Божественно и безоглядно
Растет прибой.
Не губы, жмущиеся жадно
К руке чужой —
Нет, раковины в час прилива
Тишайший труд.
Божественно и терпеливо:
Так море — пьют.
* * *
Рýку чужого человека
Нести к губам.
* * *
Отчаяннейшее из мужеств —
Чужая плоть.
* * *
Не спрашиваю — и не спрашивайте!
Ведь праведными — не накрашенными —
Устами ведь, а не стихами ведь:
Не памятниками: беспамятствами.
* * *
Час, когда Бог подаст
* * *
Я никогда не понимаю, что я в жизни человека.
(Очевидно — ничто. 1932 г.)
* * *
Всё те ж: утешь!
Всё те ж: убей!
* * *
Твоя неласковая ласточка
* * *
Милый друг, теперь работаю только так: око за око, т. е. письмо за письмо. Пришел час: или нашей беседы или моего замолчания. (Замечаете, что змея начинает поднимать голову? — недораздавленную.)
У Вас нет ко мне ни доверия, ни человеческого отношения, Вы втайне считаете меня вредной и льститесь на меня вопреки чему-то в себе. Завороженность, а не приверженность. — Жаль.
* * *
— Марина! Наша комната сейчас похожа на чердак горничных. И горничная удивляется, что господин не говорит ей, что ее любит.
* * *
Тих междуребёрный расстрел,
Глух междуребёрный застенок.
* * *
…
…От нищенств и напраслин.
Да, ибо в час, когда придут цари —
Дитя покинет ясли.
Сиротствующее — найдет отца
И даже век не взбросит
Когда придут и розы и сердца
И лавры на серебряном подносе
Удостоверишься — повремени!
Что выброшенной на солому
Не надо было ей ни славы, ни
Сокровищницы Соломона.
И вместо всех — в мáревах дней и судьб —
Мне строящихся храмов —
Я бы хотела тáк: камень на грудь —
И пóд голову — камень.
* * *
До убедительности, до
Убийственности — просто:
Две птицы вили мне гнездо:
Истина и Сиротство.
* * *
Ты, последний мой колышек
В грудь забитую наглухо.
* * *
Danzig Promenade, 6
Verlag «Век Культуры»
Ив<ан> Яков<левич> Герман
* * *
Lützow 85-49
Magdeburger Str<aße> 25
Pension Höltzl-Sheridan
* * *
Nestorstr<aße> 6 bei Pinkus
Herr Sotschiwko
* * *
— Конец радужной тетради —
Берлин, июль 1922 г.
* * *
девять писем
с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым — полученным [97].
* * *
17-го июня 1922 г.
— Письмо первое —
* * *
Две тщетности — на сон грядущий. (Это наш с Вами час, днем мы — ремесленники.)
Мой родной! Книга, которая сейчас — Вашей рукой — врезалась в мою жизнь — НЕ случайна. Услышав — обмерла [98].
Вы сами не знаете — Вы ничего не знаете! — до чего всё ПРАВИЛЬНО.
Но Вы ничего не знаете, Вы только очень чутки (не СОЧУВСТВЕННО, — как зверь: всем востромордием!) — в какие-то минуты Вы безошибочны.
Я не преувеличиваю Вас, всё это в пределах темнот (которые беспредельны!) — и мехов (шепотóв, бормотóв и т. д.). — Пока. —
Я знаю Вас, Вашу породу, Вы больше вглубь (и не отвес, а винт), чем ввысь. А вглубь — это ночь. Уносит — рассвет, уводит — закат, ночь втягивает и погружает. Тонет сама. Поэтому мне с Вами хорошо без света: в голосах (как в мехах!), я бы сказала: в голосовых настороженностях. Это не переутончéние: я просто точна.
Поэтому во все ТАКИЕ часы Вашей жизни (срок полгода!) Вы будете — со мной.
Есть люди страстей — чувств — Вы человек дуновений. Мир Вы воспринимаете накожно: это не меньше чем: душевно. Через кожу (ощупь, пять чувств) Вы воспринимаете и чужие души, и это, может быть, верней. Ибо в своей области Вы — виртуоз (попутная мысль: забалýю?) Вам не надо всей руки в руке, достаточно и рукава.
Поэтому Вы так дома в некоторых моих стихах (НЕ в Красном Коне!). — Чуткость на умыслы. —
Я не преувеличиваю Вас в своей жизни — Вы легки даже на моих пристрастных (милосердных! неправедных!) весах. Я даже не знаю, есть ли Вы в моей жизни? В просторах души моей (слово Кн. Волконской о В. Соловьеве) — нет. Но в том: ВОЗЛЕ ДУШИ, в каком-то МЕЖДУ, во всем предсонном, во всем где «я — не я и лошадь не моя» — там Вы не только есть, только Вы и есть. (Сейчас!)
