Документально-художественные произведения, напечатанные в сборниках «Чекисты рассказывают», отражают правду жизни и служат делу воспитания новых поколений советских патриотов, мужественных, смелых, преданных идеалам марксизма-ленинизма.
На XXVII съезде КПСС отмечалось, что империализм, являвшийся виновником двух мировых войн, ныне ведет активную подготовку к новой, теперь уже ядерной, войне. Особую роль в выполнении преступных замыслов империалистические державы отводят своим спецслужбам. В этой связи в Политическом докладе ЦК КПСС говорится:
«В условиях наращивания подрывной деятельности спецслужб империализма против Советского Союза и других социалистических стран значительно возрастает ответственность, лежащая на органах государственной безопасности. Под руководством партии, строго соблюдая советские законы, они ведут большую работу по разоблачению враждебных происков, пресечению всякого рода подрывных действий, охране священных рубежей нашей Родины. Мы убеждены, что советские чекисты, воины-пограничники всегда будут находиться на высоте предъявляемых к ним требований, будут проявлять бдительность, выдержку и твердость в борьбе с любыми посягательствами на наш государственный и общественный строй».
Сознавая свою ответственность, чекисты преданно служат и будут служить Коммунистической партии, своему народу и социалистической Родине, так как у них нет других интересов, кроме защиты от любых посягательств на безопасность государства, созданного партией великого Ленина.
Генерал-майор Я. П. КИСЕЛЕВ
Анатолий МАРЧЕНКО
ПОЛЧАСА ОТДЫХА
Было уже близко к полуночи, когда молодой сотрудник ВЧК Делафар и его непосредственный начальник Калугин вышли на улицу. Горячий выдался денек, ничего не скажешь! Не такими уж простыми оказались эти анархисты. Было среди них немало и таких: вывеска «анархист», а под ней — монархист или деклассированный элемент. На допросах вели себя вызывающе, нагло, старались навести тень на плетень.
Теперь песенка их была спета, а вот скрутить банды анархистов было нелегко. Они захватили в Москве двадцать шесть особняков, начинили их пулеметами, бомбами, даже орудиями и буквально терроризировали город. Отвечая на вопрос корреспондента «Известий», Дзержинский подчеркнул:
«...Они выбирали стратегические пункты как раз против всех наиболее важных советских учреждений города, поэтому мы имели основание предполагать, что якобы анархическими организациями руководит опытная рука контрреволюции».
Особенно отчаянно сопротивлялись анархисты, засевшие в бывшем купеческом клубе на Малой Дмитровке, который прозвали «домом анархии». Прежде чем овладеть им, чекисты захватили у анархистов пушку, обнаружили большой склад оружия.
Арестованными в «доме анархии» поручили заниматься Калугину и Делафару, прикомандированным к следственной комиссии. И теперь, спустя сутки, они направлялись на Лубянку, чтобы доложить Дзержинскому о результатах первых допросов.
Они подходили к перекрестку, и тут короткий гудок автомобиля вывел их из задумчивости. Машина, прижавшись к тротуару, остановилась.
— Феликс Эдмундович, — шепнул Делафару Калугин.
— Вы, вероятно, на Лубянку, товарищи? — обратился к ним Дзержинский, выходя из машины. — Но я вас опередил. Хочется поскорее узнать, что вам удалось выяснить сегодня.
Втроем они вернулись в «дом анархии», и вначале Калугин, а затем Делафар доложили Дзержинскому о ходе следствия. Он слушал молча, одновременно делал пометки в записной книжке.
— Кое-что прояснилось, — сказал Дзержинский. — Было бы, конечно, наивно думать, будто сейчас мы можем сказать о каждом арестованном анархисте что-либо определенное. Но уже сейчас ясно, что несмотря на уверения идейной части анархистов, что никаких выступлений против нас они не допустят, угроза такого выступления была налицо. Теперь надо попытаться нащупать их связи с внешним миром, наверняка нас ждет тут много неожиданностей. Разговор продолжим завтра. А сейчас вам пора отдохнуть. Я подвезу вас на машине.
— Да мы своим ходом, — неуверенно отказался Калугин.
Они спустились с крыльца.
— Садитесь, — повторил Дзержинский свое приглашение. — Товарищ Калугин живет, я знаю, недалеко от Лубянки, кажется, на Сретенке. А вы, товарищ Делафар?
— В Каретном ряду, товарищ Дзержинский.
— Как видите, вы мои попутчики.
Калугин и Делафар быстро забрались в автомобиль.
— Чувствуете, запахло весной? — спросил Дзержинский, оборачиваясь к ним.
— Чувствуем, — весело отозвался Делафар. — Первая советская весна!
