Дорогой от Харькова до Гуляй-Поля Гордеев держал себя так, будто ничего не произошло. Очень беспокоился, не поломали ли «бостонку», на которой печатались газеты, цел ли шрифт — ведь при махновских мотаниях из села в село не хитрое дело и рассыпать его, растерять. Еще Матвей заметил покровительственное отношение Гордеева к себе: так обычно ведут себя тщеславные люди, спасшие другому человеку жизнь. Вероятно, Илья так и считал — он спас Матвея от ЧК.
Вообще привлечение Гордеева к делу не нравилось Бойченко. Он тысячу раз был благодарен Клаусену за осторожность: ключ к паролю у него. От Матвея зависит, связаться с Ильей или нет и когда это лучше сделать.
Уселись в тачанку, Гордеев расцвел:
— Вот мы и дома, Матвей. Как-то нас встретят?
— Как обычно — самогонкой, — сердито ответил Бойченко. — Уж Яков постарается.
— Это — да. Я про другое...
Тачанка затарахтела по булыжнику. Разговор прервался.
Никогда еще Матвей не подъезжал к махновской столице с таким тревожным чувством.
Тачанка подкатила к дому:
— От тутечки буде ваша типография.
«Нас не только ждали, но и помещение отвели под типографию. Случайность? Или действительно Гордеев им позарез нужен...» — подумал Матвей.
Едва они внесли вещи, как примчался запыхавшийся Яков. Илья принялся обниматься с ним, а Яков крикнул хозяйке, чтоб приготовила яичницу, и достал бутылку горилки.
— Как вовремя вы приехали! Просто удивительно. Такая заваруха идет! — приговаривал он, обнимая Матвея.
Только сели за стол, как под окном промелькнуло соломенное канотье Барона. Он вошел, держа в руках перед собой тонкую трость. Его синий костюм был тщательно отглажен, а сорочка сияла белизной.
— С приездом, с приездом, дорогие! — говорил он таким тоном, будто появление Гордеева и Бойченко — личное одолжение, которое те сделали ему. Движения его были широки и чуточку медлительны от сознания собственного достоинства. — Представьте себе, я уже несколько дней думаю о тебе, Илья. Ты очень нужен мне.
«Не хватало только, чтоб и Барон, как батька, возомнил о себе», — усмехнулся Матвей. И стоило ему так подумать, как в сенцах затопали сапоги и в горницу вбежал Васька — кучер батьки.
— Хто в культотдел приихав? Гордеев чи хто? Усих, хто приихав, батька требует... Матвей! Здорово!
— И меня? — спросил Барон, оборачиваясь к кучеру.
— Ни. Тильки хто приихав.
— Странно... — фыркнул Барон. — Странный человек этот... батька.
Васька делал Матвею знаки, чтоб тот вышел. В сенцах он схватил Бойченко за рукав:
— Чого пропадав? Привиз еще книжки про пещеру? Тут без тебе понаихали отци городские и командують, як у себе в хати. Привиз книжки?
— Привез Васек. «Пещеру Лейхтвейса». Пять выпусков.
— Давай почитаемо зараз! — стал упрашивать Васька. Но Матвей отговорился тем, что ему надо осмотреть типографию: готова ли она к работе, и пошел туда, а Гордеев отправился к батьке.
Махно он застал в горнице с закрытыми от жары ставнями. Он сидел за столом и гонял чай. Поднялся, отдуваясь, и двинулся навстречу Гордееву, долго тряс его руку, пригласил за стол. Остриженный наголо, он выглядел постаревшим, маленькое личико прорезали глубокие морщины.
— Ты что, Илья, долго к батьке не ехал? Барон болтал, что болел? И я болел, — сказал Махно почти весело. — Кое-кто и преставился. Сыпняк свиреп. Только на Нестора Ивановича хворобы ще не выдумали такой, чтоб за печенку зацепило.
Когда Илья глядел на этого хилого, большеголового человечка, умевшего быть и внимательным, и ласковым, а сейчас суетливого и немного растерянного, им овладевало странное чувство жалости. Усевшись за стол, он снова посмотрел на Махно.
— Может, тебе горилки? Выпьешь с дороги? Да и я разговеюсь... Проклятые доктора не велят пока. А, Гордеев?
— Спасибо, Нестор Иванович. Не надо.
— Ну смотри... — Махно на секунду прикрыл глаза совиными веками. Его изможденное болезнью лицо стало мертвенным и страшным. Гордеев содрогнулся, увидев этот случайно проступивший истинный лик батьки. Жалость и сочувствие как рукой сняло.
— Илья... Ты же умный человек. Пошли ты этих ученых теоретиков кобыле под хвост. Ты мне газеты давай. Чтоб крестьянин понимал, чего желает батька Махно. Печатай по-простому, по-народному. Жарь правду обо мне!
«Ну за такое, Нестор Иванович, ты меня сам порубаешь. И Попову не доверишь. Или с ходу выпустишь всю обойму мне в брюхо...» — уткнувшись в стакан чаю, подумал Гордеев.
