавшей в себя все новые достижения когнитивных наук. Французские историки доказали, что они не утратили вкус к монументальным полотнам – в 2009 году вышла объемная «Histoire du monde au XVe siècle» («Всемирная история XV века»).
Увы, французская историография понемногу сдает позиции на мировой арене. Все реже к французскому прибегают как к языку научного общения на международных конференциях различного рода. Французские историки, особенно молодые, теперь относительно свободно изъясняются по-английски. Они охотно цитируют англо-американских коллег, хотя те в своих работах часто склонны игнорировать труды французских современных исследователей, даже если речь идет, например, об истории французской Реформации. Это грустно, но и это созвучно российским проблемам.
Остается, впрочем, область, в которой французский приоритет по-прежнему неоспорим. Это «история-память», тема, к которой приковано теперь и общественное внимание. В 2000-х годах появились новые «мемориальные законы». Уголовным преступлением является отрицание не только Холокоста, но и геноцида армян в 1915—1917 годов; атлантической работорговли, а также позитивного вклада Франции в развитие колоний (уступка правым). На очереди находились еще десятки подобных законопроектов.
Обеспокоенные историки создали Комитет бдительности под председательством замечательного историка Жерара Нуарьеля, призванный контролировать использование истории властями (Comité de vigilance face aux usages publics de l’histoire). Схожие цели преследовала и ассоциация «Свобода для истории», возглавляемая Пьером Нора, направленная против «мемориальных законов» и стремления наложить законодательные оковы на профессиональную деятельность историка. Выпущенный ассоциацией манифест разъяснял, чем не является история и решения каких задач от нее нельзя требовать. Обеспокоенность ученых не была беспочвенной – не только на задворках Европы утверждалась своеобразная «политика истории», но в самой Франции, где отношения профессиональных историков и власти, казалось, давно уже устоялись, баланс оказался нарушен. Президент Николя Саркози начал чрезвычайно активно апеллировать к истории в своих речах и решениях, слишком откровенно отводя ей роль средства укрепления национальной идентичности. Особенно возмутило историков решение президента о создании «Дома истории Франции», где французам надлежало представить версию национальной истории, которой можно гордиться. Надо сказать, что такая позиция была понятна избирателям, отдававшим свои голоса за «Сарко», но прямолинейность этого решения вызвала бурю негодования у французских интеллектуалов, столь долго настаивавших как на сложности процессов познания истории, так и на сложности взаимодействия между собой различных идентичностей. Протестовали не только против угрозы создания и увековечения единой трактовки «официальной версии национальной истории», но и против того, что «Дому» выделялось место в архитектурном комплексе Национальных архивов. Сами архивы предполагалось перенести в другие места,что создавало трудности архивистам и историкам. После поражения Саркози в 2012 году и прихода к власти Франсуа Олланда проект создания «Дома истории Франции» был аннулирован. Но… ведь до новой президентской кампании не так далеко…
Однако и в 2014 году французские историки по-прежнему пишут историю так, как кому удобнее и привычнее.
ПУНКТИР НЕНАПИСАННОЙ КНИГИ
Ольга Игоревна Варьяш (1946—2003) была необычайно ярким человеком. Но говорить об этом сейчас излишне – достаточно почитать ее письма73 или просмотреть третий выпуск посвященного ей сборника «Historia animata»74, в котором друзья Ольги Игоревны делятся своими воспоминаниями. Важнее обратить внимание на то, что кропотливый труд составителей, или, точнее сказать, – реконструкторов, дает нам редкую возможность увидеть то, что автор научной книги, как правило, маскирует. Перед нами открывается долгий путь историка к своей главной теме: то, как он пытается отыскать источники; как один за другим пробует разные подходы и методы; как мучительно вырабатывает свой собственный язык описания; как получает различного рода «побочные эффекты», стараясь также пустить их в работу; и как в результате не успевает придать окончательную форму тому, о чем только-только начал догадываться, что уже начал проговаривать своим друзьям и коллегам. Этот сюжет вполне самодостаточен, поскольку то, как работают историки, интересно всегда, а сейчас – в особенности, бурный успех в нашей стране такого направления, как интеллектуальная история, свидетельствует об этом.
Но для классической социальной истории всегда важен был исторический контекст события, портрет той социальной группы, к которой принадлежала описываемая историческая личность. Более того, описание события или личности для того и предпринималось, чтобы глубже постичь социальный контекст или лучше описать социальную группу. Сейчас над этим подсмеиваются, но мы в это верили; верила в это и Ольга Игоревна. Поэтому будет уместно заметить, что речь в «Пиренейских тетрадях» идет не только об авторе и не только о средневековых сюжетах, но и о том, как наша дисциплина, гордо именующая себя медиевистикой, уже во второй раз на протяжении одного века неожиданно стала свидетельницей, участницей, заложницей того, что марксисты назвали бы «социальной революцией». Наша наука изменялась, стремясь остаться неизменной, и оставалась сама собой, делая вид, что стремительно меняется. И в этом размышлении над судьбами российской медиевистики пример О.И. Варьяш как нельзя более важен.
