В какой-то момент он почувствовал, что дичает. Все люди идут на работу, а Блинов – с работы, и наоборот. Все в выходные отдыхают, а Блинов работает. Но были в этой параллельной всему миру жизни и светлые моменты, без которых ни одна, даже самая пропащая, жизнь не обходится. В один из четырех дней своего рабочего цикла, в дневную смену,
Блинов повадился ходить к одному из начальников отдела – Зайцеву. Днем работы было мало, и девушки справлялись. У Зайцева был отдельный кабинетик, в котором он значительную часть времени играл в шахматный блиц с приятелями, как он их называл. Попал в приятели и Блинов, так как играли они примерно в равную силу.
Зайцев был с брюшком, лысоватый, добродушный мужчина немногим старше тридцати лет. Он считался суперпрограммистом, но плохим организатором, поэтому отдел у него был для фикции, а чем он конкретно занимался, никто не знал. На вопрос, зачем ему такой большой живот, он добродушно отвечал, что девушки его и так любят, а он любит выпить и закусить. С ним было интересно поболтать, он много читал, очень любил «Мастера и Маргариту». Уже в начале семидесятых он был настроен по-диссидентски (именно настроен, диссидентом из-за лени и благодушия он бы никогда не стал) и объяснял, что ресурсная зависимость приведет когда-нибудь к дезинтеграции Союза.
Они часто стали оставаться после работы играть в шахматы. Никто в это время уже не стучал в дверь и не мешал. В рабочее время Зайцев закрывал дверь, и когда кто-нибудь торкался, они прекращали стучать по часам, и игра приостанавливалась. Об этих играх знали все, но смотрели как-то сквозь пальцы. Самое интересное заключалось в том, что торкнувший мог тут же позвонить по телефону, и Зайцев, несмотря на советы всех приятелей не поднимать трубку, брал ее, и, первое, что он слышал, было: какого черта дверь не открываешь. Однажды этим торкнувшим оказался заместитель директора (он любил иногда зайти к Зайцеву и приобщиться к умным разговорам), и он строго отчитал Зайцева (ведете себя как мальчишка). Зайцев обиделся, но закрываться, играть и брать трубку не прекратил. Ему всё прощали.
Предварительно они шли в гастроном и покупали три бутылки красного вина, хлеб и плавленый сыр. До Зайцева Блинов красное вино не пил, предпочитая водку, но с вином в шахматы играть было намного приятнее, чем с водкой. Зайцев ввел коэффициент рентабельности алкогольных напитков, вычисляемый как произведение объема на содержание алкоголя, деленное на стоимость (грамм х градус/копейка) и по этому коэффициенту болгарское красное вино (800 х 12/165 = 58) было рентабельнее даже «коленвала», самой дешевой водки (500 х 40/362 = 55) и лишь немного уступало любимому всеми портвейну № 12 (500 х 17/137 = 62) или любой бормотухе. Но портвейн и бормотуху Зайцев категорически не пил, к водке нужна более серьезная закуска, а коньяк был уж очень нерентабелен.
Вино пили стаканами, как воду, закусывая плавленым сырком. Отличное сочетание – и играть можно, и болтать в приличной степени раскрепощения. Самая дешевая свобода, но свобода. Пару раз они после игры заходили к Зайцеву домой поужинать. Его вторая жена была лет на десять моложе (первая жена не выдержала шахматных блиц-турниров, разбила шахматную доску о голову Зайцева и ушла), и Зайцев говорил ей (голос у него был мягкий, язвительно-шутливый, так что никогда нельзя было определить, шутит он или говорит всерьез, а всерьез он говорил очень редко): «Дорогуша (или Дуся), не угостишь ли ты нас чем-нибудь вкусненьким?» Жену звали не Дуся, она была еще довольно наивна и вся рдела непонятно от чего: то ли от сомнительного удовольствия быть названной дорогушей или Дусей, то ли от подозрения, что над ней издеваются. На стол, тем не менее, накрывала.
Как-то в понедельник с утра Блинов набрал номер Зайцева и в ответ услышал чей-то холодный голос: «Его убили». В вычислительном центре рассказывали леденящую душу историю.
От удовольствия Зайцев не отказывался никогда и изменял как первой жене, так и второй. Большинство людей изменяют в браке. Этот тезис лучше не обосновывать многочисленными причинами, а просто постулировать следующим образом: для любого человека существуют условия, при которых он будет изменять (перечисление этих условий займет слишком много места и они всем известны). Безусловно, есть люди, которые проживают всю жизнь с одним человеком, так и не изменив. Для кого-то соответствующие условия не созрели, но есть и такие, которые просто не способны на измену, и им, естественно, изменяют, и они, узнав об измене, жалеют о том, что изменить не способны.