— Первая, — кивнул Дзержинский. — Радостная и неимоверно трудная. И надо выстоять.
— Теперь к пирсу возвращаться не с руки, — сказал Калугин. — Теперь полный вперед, остановка в коммуне!
— Верно, — улыбнулся Дзержинский. — А морские словечки, товарищ Калугин, помогают вам ярче выразить мысль.
Калугин сразу не мог понять, хвалит или осуждает его Дзержинский. По словам выходило, что хвалит, а по тону — вроде подшучивает.
— Не могу отвыкнуть, — смущенно признался Калугин. — Липучие, черти.
— А зачем отвыкать? — спросил Дзержинский. — Я вот как-то без этих словечек и представить вас не могу.
— И я тоже! — подхватил Делафар, вновь и вновь радуясь, что попал в подчинение такому, видать по всему, отличному человеку, как Калугин.
Они ехали по городу, открывшему все улицы, мосты и переулки весне. Это была единственная сила, которая одолела Москву и от которой сама Москва и не думала защищаться.
— Вот закончим с анархистами, легче станет. И я буду просить вас, товарищ Дзержинский, дать мне более трудное задание, — не выдержал Делафар.
— Легче, говорите, станет? — отозвался Дзержинский. — Вот тут-то вы и ошибаетесь. Напротив, куда труднее будет! Анархисты — это еще, как говорят в народе, цветики, а ягодки впереди. Уже поднимает голову контрреволюционная организация Савинкова. Это враг опытный, коварный, опирается на белое офицерство. Поверьте, наша работа еще только начинается. Так что, товарищ Делафар, вам волноваться не следует. Будет вам трудное задание, да и не одно.
— Спасибо за доверие! — ответил Делафар.
Автомобиль подъезжал к Петровке, когда Делафар предложил:
— Товарищ Дзержинский, заглянули бы ко мне? На чашку чая...
Дзержинский взглянул на часы.
— Ну хоть на полчаса, — упрашивал Делафар.
— Как, товарищ Калугин? — спросил Дзержинский.
— На полчаса? — нахмурился Калугин. — Разве что на полчаса...
— Ну вот — единогласно, — подытожил Дзержинский.
Каждая минута была на счету, но Дзержинский откликнулся на просьбу Делафара. То ли потому, что ему хотелось посмотреть, как живет его молодой сотрудник, то ли потому, что в город вступала весна и хотелось, пусть ненадолго, отвлечься от непрерывных суровых обязанностей.
В подъезде дома, в котором жил Делафар, стояла темнота — густая и непроницаемая, как ночное южное небо. Ветер, еще пахнущий снегом, врывался в открытую дверь.
— Сюда, — негромко сказал Делафар, и они стали медленно подниматься на третий этаж.
Ступеньки каменной лестницы были крутые, и Делафар приостановился на площадке, давая Дзержинскому передохнуть.
— Не записывайте меня в старики, — пошутил Дзержинский. — Вам сколько? Двадцать? А я всего лишь в два раза старше вас.
— Шинель не снимайте, в квартире нетоплено, — предупредил Делафар, пропуская Феликса Эдмундовича в прихожую. Но Дзержинский не послушался, молча разделся и, когда Делафар зажег свечу, виновато взглянул на свои сапоги — от них на паркетном полу остались мокрые расплывчатые следы.
Делафар внес свечу в гостиную, поставил ее на круглый стол, сбросил с себя куртку.
— Пианино, — как-то удивительно нежно проговорил Дзержинский.
— Подарок покойной матери, — отозвался Делафар. — Она учила музыке детей из богатых семей. Каким-то чудом собрала деньги. Мечтала, чтобы я стал музыкантом, даже композитором.
— Вы играете?
— Да. Не блестяще, правда. Садитесь, прошу вас.
Дзержинский сел так, что пианино было перед его глазами, и смотрел на него, будто оно уже издавало звуки — еще очень робкие, далекие.
Он сидел не шевелясь, как человек, позволивший себе отдохнуть после утомительного перехода, готовый по первому зову трубы вновь продолжить свой путь.
Делафар бережно поднял крышку пианино и тоже замер, словно прислушиваясь к чему-то.
— Шопена, — тихо попросил Дзержинский.
Делафар вздрогнул. «Шопена!» Поразительным было то, что он как раз и намеревался сыграть этюд Шопена — Революционный!
В комнате было по-прежнему тихо, но все, что окружало Делафара, мгновенно обрело дар речи.
И пламя свечи, огненным язычком отражавшееся в черном зеркале пианино, и Свобода с картины Делакруа, взметнувшая над баррикадой знамя.
