Линия Маруси: мать в землю (только бы не разлучаться!) себя — в землю (только бы не навек!).
Два момента в Мóлодце: до какого-то часу (до ворот) — человек, в воротах — тот.
И конец — апофеоз — оба в вихре Херувимской.
Марусино БЫЛА уничтожило бы Мóлодца. Он сперва играет на ее страхе, потом на ее любви, в конце он уже молит ее об этом: БЫЛА, но она знает конец этого была и сознательно гибнет.
* * *
Если мать и брат, то потом у Маруси — сын. (Братец простил!) Сын (на руках) НЕ ХОЧЕТ в церковь.
* * *
ПОСЛЕ
Маруся проснулась — всё забыла. Заново живет. Кто ты? — Не знаю. — Чья ты? — Не знаю. — Жизнь с барином. В жар от красного цвета. Тяга (отвращение) к огню, к вину. — Сквозная. —
Рождение сына снимает заклятие (братец простил!). Исчезает с плеча голубок и является — в люльке — ребенок. Ребенок удерживает ее от церкви. Смутная слава Маруси: порченая.
Забыв всё — как объяснить ее нежелание ходить в церковь? Единственное, что уцелело — это ЗАПРЕТ Мóлодца: в церковь не ходи, а то навек… (И не договорить, так что неведомо: спасешься или пропадешь?)
Кто ЗАПРЕЩАЕТ ей церковь, — ребенок или Молодец? (Вещий ребенок, — но какого возраста??)
Единственное что уцелело — УЖАС перед церковью: им — тайной — собой. Ребенок подтверждает. Барин, любя, не неволит.
* * *
Слова для Мóлодца:
* * *
малёнка (кадушка)
порóбил (оробел)
початок (мера пряжи)
мизинный
на воротáх расстрелять
крутой кипяток
покéль (пока)
мамон (деньги)
напредки (наперед)
щикатулка
лежень (деревья)
его семейные
свежина (мясо)
провинка (вина)
дуван дуванить (NB! чудно!)
рóсстань
язычник (вестовой)
нáвершный (верховой)
ярица (яровой хлеб)
головить (быть главой)
поперéчки (не делай мне…)
кожевья
трудные (трудовые)
похимостить (заворожить)
взабыль (в самом деле, но можно и от забыть)
попона (одёжа)
непослýхмянный
вешни
опочив держать
* * *
1) Рубаха 2) Колоколенка 3) В воротáх 4) Вторые вороты 5) Третьи вороты 6) Крестовая улица 7) Барин 8) Херувимская.
* * *
Первое слово Мóлодца:
Дочь Маруся весела
* * *
И затем весь черновик первой главы.
Невошедшие строки:
Промеж нами сваха —
Красная рубаха!
* * *
Крута в мельнице вода —
Пришла дéвице страда
* * *
Красна в дéревце руда —
Пошто, дéвица, бледна?
* * *
Чистовик первой главы. — (30-го марта — 6-го апреля 1922 г.)
* * *
Начало второй, конч<ается> на словах:
Стоит наш знакомец-то,
Грызет упо —
* * *
Последние строки:
Так изо всех из рек
* * *
Распознаю, о, друг,
Голос твоей реки.
* * *
Площадь
(очевидно, страх пространства)
Ока крылатый обыск:
Вброд или вдóль стéн?
Знаю и пью робость
В чашечках кó — лéн.
Нет голубям зерен,
Нет лошадям трав,
Ибо была — морем
Площадь, кремнем став.
Береговой качки
злей
В башни не верь: мачты
Гиблых корáб — лéй…
Грудь, захлебнись камнем…
* * *
(Последнее слово Москвы)
* * *
3апад
Под булыжниками — под колёсами…
* * *
Запись письма к Э<ренбур>гу:
Тогда, в 1918 г., Вы отметали моих Дон-Жуанов («плащ», не прикрывающий и не открывающий), теперь, в 1922 г. — моих Царь-Девиц и Егорушек (Русь во мне, то есть вторичное).
И тогда и теперь Вы хотели от меня одного: меня, т. е. костяка, вне плащей и вне кафтанов, лучше всего — ободранную.
Замысел, фигуры, выявление через, всё это для Вас было более или менее бутафорией.
Вы хотели от меня главного, без чего я — не я.
Сегодня Вы говорили мне о ПОРОДЕ стихов, это внешнее, без этого Вы не могли, по-настоящему Вы, сами того не ведая [95], говорили о моей душе и жизни, и Вы говорили мне, т. е. я это слышала: «Я люблю Вас только в большие часы, перед лицом смерти, перед лицом — да второго „перед лицом“ и нет».
