А ведь начиналась моя новая политическая жизнь, как и новая жизнь России, вполне благополучно и даже красиво. Первый Съезд народных депутатов России. Тогда господствовал лозунг «Вся власть Советам», и во главе российских Советов после неоднократных туров стал Б. Н. Ельцин. Это весьма противоречивый и сложный политик, но с кипучей энергией и величайшей интуицией. Буквально за два года он обрел ореол человека-борца. Россия находилась в поисках нового лидера, а Борис Николаевич обладал в достаточной мере всем необходимым для этого. Даже внешне – высокого роста, с красивой белой головой, с привлекательной улыбкой. Говорил, как бы делая выводы, без претензий на сомнения. Не симпатизировать ему было невозможно. Вполне коммунистический Съезд избрал его Председателем Верховного Совета РСФСР.
Впервые я увидел Б. Н. Ельцина на XIX Всесоюзной партконференции. Среди других и я, стоя, аплодировал, чтобы ему дали слово. Б. Н. Ельцин изо всех сил старался тогда, чтобы его поняли, чтобы дали ему возможность своеобразной политической реабилитации. Его выступление вызвало у многих противоречивые чувства: сочувствие и неприятие, восхищение и ненависть. Я сочувствовал ему и искренне желал, чтобы такие лидеры оставались в партии. Он не был понят тогда, и это, вне всякого сомнения, наложило достаточно сложный отпечаток на всю его дальнейшую политическую деятельность.
Будучи избранным Председателем Совета Национальностей Верховного Совета РСФСР, я был искренне настроен на сотрудничество с Б. Н. Ельциным и надеялся воздействовать на него именно с точки зрения рационального осмысления политической жизни. Искренне считал, что на преобразование Союза, всей политической и экономической жизни страны я был настроен не меньше его. Но я был сторонником эволюционного пути преобразований, тогда как революционный энтузиазм Бориса Николаевича постоянно подогревался его острым соперничеством с М. С. Горбачевым. Если к этому прибавить еще и догматическую неповоротливость всей партийно-государственной системы, а также отсутствие всякой политической воли у Горбачева, то обреченность не только политической системы, но и всего государства была понятна. Неоднократные встречи и беседы с Горбачевым, а также ежедневная работа с Б. Н. Ельциным все больше убеждали меня в неотвратимости краха СССР, ухудшения материального положения людей, начала региональных войн. Нужно было принимать срочные меры, хотя бы возмутиться, крикнуть, чтобы разбудить общество. Все это и привело нас шестерых из руководства парламента к известному «заявлению шести». Я надеялся, что Борис Николаевич будет вести более сдержанную, разумную политику, а Горбачев поймет, осознает, наконец, куда он ведет страну. Борьба со старым, отжившим, догматическим возможна была без разрушения страны. После третьего Съезда мне показалось, что Б. Н. Ельцин в большей степени откорректировал свою политическую линию. А Горбачев в самые тяжелые дни работы Съезда уехал за границу. Он по-прежнему недооценивал Ельцина, воспринимая его как своего подчиненного. Но подчиняться Ельцин как раз и не умел.
Встречаясь с Борисом Николаевичем, я говорил: «Уважаемый Борис Николаевич! Можно бороться против партии, против Горбачева, но бороться с Отечеством, с Советским Союзом вместе с Ландсбергисом россиянам нельзя. Россия – это становой хребет Союза. Советский Союз по большому счету и есть Россия. Кроме того, во всех наших действиях нам следует помнить о 26 миллионах русских, россиянах, которые останутся за границей при распаде Союза. Надо думать и о государственном устройстве самой Российской Федерации. Невероятно, например, чтобы Англия требовала выхода из Великобритании. Также невозможен и для нас выход РСФСР из Советского Союза». Борис Николаевич на словах со мной соглашался.
Горбачев явно терял нити управления государством. Он действительно мешал реформам. У Ельцина же было желание реформировать все и вся. Участвуя в разработке Союзного договора в качестве представителя РСФСР, я видел, что даже среди руховцев Украины не было таких людей, которые бы говорили о неизбежности развала Союза.