— Слышал я, наборщик, что «Шлях до воли» набирал, сбежал, — осторожно заметил Илья.
— Сбежал, сукин сын! — вспыхнул Махно. — Я велел Левке поймать и зарубать гадюку. Вот тебе и рабочий класс — изменник он. А селянин крепкий, самостоятельный от меня не побежит. Он знает — освободит его батька от поборов всякой власти... Хочешь, скажу Левке — он пошлет кого в Юзовку или Екатеринослав. За шиворот приволокет украинского наборщика! Скажи!
— Нестор Иванович, — доверительно сказал Илья, — наборщик силой работать не будет. Все перепутает. Вот поеду в Харьков, кого-нибудь из своих анархистов привезу. Есть у меня там один на примете.
— Ну давай, поезжай завтра! — Махно придвинулся к Илье. — А этому Барону плюнь в рожу с его университетом.
— Видно, насолил вам Барон своей ученостью... — заметил Илья. — Конечно, это не Волин. Тот ученее его и скромнее.
Вскочив из-за стола, Махно заходил по горнице:
— Меня учить вздумал! Нестора Ивановича! Его идея... этот великий, как его...
— Эксперимент.
Во-во... А мой селянин ус крутит и не знает, с чем его едят... Этот...
— Эксперимент...
Ну и пес с Бароном. Пусть сидит со своей идеей, как клуша на яйцах. Только хрен высидит. Нет, ко мне прибежал Барон. У меня армия, мои селяне — за меня...
«Ого, Нестор Иванович, ты уж и крепостными и верноподданными обзавелся: «моя армия», «мои селяне»... Широко шагаешь. Барон тебя неспроста «наполеончиком» прозвал...» — спрятал улыбку Гордеев.
— Вот и нужны мне газеты! На русском само собой. А на украинском — во как! — Махно резанул ребром ладони по горлу. — Ты же все понимаешь, Илья. И сказать народу по-человечески, а не по-собачьи, как тот Барон. Спиримент... Спиримент... — стал он передразнивать. — Поезжай, Илья! Привези наборщика.
— Если я уеду завтра, дело с газетами совсем станет.
— Станет... — согласился Махно. — Эти только языками трепать умеют.
— А с экспериментом... с завоеванием территории дело решено?
— Думать надо еще... Вот соберем командиров.
— Сами вы «за»?
— Говорю — думать надо... — недовольно проворчал Махно. — Надо подумать.
Гордеев вернулся от батьки, осмотрел «бостонку», поговорил с наборщиками, велел набирать статьи для махновских газет и листовок. Сам он днями просиживал над редактированием материалов Аршинова-Марина, Барона, Суховольского, спорил с ними, выяснял точки зрения, разногласия. У Матвея сложилось впечатление, что Илья нисколько не изменил своему прошлому. Похоже было — информацией о конфиденциальном совещании секретариата анархистов попросту «откупился» в ЧК, чтобы избежать ареста или публикации в газете заявления о его уходе из «Набата».
Беспокоило Матвея и другое. От Васьки-кучера, который каждый день появлялся в культотделе, чтобы послушать продолжение «Пещеры Лейхтвейса», Бойченко узнал, что Найденов болен тифом и оставлен Белашом в Васильевке у верного человека. Белаш очень заботился о нем и уже несколько раз посылал туда своего вестового, чтобы справиться о здоровье, переправлял лекарства. Теперь Найденов пошел на поправку и, наверное, скоро будет в Гуляй-Поле.
Читали «Пещеру Лейхтвейса» под вязом у дома, где разместился культотдел. Делал это Матвей с тайной надеждой, что по улице проедет верный его помощник и старший товарищ Иван Лобода и увидит его. Но только на четвертый день, когда Матвей уже потерял всякую надежду на встречу, он проскакал на своем кауром. Лобода чуть замедлил ход коня, а через полчаса подъехал сказать Ваське, что того ищут.
— Что вы тут делаете? — спросил Иван.
— Читаем...
— Ух, какая книжка! Про разбойника страшного?
Васька не ушел, пока Матвей не дочитал главу: оставалось полстранички, а потом опрометью кинулся в штаб. Тогда Иван принялся рассказывать обо всем, что произошло в отсутствие Матвея.
— Мельника я ранил в голову, чтобы не сообщил Махно, где закопаны награбленные богатства. Живуч собака, только память отшибло. Вчера батька в последний раз на мельницу ездил.
— Почему ты думаешь, что в последний? — спросил Матвей.
— Вынесли вчера старика на волю. Махно все суетился перед ним: «Хоть очами покажи! — просил. — Хоть очами поведи в сторону, где закопано!» А тот только глаза таращит. Махно рассвирепел, выхватил маузер и вогнал старику пулю в лоб. Потом выпил две кварты горилки и совсем осатанел. Уж в мертвого всю обойму всадил. А все-таки хорошо, что золото Махно мы для революции сохранили...