Я Вас ни разу не сбила (себя — постоянно — и буду), Вы оказались зорче меня.
Тогда, в 1918 г., и теперь, в 1922 г., Вы были жестоки: — ни одной прихоти! (даже в этом!).
Стало быть — надо убить.
Вы правы.
Блуд (прихоть) в стихах ничуть не лучше блуда (прихоти, своеволия) в жизни. Другие — впрочем, два разряда — одни, блюстители порядка: — «В стихах — что угодно, только ведите себя хорошо в жизни», вторые (эстеты): — «Всё, что угодно в жизни — только пишите хорошие стихи». И Вы один: — «Не блудите ни в стихах, ни в жизни. Этого Вам не нужно». Вы правы, потому что я к этому, молча, иду.
<Вдоль левого поля, на первой странице письма:> NB! Ни одно из слов взятых в кавычки Э<ренбур>гом не сказано и сказано быть не могло. Нужно было быть мной чтоб из этого равнодушного циника, цинического игрока (словами и смыслами) сделать лирика, нет, больше: стоика, — и так — от лирика и от стоика — страдать. 1932 г.
* * *
В какой-то области я Вам даже Вы не говорю, Вы у меня без местоимения. Вот что-то — нечто — сила — движение — я по дороге — удар — не в меня — но принят мной [96].
* * *
В другой — духовно-душевной, что ли? — Вы собеседник, тот не только от кого идет, но и к кому идет. Спор (согласие) двух голосов.
Но есть еще третье: там где Вы — Э<ренбур>г, который — и названия Ваших книг, и отрывочные рассказы из Вашей жизни (постепенное обрастание Вас одеждами) — рассказы кого-то о Вас.
И — внезапно: что — последнее, основное? Костяк — не рассасывающееся — или пустота, <пропуск одного слова>. То обо что разбиваешься — или то, в чем пропадаешь? Имянное (то, что создает имя: то именно) или безымянное? Это я не о Вас, это я закона ищу.
Я думала — три, но есть еще Вы: с трубкой, т. е. только трубка. Когда я думаю о том кто курит трубку и любит дождь (а м. б приписываю?) мне кажется, что с таким хорошо путешествовать и не расставаться.
Но этот уже книг не пишет, и с ним-то именно и придется расстаться, п. ч. всё остальное: безымянную силу, голос, книги (написанные и ненаписанные) я унесу с собой — не жестом захвата —
Но об этом я уже писала.
* * *
Разговор.
— Аля, как ты думаешь, как себя будет чувствовать С., когда приедет?
— Если Э<ренбур>г нас не выгонит.
Я: — Наверное не выгонит. Но что мы будем делать с утра?
Аля: — С вечера закажем три завтрака.
* * *
21-го мая 1922 г. — Устала.
* * *
Ты привыкла: хозяйку в снег,
А сама на ее постели!
А в дому моем был твой век —
С черной лестницы, в черном теле.
(Любовь)
* * *
Так, разложена и не воссоздана:
Перья — щебеты — и кости порознь,
Так доверчиво прождав, что сложится,
Изумленная своим ничтожеством,
Некой спорностию безголосою
Под законностями: под колесами.
Так, растравленная до бесстрастия,
Без архангела, без веры в мастера,
Всеми клочьями поняв: не свяжется,
Так, без легкости, но и без тяжести —
Обесславленное и разъятое
Дня из дней твоих творенье: пятого.
* * *
30-го нов<ого> мая 1922 г.
* * *
(Явно — после ряда бесед с Э<ренбур>гом.)
* * *
А обо мне зайдет, скажи: просторы,
Еще: прощай, еще: рукой не трогать!
Да, ибо создана в тот день, в который
Кровь создана — и мех, крыло — и коготь.
Как буйствовала по
Первая кровь — и как в крыле вздымалась!
И как потом — увы! — месивом стылым
В тот глиняный сосуд — самая малость.
Не одолеть бескровному завету
Моей крови — пернатой и косматой!
Ни даже года в ней, ни даже века:
Ты в метрике моей прочтешь: день пятый.
* * *
31-го нов<ого> мая 1922 г.
* * *
Где милосердная рука,
Приемлющая без отдачи?
* * *
А если у меня к тебе
Страсть к голоду и страсть к алчбе —
Минующая хлеб и воду?
* * *
Единственен и неделим
Вздох — и не место здесь двоим
* * *
Ибо
Бог — и на голод ненасытен.
* * *
Божественно и безоглядно
