Вот у меня бумага есть: оказывать нам помощь. — И я достал письмо окружного исполнительного комитета.
Пяк повертел бумагу, пристально посмотрел на печать и передал Пугане. Тот в свою очередь подержал её вверх ногами и попросил читать.
Я начал было читать, но Пугана остановил меня:
— Пусть его читает, — показал он на Волоховича, как бы не доверяя мне.
Миша прочитал.
— Булгатера зови, — распорядился Пяк. — Он член правления, да я член правления, заседать будем.
Юркин побежал за бухгалтером. Вскоре он вернулся и сообщил: бухгалтер болен, но если что нужно, говорит, пусть приходят к нему.
Бухгалтер лежал на кровати, рядом стоял деревянный протез, в комнате было неуютно, по печке и стенам ползали тараканы. У больного было опухшее лицо, пахло перегаром.
— Немного простыл, с перчиком выпил, — оправдывался он.
Я снова рассказал о лётном поле и просил оленей.
Бухгалтер заговорил с ненцами на их языке, и я ничего не понимал.
Ещё раз читали письмо окрисполкома, потом бухгалтер спросил:
— А деньги как, наличными заплатите или через банк?
— Можно так и так, как колхозу удобнее, — ответил я.
— Лучше наличными, — решил бухгалтер. — У нас нет денег, а пастухам нужны продукты, да и сам я без зарплаты сижу.
«Заседание» прошло быстро, и, наскоро пожевав сырой оленины, ненцы отправились к своим чумам.
— Завтра рано каслать сюда будем, — сказал на прощание Пяк.
Ночь я плохо спал, ворочался, выходил на улицу проверять, не будет ли пурги. Ранним утром мы с Волоховичем, попив чаю, пошли на площадку, а оттуда снова в посёлок — встречать оленей. Я не находил себе места: ведь от этого дня многое зависело.
На бледном северном небе не было ни одного облачка, солнце бросало яркие лучи на искрящийся снег. Я и мои товарищи стояли на высоком обрывистом берегу Пура и смотрели то на лес, откуда должно показаться стадо оленей, то вниз по реке, надеясь увидеть девять нарт, выехавших из Самбурга. Но кругом было тихо.
— Может, не приедут? — засомневался Миша.
— Не может быть, — возразил Юркин, — в тундре не обманывают.
И как бы в подтверждение его слов в лесу послышались колокольчики, потом лай собак, и на опушку выехали нарты. Вслед за нартами, сбивая друг друга в снег, плотной стеной шли олени.
— Ух, сколько их! — удивилась Марина.
А олени всё шли и шли, вытягиваясь из леса.
— Куда каслать? — крикнул Пяк, ехавший на передних нартах.
— Давай прямо на реку, — ответил я и прыгнул к нему на нарты.
Оленья упряжка подхватила, понесла с крутого берега. Не отставая, за нею бежало всё стадо.
Маленькие собачки-«пастухи» тявкали, хватали за ноги отбившихся оленей, загоняя их на площадку, где остановились нарты.
На задних нартах подъехали лётчики и Марина.
Ненцы закурили трубки и стали советоваться, как лучше гонять оленей по площадке. Первым поехал на нарте Пугана. Он кричал на свою упряжку, подгоняя увязавших в снегу оленей хореем, и подал команду собакам. Поняв своего хозяина, затявкали собачонки. Утопая в снегу, все олени запрыгали, Пяк подгонял их сзади, и тысячеголовое стадо с лесом ветвистых рогов двинулось широким фронтом, убыстряя бег.
Прогнав оленей два раза вдоль всей площадки, остановились. Олени тяжело дышали, пар облаком расстилался над стадом.
— Как медведь топчет, — показывая на меня, проваливающегося в снег, смеялся Пугана. И мне было весело: я уже снова верил в задуманное дело.
Отдохнув, ненцы встали на лыжи и дали знак собакам. Стадо заволновалось и вновь побежало по площадке. Снег оседал. Но олени приноровились прыгать друг другу вслед, оставляя глубокие рытвины. Видя это, оленеводы развернули стадо поперёк площадки и быстро погнали его. Сзади с яростью налетали собаки, кусая за ноги отстающих. Оленям уже не было времени рассматривать, куда ступать, и, спасаясь от собак, наседая друг на друга, они смешали бугры и рытвины.
К вечеру оленей угнали в тундру на пастбище.
Мы с лётчиками осматривали площадку. Почти половина её была утоптана, и там, где ещё утром олени и люди тонули по пояс, было ровное, плотное снежное поле.
Ещё два дня гоняли оленей, и они сделали своё дело. Оставалось только заровнять мелкие рытвины.
— Ну как, Миша, есть надежда на приём ЛИ-2? — спросил я лётчика, когда мы выбирались на крутой берег.
— Я должен ещё раз измерить плотность снега, тогда решим, — уклонился пилот.
Мы остановились над обрывом, глядя на ровное поле, испещрённое следами оленьих копыт. Оно было нашей надеждой на жизнь и работу в этом северном крае.
— Смотрите, что это там движется? — показал рукой вниз по Пуру Юркин.
Действительно, едва заметные чёрточки передвигались там одна за другой. Вот они скрылись за далёким островом и вскоре вновь показались на снежной равнине.
— Наши едут! — закричал Юркин.
Не утерпев, мы побежали встречать дальних путников на реке. Лица у прибывших забронзовели, у многих обморожены были носы и щёки, но все были бодрыми, в приподнятом настроении, далёкий путь от Самбурга до Уренгоя остался позади.
— Что так долго ехали? — спросил я Рогожина.
— Три дня от пурги в чумах спасались да день оленей пасли, а в это время нарты чинили, — оправдывался инженер. — Да и ехали ведь не налегке, — добавил он.
К вечеру установили привезённую палатку с железной печкой, сделали койки из жердей. Заезжая опустела.
Я перебрался в палатку, а Юркина и Волоховича взял к себе на квартиру Ниязов.
— Вот это кедр так кедр!
Утоптав снег вокруг, мы стали пилить. Вначале пила шла легко, но ближе к середине ствола тянуть было так тяжело, что пришлось опиленное подрубать. Пилили долго, подрезая дерево со всех
