Не понравилось только офицерам, что исчезло с общего стола наше доппайковое печенье, которое прежде всегда лежало в вазочках, и каждый брал себе к чаю сколько нужно. Правда, вместо печенья теперь подавались венгерские сладости «погачи». Но вот взыграло же чувство попранной справедливости. Положено печенье — отдай!
Особенно остро встал «доппайковый вопрос», когда кто-то увидел поздно вечером в холле нашу уборщицу Аннушку. Тоже из бывшей графской челяди, как и почти вся наша обслуга, но не венгерка, а закарпатская украинка. В наколке с накрахмаленным белым передничком, она гордо плыла на «хозяйскую» половину, неся впереди себя поднос с дымящимся ароматным напитком в кофейнике и горкой наших кровных доппайковых в вазочке.
Было решено утром поднять вопрос ребром. Без особого труда спровоцировали на это дело меня. И я сдуру согласился, хотя мог без печенья обойтись и месяц и год. «Погачи» к чаю меня вполне устраивали.
И во время завтрака, в присутствии Гуркина, я громко задаю обслуживающей нас Илоне вопрос, за которой мне совестно до сих пор:
— А куда делось наше печенье? Я лично его уже месяц не вижу.
Остальные, как и было условлено, меня бурно поддержали. Гуркин невозмутимо допивал свой чай. Взгляд Илоны растерянно метался от него и обратно к нам, «народу».
Ответ последовал вечером. За ужином печенье оказалось, как и прежде, в вазочках на столе и больше оттуда не исчезало.
А Аннушка по вечерам уносила на «хозяйскую половину» вместе с кофейником те самые свежие и вкусные «погачи», которые весь этот месяц приходились на нашу долю.
Что происходило на «хозяйской половине»? Беседовали ли Гуркин с Мелиндой на театральные темы на английском или немецком языках? Играли ли в шахматы или другие игры?
В конце концов, это касалось лишь их двоих. Одно только считаю нужным добавить. Мелинда Оттрубаи происходила из старинного, хоть и небогатого, дворянского рода и получила соответствующее воспитание. Правда, говорят, в Венгрии дворян, пожалуй, больше, чем простолюдинов. Короли куда охотнее одаривали угодивших им людей ни к чему не обязывающими титулами, чем землями или деньгами. В селах было полным-полно дворян, которые внешне, да и по роду занятий, ничем не отличались от своих соседей из крестьян. Ну а в городах можно было встретить не одного и не двух бедняков, которые гордо задирали носы, так как иначе ничем, даже ржавой шпагой, не могли подтвердить свое дворянское звание. В народе их насмешливо называли не иначе как дворяне в портянках.
И тем не менее одного у этих многочисленных дворян нельзя было отнять: чести. «Дворянин в портянках», городской или сельский, может заложить последнюю пару штанов, но явившегося к нему в гости человека обязательно будет потчевать по-царски. «Дворянин в портянках» не нарушит данного им слова. А уж бесчестного, с его точки зрения, поступка истинный «дворянин в портянках» не совершит и подавно.
Так что не думаю, просто представить себе не могу, что Мелинда, приезжая по вечерам к Гуркину, преследовала нечистоплотные цели, Да и Гуркин не такой человек, которого могла бы прельстить склонная к легким интрижкам женщина. Хотя особы такого рода не так уж и редко встречались в венгерских артистических кругах, особенно в театрах оперетты, варьете и кабаре.
Тогда что же? Любовь?
А почему бы и нет? Правда, Гуркин старше Мелинды лет на десять. Но когда и где такая разница в годах служила помехой для любви? Мелинда обаятельна, красива. А Гуркин умный, интересный, высокообразованный человек, да еще и из незнакомого ей нового, одновременно и пугающего и влекущего к себе мира.
Времена быстро менялись. Ветры в мире дули все злее и пронизывающе, Еще не прогремела речь Черчилля в Фултоне, официально положившая начало холодной войне, но уже давно кончилась эйфория, вызванная общей победой союзников над фашизмом. Прекратились хождения в обнимку советских и американских солдат в интернационализированной Вене, кончились совместные выпивоны и вечеринки. Наша контрразведка стала больше заглядывать в офицерские постели, чем ловить шпионов. Связи с иностранками, если о них становилось известно, стоили и погонов, и партбилетов, а иногда и свободы. Почему-то считалось, что наши военные беспрерывно выбалтывают секреты своим иноплеменным подружкам, а те тотчас же бегут из неостывших еще кроватей докладывать эти секреты заокеанским резидентам.
