И песню тоже не удержался и написал. Очень просили товарищи, вместе с которыми я работал:
О чем взгрустнулось, товарищ мой?
Наверно, вспомнил ты дом родной.
Прохладный вечер в степном краю,
друзей заветных, любовь свою.
О чем взгрустнулось, товарищ мой?
Наш путь тревожный и боевой.
Где будем вместе — неважно где,
назло разлуке, назло беде.
О чем взгрустнулось, товарищ мой?
Ведь завтра снова в ущелье бой.
Пройди сквозь пули, осколки, дым
и, если можно, приди живым.
Мерцают звезды чужой страны,
в ней нет покоя и тишины.
Гордиться можем своей судьбой,
о чем взгрустнулось, товарищ мой?
Уныл и удручающ пейзаж Афганистана. Коричневато-серые горы лишены растительности. Овцы слизывают росу с камней — безводье. Мелкая, как мука, пыль въедается в ботинки, форму. Изнурительная жара днем переходит резко в сковывающий ночной холод. Ярчайшая голубизна неба с привычными трассерами отстрелянных с самолетов ракет и то же небо после захода солнца, чернее чернил фирмы «Паркер» с рассыпанными по небу звездами, наверно, сразу всеми, какие есть во Вселенной. Контрасты.
Несколько раз налетал «афганец», и тогда казалось, что наступает конец света. Говорить и дышать в такие моменты невозможно. Приехав домой, в закутках чемодана я обнаружил желтую наждачную пыль — «афганец».
Ветер затеял бешеный танец:
желтой стеною песчаный буранец —
дует «афганец».
Средневековый вихрь-самозванец,
отполированы скалы под глянец —
свищет «афганец».
В памяти свежих морозов багрянец,
неподражаемо русский румянец —
стонет «афганец».
Вновь налетает бездомный скиталец,
не уступает восточный упрямец —
наглеет «афганец».
Афганская природа не способна успокоить, утешить, она не так поэтична, как, например, наша уральская. Афганский пейзаж — пейзаж войны, на нем пласты горя и страданий. Не оттого ли в моих стихах на этот раз так мало лирики и изящности.
Ночью ветер выл и дул,
грозный и чужой.
Мокрый снег накрыл
Кабул белой паранджой.
Утром стаял снег в момент —
лужи, грязь: кисель.
И опять Кабул
одет в серую шинель.
Последнее, что мелькнуло в иллюминаторе Ил-76, когда я возвращался в Союз, опять горы. Не самое веселенькое занятие лететь над ними, особенно, когда задание выполнено, тебя ждут дома, а ты знаешь немало случаев о сбитых «бортах». Самолет делает над аэродромом два с половиной круга и, набрав недосягаемую для обстрела высоту, уходит на трассу, домой.
Вот строчки, написанные прямо в небе, когда объявили, что мы пересекли госграницу:
Мощным ревом взвыли моторы,
взгляд в мгновенье отбросил «взлетку».
И пошел самолет за горы,
продираясь, как через терку.
Как летел он, как торопился,
он с войны возвращался домой.
И спустился, будто скатился,
как по горочке ледяной.
А теперь поговорим о втором «хальб», о втором пополам. Самый частый вопрос, который задают мне по возвращении из Афганистана: «Ну, а как там?»
Вопрос законный и простой, но ответить на него невероятно трудно. Действительно, а как там? Об Афганистане сейчас много пишут и спорят. Существует уже целое поколение людей, прошедших через «Афган». Мое мнение такое: да, война. Да, тяжело и трудно. Как на любой войне, встречались с истинным героизмом, мужеством, отвагой солдат и офицеров. Появлялись личности, достойные всенародного уважения. Но имелось и то, о чем обычно замалчивали, не замечая, как исподволь назревала проблема, которую решать потом приходится всем миром и решить не всегда просто. Встречались — и не так редко — малодушные, трусливые, порочные людишки. Кто-то как за спасение цеплялся за больничную койку, симулируя болезнь.