Оказалось, что у Зайцева была подружка в другом городе. Началось это давно, во всяком случае до второго брака. У Зайцева был приятель и однокурсник Пильщиков, который жил в этом самом городе. Зайцев часто посещал этот город и всегда останавливался у Пильщикова. Они, естественно, отмечали это событие. У жены Пильщикова была подруга, жившая по соседству, которая иногда составляла им компанию вместе с мужем, но иногда и без мужа. Муж ее был мент без образования, угрюмый и охотник. Зайцев с Пильщиковым вели умные разговоры, женщины таяли, а муж подруги скрипел зубами, тем более что они часто над ним подтрунивали, совершенно не принимая во внимание полное отсутствие чувства юмора у мента. Мент часто уезжал в конце недели на охоту, и Зайцев завел с его женой небольшую интрижку: он – от нечего делать, она – от скуки и безысходности своего брака. Встречались они нечасто, и им было хорошо вместе.
«Сколь веревочка не вейся…» Мент стал что-то подозревать, и ему было очень обидно. В очередной приезд Зайцева они, как обычно, хорошо посидели вечером. На следующий день мент поехал на охоту, а друзья вчетвером (Пильщиков со своей женой, Зайцев с женой мента) отправились на дачу Пильщикова за город с ночевкой. Криминал очевиден. Они приятно провели время (осень только начиналась, было много фруктов) и в воскресенье к обеду засобирались домой. Женщины пошли на остановку автобуса, Зайцев решил заскочить на речку освежиться, а Пильщиков остался прибрать и закрыть дачу.
Немного раньше мент вернулся с охоты неожиданно рано (подозрение достало его) и, не обнаружив жены, все понял. Ему не надо было подтверждений, все было ясно, как белый день. Он открыл бутылку водки и выпил подряд два стакана, зажевав куском черствого хлеба. Взял ружье, сел на мотоцикл и поехал на дачу. Он хорошо знал место, потому что и сам там бывал. Двигался он на автопилоте, от злости и водки не соображая ничего. Пильщиков еще был в доме, когда подъехал мент. Тот, не говоря ни слова, выстрелил ему в голову – Пильщиков скончался, не успев даже удивиться. Мент рванул на остановку, где обнаружил женщин, ожидающих совсем не его. Сначала он выстрелил в жену (в область сердца), затем в жену Пильщикова. Женщины упали. На остановке кроме них не было никого – было еще рано, возвращаться в город. В этот момент мент увидел Зайцева, который спускался по тропинке к остановке. Мент снова зарядил ружье и выстрелил в Зайцева. Тот медленно осел, упал и скатился с тропинки в небольшую ямку.
В это время подошел автобус, но мент дал по стеклам еще один залп, и автобус уехал. Видимо, в голове мента ничего не осталось. Он вернулся на дачу и выстрелил себе в рот.
Как и положено, легче всех, легким ранением, отделалась жена мента – он не попал ей в сердце (пьян все-таки был). Жене Пильщикова пришлось тяжелей, но и она выжила. По трассе шли машины, и какие-то добрые люди подобрали женщин и отвезли в больницу. Зайцев завалился в ямку, и его не было видно ни с трассы, ни с тропинки. У него было пробито легкое, и он потерял сознание. Его обнаружили через несколько часов, но было поздно – он потерял слишком много крови.
На похоронах было много народу. Зайцева любили и уважали искренне – он был умен, доброжелателен и никогда не претендовал ни на какие должности. Мент этого понять не мог, ему было обидно, если можно так сказать, до смерти.
Вечером, запершись в кабинетике Зайцева, наиболее близкие друзья напились, как любил говорить сам Зайцев, вдрызг. После этого в вычислительном центре Блинову было нечего делать; квартиру он получил, параллельная операторская жизнь ему надоела, и он уволился.
Первая треть жизни, бестолковая и бесцельная, как служба в армии, закончилась. Надо было что-то делать.
Сборы по подготовке командиров батарей
Говорят, что история повторяется дважды – сначала в виде трагедии, а второй раз – в виде фарса.
Блинову не повезло – он служил в армии и три раза был на различных сборах. В конце концов он стал испытывать ностальгию по казарме. Дело в том, что чем больше регламентирована жизнь, тем меньше обычных забот и обязанностей, тем свободнее ощущает себя интеллект человека. Один из великих французских философов вступал в армию для того, чтобы заниматься философией, а основную идею продумал в экстремальной ситуации во время войны, проведя сутки где-то в деревне за печкой. Многие начинали писать в тюрьме и на каторге (не дай бог). Если к этой свободе добавить еще библиотеку, общение с себе подобными и возможность иногда выпить, то можно пережить бессмысленность воинской службы в мирное время, ее тяготы и лишения и даже тупость и хамство старших по званию.