Вы слегка напоминаете мне одного моего друга — пять лет назад — благодаря которому я написала много лишних стихов, враждебных всем как не мои и близких только — всей его породе.
Но я не хочу сейчас говорить о нем, я его давно и совсем забыла, я хочу сейчас радоваться Вам и тем темным словам (силам) которые Вы из меня выколдовываете.
Последние годы я жила такой другой жизнью, так КРУТО, так СКУПО, в таких ледяных задыханиях, что сейчас — руки развожу: я???
Мне нежно от Вас как от меха. (Другие будут говорить Вам о Ваших высоких духовных качествах, еще другие — о прекрасном телосложении. — Может быть! — А для меня — мех.)
Но мех — разве меньше? Мех: ночь — логово — звезды — вой — и опять просторы.
Логос и логово. (Я — к Вам, и я — к Белому, кроме того — оцените цинизм! — неплохое название для статьи. Но я не пишу статей!)
— Мои нежный! — (От присутствия которого мне нежно: дающий мне быть нежной)
— Не окончено —
* * *
19-го нов<ого> июня 1922 г.
— Ночь вторая —
Вино высвобождает во мне женскую сущность (самое трудное и скрытое во мне!).
Женская сущность — это жест (прежде чем подумать!). Зоркость не убита, но блаженное право на слепость.
— Мой нежный (от которого МНЕ —) всей моей двуединой, двуострой сущностью хочу к Вам — в Вас: как в ночь. — Стихи и сон! — (Ваши слова, — всё помню!) Как многие увидели во мне — только стихи!
Помню еще слова: нежность и жадность, всё помню и беру Вас с собой в свой еженощный сон — благословенный.
Вы для меня ночь, вся ночь: от шарлатанств ее — до откровений — самый тайный — самый темный дом моей души.
Всё через душу, дружок, — и всё обратно в душу. (Самопитающийся фонтан.) Только шкуры — нет, как и: только души. Вы это знаете, с Вашей звериной ощупью. — Мой сплошной мех! (не только зверь, — и хвоя).
А если в окрасках: Вы — карий: Как Ваши глаза.
Мой маленький, таких писем я не писала никому [99]. Всё знаю: и Вашу поверхностность, и легковесность, и пустоту (ибо Вы — пусты), но Ваша земная поверхность (шкурная восприимчивость к душе другого!) мне дороже других душ.
За Вашей пустотой — пустóты (отроческих глаз, — недаром ОТРОК — Вам, и недаром от Вас — Флорентийские Ночи!).
И Вы думаете, я не поняла нынче: «которое же из трех?» и — нечто между безнадежностью и позабавленностью — (люблю в Вас <пропуск одного слова>) — Ваше: — «Да я не о том! Совсем не о том!»
Мое дитя (позвольте так!) — мой мальчик! Если я иногда не отвечаю в упор, то потому что иных слов в иных стенах не терпит воздух. (Стены — всё терпят <фраза не окончена>
Знайте, что я, словесница, в большие часы жизни — тот спартанец с лисенком: помните? (Позвольте повеселиться: с целым выводком лисенят!)
Не знаю, залюблены ли Вы в жизни — скорей всего: да. Но знаю — (и пусть в тысячный раз слышите!) — что ТАК никогда, никто…
И на каждый тысячный есть свой тысяча-первый раз.
(От Флорентийских ночей до Шехерезады — а? И еще Саул над Давидом. Ликую от ПРАВИЛЬНОСТИ всего!)
* * *
Мой маленький! Сейчас 4-тый час ночи, мне блаженно до растравы, я с Вами, лбом в плечо, я невинна, я бы все свои стихи (бывшие и будущие) отдала Вам: не как стихи, — как вещь которая Вам нравится!
— И еще одну чудовищность — хотите?
Помните Ваши слова, взволновавшие меня (болевым!)… «и жестокая». Слушайте внимательно: не могу сейчас иных рук, НЕ МОГУ, могу без ВАШИХ, не могу: НЕ Ваших!
Верность: невозможность иначе. Остальное вопрос воспитанности, — воли — Мартина Лютера и житейских соображений (не сбережений ли? Тот же Лютер!).
Как видите, учусь на Вас.
* * *
Будьте бережны и осторожны. Моя жизнь — не моя, следовательно: не Ваша.
Только жажда моя — Ваша.
И возьмите меня как-нибудь на целый вечерок с собой: я по Вас соскучилась.
* * *
— Ночь третья —