Хотя на практике нередко происходило совсем обратное. Известно же, например, что планировавшийся в советской зоне Германии реакционный путч летом пятьдесят третьего года провалился в том числе и потому, что работники «Смерша», к счастью, еще не успели раскрыть тайную связь советского офицера в Берлине с полюбившейся ему немкой. Она и предупредила своего любовника, чтобы он семнадцатого июня (ставшего потом известным как «день икс») под любым предлогом сидел дома и не выходил на улицу, так как, «наши готовят там что-то такое против ваших, еще и убьют». О чем офицер, быстренько завершив свидание, сразу же доложил по команде.
Правда, история умалчивает, наградили ли этого офицера орденом или же примерно наказали за запрещенную связь.
Именно в Венгрии атмосфера всеобщей подозрительности и недоверия сгущалась в наших частях особенно быстро. Дело в том, что сюда Сталин направил председателем Союзнической комиссии маршала Ворошилова, которого считал завербованным английской «Интеллидженс Сервис». Берия, вероятно, по указанию Сталина, а может быть, и по собственной инициативе, послал в Будапешт для разоблачения высокопоставленного тайного шпиона кучу агентов во главе со своими главными подручными, бывшим шефом «Смерша» генералом Абакумовым и подвизавшимся в высших дипломатических сферах Деканозовым. Для прикрытия они заняли в Будапеште чепуховые посты начальников каких-то малозначительных хозяйственных контор. И пока Климент Ефремович лихо отплясывал на вечеринках, которые он задавал в честь полюбившейся ему еще со времен кинофильма «Петер» венгерской актрисы Франчески Гааль, за замысловатыми коленцами развеселившегося старого маршала бдительно наблюдала не одна пара опытных глаз: не используется ли в переплясах какой-либо особый телодвиженческий шпионский шифр?
Следили за Ворошиловым, а заодно прощупывали и всех других, кто попадал в поле зрения.
И конечно, когда водитель «шкоды» Игнат поделился с кем-то из наших, что поздно вечером, когда Мелинда возвращается от Гуркина, ее поджидает дома английский офицер в военной форме, вероятно, чтобы получить из ее рук свежие разведывательные данные, стало ясно, что долго этой любовной, или дружеской, или какой-либо иной связи продолжаться не суждено.
Как раз в эти дни мне срочно потребовалось сбегать по-быстрому в город Секешфехервар, километрах в шестидесяти от Будапешта. Гуркин дал мне свою «шкоду», так как остальные машины были в разгоне. И вот по дороге я спросил у Игната, что это за история с английским майором, о котором треплет все отделение. Он с возмущением, по-моему искренним, начисто отрицал вообще какого-либо английского или иного военного:
— Да ничего подобного там не было! Просто девчонка задержалась у подполковника дольше обычного, ее папаша ждал перед домом на улице, ходил туда-сюда, волновался, само собой, ну, ругал ее по-своему. Вот и все... А кто-то вон как повернул. Меня аж оперуполномоченный вызывал, писать заставлял. Кто мог подумать, что эта наша шоферня — бабы трепливые! — он выругался. — Слова им не скажи, все передернут, все перевернут.
«Так, — подумалось мне. — Значит, опер, значит, Игнат написал, значит, дело уже закрутилось. Ох и несдобровать теперь нашему Гуркину».
И с неизбежностью настал день, когда в отделение нагрянула московская комиссия по «проверке деятельности» во главе с грозным полковником Самойловым из ГлавПУра, в состав которой входили и ревизоры, и инспектора, и даже следователь парткомиссии при ЦК партии.
Пошли проверки, допросы, сбор заявлений, жалоб и все прочее, что входило в обязательный репертуар подобных комиссий тех времен. Крепко сбитый, водянистоглазый, бровастый полковник Самойлов, заложив руки за спину, хозяином вышагивал по графскому дому, и один его вид говорил о том, что кому-то здесь придется худо, очень-очень худо,
Отделение гудело. Сплетни рождались, росли и лопались, как мыльные пузыри, рождались сызнова. Никто не знал, что будет, все только гадали, предполагали... и побаивались один другого.
Кто-то настучал, кто-то настучит еще.
Опасались даже делать повседневную свою работу. А как же: непрерывная связь с иностранцами!
Меня тоже вызывали. Двое. Самойлов и партследователь.
Я рассказал, как работал под руководством Гуркина по созданию из более чем пятидесяти разношерстных молодежных организаций единой Венгерской организации демократической молодежи.