Уже после подготовки Союзного договора М. С. Горбачев пригласил к себе нескольких человек. Были: Топорнин – директор Института государства и права, Лазарев – член Конституционного суда, Шахназаров – помощник Горбачева, Яковлев – советник Горбачева, Михайлов – заведующий отделом ЦК КПСС, два-три известных юриста и я. Это происходило весной 1991 года. Горбачев сказал, что Союзный договор готов, и просил высказаться, что теперь нужно делать. Яковлев молчал, Шахназаров сказал, что еще не наступил благоприятный момент, Лазарев – что надо подписывать, пока не поздно. Михайлов и Топорнин согласились, что нужно подписывать, но вместе с Украиной. Я сказал, что национал-сепаратизм буквально цветет. И конечно, договор, составленный на этом фоне, не очень благоприятный, но, несмотря ни на что, надо подписывать хотя бы поэтапно. Пусть подписывает тот, кто готов это сделать. «Знаете, Михаил Сергеевич, – сказал я, обращаясь к Горбачеву, – кто ждет сбора урожая до тех пор, пока созреет последняя груша на дереве, соберет одну высохшую грушу. Тянуть нельзя. Один экземпляр договора положите у царь-колокола, пусть подписывает каждый проходящий. Если не начнете подписание, вы упустите исторический шанс». Но Горбачев так и не проявил свою волю. Видимо, трудно проявлять то, чего нет.
К сожалению, слишком многое в нашей истории зависит от воли (или безволия) одного человека. Особенно в нашей стране. Нерешительность Горбачева привела к ГКЧП, а все вместе взятое подвигнуло Ельцина на такой поступок, как роспуск Союза, а отсюда – формирование Горбачевым нового содружества. По-моему, он идеализировал возможности и перспективы демократии у нас в стране.
В дальнейшем главным вопросом для России стал вопрос о Конституции. Проект Конституционной комиссии затормозился. Обострялась борьба между ветвями власти. Вчерашние соратники становились врагами. Видимо, конституционная реформа явилась главным политическим аргументом противостоящих сил. Начались активные акции по взаимному свержению. Обострил ситуацию и конфликт между Президентом и вице-президентом.
На повестку дня выдвинулось несколько коренных вопросов: о новой Конституции, о новых выборах, о перспективах Федерации. Эти вопросы обсуждались на всех уровнях. Неоднократно по ним пришлось выступать в средствах массовой информации и мне. Свою позицию считал открытой, доступной.
17 сентября 1993 года Президент Б. Н. Ельцин пригласил меня на 16 часов к себе. Откровенно говоря, я думал, что он проводит какое-то совещание. Когда выехал на Калининский проспект, встретил кортеж машин из трех «Зилов» в сопровождении мотоциклистов. Я подумал, что Борис Николаевич куда-то выехал. С такими мыслями и прибыл в Кремль – приемную Президента. Оказывается, Президент был на месте, а ехал в сопровождении Майкл Джексон. Приглашенным на этот час, как выяснилось, оказался я один. Буквально через несколько минут меня пригласили в кабинет Б. Н. Ельцина. Он, как всегда, бодро встал, прошел почти до середины кабинета и пригласил сесть. Сначала мы обменялись впечатлениями о наших «волейбольных» радикулитах. Пришли к выводу, что это профессиональная болезнь старых волейболистов. Потом Борис Николаевич стал говорить о политической ситуации, которая складывается в стране. Каждый высказал свои мысли. «Как вы считаете, каким образом лучше всего подготовить и принять Конституцию?» – спросил он. Я ответил, что надо, чтобы Конституцию готовили совместно рабочие группы из Конституционного совещания и Конституционной комиссии. Но пока следует принять раздел о высших органах государственной власти, без чего невозможно будет провести новые выборы. В целом Конституцию реальнее всего принять на вновь избранном парламенте. Принятие Конституции на референдуме – это наиболее простая форма обмана не только народа, но и себя.
Борис Николаевич подтвердил близость такого подхода к его позиции. «Принятие новой Конституции на Съезде нереально, – заключил он. – На референдуме потом ничего не изменишь. И пройдет ли она везде? Я знаю вашу позицию об одновременных выборах Президента и депутатского корпуса. Но вы должны понять, что такое большое государство без власти и управления оставлять нельзя. Как тут поступить?»
«Я не столь наивен, Борис Николаевич, чтобы не понять этого, – ответил я. – Одновременность выборов не обязательно означает выборы в один день. Вначале можно было бы пойти на парламентские выборы, а потом на президентские. Но важно довести до сознания общества идею, что Президент не просто избавляется от парламента, но и сам идет на выборы». Со своей стороны я обещал всячески содействовать скорейшему проведению через парламент Закона о выборах и о высших органах государственной власти. Можно было бы предложить для компромисса, чтобы эти законы готовились и представлялись в парламент субъектами Федерации, если варианты, подготовленные одной из ветвей власти, будут неприемлемыми для другой. Компромиссы можно и нужно искать. Другого не дано.