Война во все времена до предела обнажает личность каждого человека, здесь не спрятаться за того, кто посильней и посмелей. Все на виду и всё на виду. Ты можешь быть убит и сам. Но в деле об этом не думалось. Обстановка обострилась до предела, передышки практически не было. Рабочий день с 6.00 до 23.00. Но потоки раненых в основном шли ночью. Банды вооружены самым современным оружием. Ранения тяжелые. Летальность при минно-взрывных ранах до 40 процентов. И если бы только это. Мы знаем сегодня о существовании в армии неуставных взаимоотношений. Это — одна из нерешенных проблем, возникшая не в один день и не в один год. Вытравить «неуставные» теперь, одним махом, одними приказами и директивами невозможно. Слишком далеко зашло заболевание. То, что раньше было небольшими гнойничками, сейчас сформировалось в мощный абсцесс. Он постоянно лихорадит нашу армию и требует самого радикального и серьезного лечения.
В Афганистане чрезвычайно высока инфекционная заболеваемость. К тому же чисто географические факторы, такие, как высокогорье, изнуряющая жара, эмоциональные стрессы, подавляют иммунную систему, снижают защитные силы, сопротивляемость.
В стране — комендантский час. Пустеет город, погружаясь во мрак. Патрульные бэтээры мощным ревом раскалывают пространство притихших улочек. Посты царандоя при малейшем подозрении простреливают перекрестки. С гор приглушенно доносится гул боя.
Радио Бахтар после молитвы передает очередную сводку о разгроме банды. В изголовье моей солдатской койки на расстоянии вытянутой руки стоит снятый с предохранителя автомат с двумя обоймами патронов, перемотанных синей липкой лентой…
Комендантский час, день остыл и осел,
умолкает уличный гул.
В темноте патрулем притаился Кабул,
звуки с тенями взяв на прицел.
Фронт проходит не по Гиндукушу,
он в сознанье племен и общин.
И летят врассыпную осколки от мин,
разрывая и тело и душу.
Прогремел в горах скоротечный бой,
вперемешку порох и пыль,
Не придумал ни слова, все это быль
самой честной легла строкой.
Раньше нравилось мне величье фраз,
глубина неизведанных сфер.
Здесь меня от излишних причуд и манер
отучил комендантский час.
Я уеду домой и в заботах своих
буду мирно работать и жить.
Но уже не получится, чтобы забыть
час, когда я писал этот стих.
Час, в котором нет тишины,
а удары сердца часты.
Я пишу, чтобы с ним не сверять часы,
с комендантским часом войны.
Кабул — Челябинск
1985—1986 гг.
Айвен Сиразитдинов
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВЫСТОЯЛ
Документальная повесть
Добро потеряешь — немного потеряешь, честь потеряешь — много потеряешь, мужество потеряешь — все потеряешь.
ГетеГлава первая
Ключ от Долины Пяти ЛьвовВсе выше, все круче узкая тропка. Бойцы, растянувшись в длинную колонну, упорно продвигаются вверх по горному склону. Туда, где в утреннем мареве колышется, будто мираж, заснеженная вершина, помеченная на топографической карте-двухверстке отметкой 3300. Это что… Приходилось капитану Буркову забираться по горным тропам и выше. Валерий вспомнил, как он, прибыв в Кабул, накануне своего первого похода получал оружие. Автомат, патроны — увесистый комплект. А когда взял в руки рацию — двадцать с лишним кило, — аж присвистнул: «А ведь с таким багажом придется лазить по горам…» «Что ж, будем крепчать, авиация», — не раз подбадривал себя Валерий: оно понятно, ведь авиаторы — народ, не очень приспособленный к пешему строю, а он — из штурманов, о которых говорят в шутку: «Воздушная интеллигенция — тяжелей карандаша ничего не подымают». Но ничего, обвыкся. На войне как на войне.
В боевых условиях год службы засчитывается за три. Это, конечно, верно, размышлял Валерий: немногим меньше года он здесь, на земле Афганистана, а прожита, кажется, целая жизнь. Совсем другая жизнь, далекая от мирных дней, жизнь, подчиненная неумолимым, жестоким законам войны.
Дальше путь проходил по седловине хребта. Справа, внизу, глазам открывалась долина. Вдали виднелись сады, строения. Но «зеленка» только казалась мирной. Где-то там затаился противник. Из долины, разветвленной узкими ущельями, отряды вооруженной оппозиции, предводительствуемые Ахмад Шахом Масудом, совершали набеги на окрестные кишлаки, держа в страхе местное население, делали дерзкие вылазки на единственную автомобильную дорогу, связывающую Кабул с северными провинциями, с целью отсечь ее.
