Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева

не подозревала о его болезни. Ужасно это меня огорчило. Как жаль, что не дошли до Вас мои московские открытки! Знаете ли Вы, что в Бутырках принимаются, 1 раз в месяц, продуктовые и вещевые передачи? Продуктовые — масло и сахар, каждый до 3-х кило. Для подследственных — с разрешения начальника тюрьмы, после решения — просто так. Открытки Ваши читала и перечитывала, и всё так ясно представляла себе. Больше, чем когда-либо жалела, что не была с Вами. В смысле условий в Москве мне было неплохо — идеальная чистота, белье, хорошие постели, довольно приличное питание, врачебная помощь, и главное — чудесные книги. Читала и перечитывала, не переводя дыхание, как никогда в жизни. Были и книги в старых изданиях — Брокгауза и Тезки ^{306}, — в частности перечла всего Лескова, и новые издания. Как я вспоминала Вас, читая какую-н<и>б<удь> чудесную книгу, вроде «Волшебной горы» Манна, или «Жизнь Бенвенуто Челлини, написанную им самим» ^{307}. Когда получила однотомник Пушкина, чуть не расплакалась от радости. Знаю наизусть всего Евгения Онегина, Декабристок, много стихов с английского в отвратительных переводах. Ехать мне было грустно. Надежда сильнее фактов — я всё ждала что, как было обещано, пойду домой. Живу неплохо, только неизвестно, надолго ли на одном месте. Если будет перерыв с письмами — не волнуйтесь, значит поехала дальше. Мама, Вы пишете о вещах — мне жаль, если пришлете хорошее, свое. Всегда есть шансы, вернее мальшансы ^{308}, что они пропадут.

Денег, о которых пишете, еще не получила. Работаю в швейной мастерской, стараюсь. До сих пор не осознала того, что со мной произошло, всё надеюсь на чудо. В нашем общежитии люди относятся ко мне изумительно, и в первый раз в жизни мне нечем поделиться с теми, кто делится со мною. Огромное спасибо за вещи, переданные мне в Москве. Они очень тронули меня, и очень помогли, а то совсем замерзла бы. Единственное, чего не доставило — простыни, до сих пор сплю на пальто, но от этого отнюдь не страдаю. Очень рада, что Мулька помогает Вам, я так и думала. Получила от него вчера длинную и нежную телеграмму. Не отозвалась ли на нем моя история? Эго было бы слишком обидно. Мама, пришлите мне пожалуйста Вашу карточку, Мура теперешнего и маленького, и папу. Как мне жаль, что пропали все фотографии и письма, взятые у меня. Особенно жаль карточек. Неужели вещи Вы получили только летом? Я сделала всё зависевшее от меня, чтобы получили Вы их к холодам. В выходные напишу Вам и Мульке большее письмо, сейчас совсем засыпаю. Крепко крепко обнимаю, целую, люблю.

                                            Аля.

В это же письмо к матери А.С. Эфрон вложила и письмо к брату (НИСП. С. 416–417).

Дорогой мой Мур! Получила твою открытку от 10.3.41 ^{309}, первый привет после такого перерыва. Пишу тебе вечером после работы, радио чуть попискивает, и глаза слипаются. Устала. Мулька писал мне о тебе много хорошего. Как жаль мне, братик, что мы так далеко друг от друга! И как много думаю о тебе, и другим рассказываю, какой у меня брат. Меня тронула твоя фраза о том, что ты «охладел к призванию художника, и никогда не вернусь назад». Спроси у Мульки — он объяснит тебе, что понятия «всегда» и «никогда» не существуют и почему. Рада, что изучаешь Маяковского и Багрицкого. Нашел ли среди моих книг сборник о Маяковском под редакцией Лили Брик? Нашла ли мама французские старинные альманахи, к<отор>ые я ей предназначала? Почему не ходишь в театры? С такой теткой, как Лиля, «все пути и все дороги (в театр) для тебя открыты». Я бы с удовольствием сходила сейчас в театр им. Вахтангова, на что-угодно, кроме, само собой разумеется, «Аристократов» Погодина ^{310}.

Ты будешь смеяться, но за последние полтора года я сама сделалась знатоком Чайковского, не слыша при этом ни единой его ноты. Прочла о нем очень много, и очень он меня заинтересовал — неврастеник, или, как говорит Мулька, «шизофреник», не гений (даже в детстве не вундеркинд, а просто впечатлительный ребенок), мягкий, неуверенный в себе, начавший композиторскую деятельность поздно и случайно, обожавший семейную жизнь и через год совместной жизни разведшийся с женой, одним словом «ам слав» ^{311} во всем своем величии, во всей своей слабости. Советую тебе, если тебя заинтересует, раздобыть книгу брата Чайковского, Модеста ^{312}, о П. Чайковском, а также «Переписку Чайковского с Н.Ф. фон-Мекк» ^{313} у (последнее существует в двух томах, изданных «Академия».) Так ты собираешься быть критиком? По-моему, ты им всегда был. В общем семья наша из литературы не выходит. Со временем — или когда оно будет, буду писать и я. «Записки из Живого Дома» ^{314}.

Север красив, величественен и холоден. Не верится тому, что существуют теплые моря, и что где-то цветут мимозы. Собаки и кошки ходят в замечательных природных шубах. У меня на работе есть старый рыжий кот с объеденными ушами, я зову его — Старик. Рыжий, и он бежит, говорит дрожащий протяжный «мяу», и устраивается на моих коленях, что неудобно ни ему, ни мне. Очень хочется, чтобы Мулька приехал. Если да, то пусть привезет альманах «Дружбу народов», я боюсь что по почте вдруг не дойдет. В выходной напишу подробнее. Крепко целую. Пиши.

                                Аля.

<На полях:>

Передай от меня привет Лиле, Зине, Вере, Коту, Дм<итрию> Ник<олаевичу> и Нинке ^{315} моей, с которой было «так мало прожито, так много пережито». Сейчас по радио передают «Письмо Татьяны». Артистку учила определенно не Лиля.

Пропали почти все письма родителей, вся переписка А.С. Эфрон и все ее бумаги, изъятые во время обыска.

В то время А.С. Эфрон носила на руке костяной браслет.

Цветаева приводит первые строки своего стихотворения 1918 г. «С вербочкою светлошёрстой…»

Радиоприемник T.S.F., привезенный из Франции.

Ева Кюри. — См. коммент. 4 к письму А.А. Тесковой от 3 октября 1938 г. Е. Кюри работала на американском и английском радио.

Николка. — Сеземан Николай Алексеевич (1939–2007), внук А.Н. Клепининой, сын ее старшего сына Алексея Васильевича Сеземана