Менон грузно поднялся со стула, смял в потном кулаке форменный бланк, который он уже заполнил, и в глазах его полыхнула ненависть.
— Ты, ты, — его голос постепенно креп, — за все мне заплатишь!
Он двинулся к выходу, и клерки испуганно расступились перед дженми.
Кришнан знал, что угроза Менона не была пустой. Он помог Тондану переписать землю на его имя. Забрал всю семью в свой небольшой дом, потому что знал, что такое месть дженми. Он пытался возбудить уголовное дело против Менона, но остальные панья из деревни Тондана отказались дать свидетельские показания: они тоже знали, что с дженми шутки плохи.
Через месяц Тондан и его жена вернулись в свою деревню и отстроили разрушенную хижину. Вскоре умер старик. Он так и не сумел оправиться от побоев и перенесенного потрясения. А у господина Кришнана появился еще один враг — господин Менон, который никому ничего не прощает…
История Тондана кончилась пока благополучно для него самого. Но панья и дженми есть везде, а господин Кришнан — только в маленьком поселке Амбалавая. И поэтому, как и в прошлые годы, панья могут легко потерять свою землю.
Сначала они потеряли свою свободу, потом землю, теперь они могут потерять работу. В какой-то момент показалось, что они потеряли даже свою родовую организацию. И я этому не удивилась, потому что многие племена, которых превращали сначала в рабов, затем в батраков, забыли о своих первоначальных родах, не помнили их названий. Я думала, что с панья случилось то же самое. Та небольшая литература, которая была написана о них, подтверждала эту мысль. «Родовая организация утрачена», — отмечали солидные авторы. «Роды? — удивленно спрашивали меня панья из предгорий Нилгири. — Нет, мы уже о них не помним. И легенд не знаем. Говорят, что было когда-то деление на роды, но теперь уже нет».
И каждый раз разговор о родах заходил в тупик. Но я продвигалась медленно по лесистому плато Вайнад, уходя дальше в глубь древней земли. Сначала мне удалось выяснить, что в каждой деревне панья есть свой вождь. Его называли куттан. Потом оказалось, что при вожде есть совет «коттани». Все дела в деревне решает совет. Основное место в работе совета занимали проблемы семейной жизни. За супружескую неверность совет наказывал и мужчин и женщин. Наказывал штрафом от семи до десяти рупий. Деньги шли на устройство праздников. Чем больше супружеских измен, тем пышнее и веселее праздники. Вождя в деревне выбирали. Здесь сохранились основы древней демократии. Раз есть вождь, значит есть еще племя. А потом выяснилось, что не все панья забыли о своей родовой организации.
* * *
Он пришел ко мне в Чингери под вечер и сказал, что живет в деревне неподалеку. Он был сед, темнокож, с живым подвижным лицом.
― Мадама, — сказал он, — говорят, что ты ищешь умного человека.
― Хочешь сказать, что ты тот умный человек? — спросила я.
― Конечно, — уверенно ответил он. — Я не только умный, но еще и жрец.
― Прекрасно. Так давай поговорим.
― Давай, — охотно согласился он.
И мы поговорили. Теперь я считаю, что Кулиен, сын Курумена, не только умный человек, но и самый памятливый среди панья.
Оказалось, что у панья существует сто восемь родов. Их называют «кулам». Во главе каждого кулама стоит вождь. Роды называются по имени предков, их основателей. Конечно, Кулиен не помнил все сто восемь. Но некоторые назвал: Теваньен, Кадайран, Маниямкодан, Нанжильвудан, Нарикодан, Паппалан, Черанкодан. До сих пор дети принадлежат «кулам» матери, а муж, согласно традиции, живет в роду жены, в ее доме. Правда теперь есть отклонения от этой традиции. Но все это свидетельствует о том, что родовая система у панья была матриархальной. В некоторых местах, правда, очень редко еще сохранилась и форма матриархального брака, полиандрия, или многомужество. Когда-то, как сказал Кулиен, собственность в племени принадлежала женщинам и переходила от матери к дочери. Но теперь положение мужчин в этом отношении улучшилось, и собственность делится (если есть, что делить) поровну между дочерьми и сыновьями.
Что касается женщин, то они чувствуют себя на равных с мужчинами и даже чуточку выше. Паничи — так называют женщин в племени панья. Паничи — народ энергичный, сообразительный, смелый и независимый. Без паничи нельзя решить ни один вопрос в семье. Если паничи требует развода, то перечить бесполезно. Если она решила взять кого-то себе в мужья, то, будьте уверены, она этого добьется. Паничи может быть и пророчицей и жрицей. Она — первая в танцах, и никому в племени не придет в голову сказать, что женщина танцевать не может. Есть ведь племена, где танцуют только мужчины. Но панья к таким племенам не принадлежат, ибо у них есть паничи. Те паничи, которые самостоятельно отправляются в джунгли, в одиночку проходят длинные расстояния по глухим местам и в обиду себя не дают. Те самые паничи, которые возникают перед вами неожиданно, — буйно кудрявые, маленькие, ловкие, задрапированные в кусок ткани, заинтересованные во всем, что происходит вокруг и не дающие никому спуску. Паничи украшают лицо татуировкой, и они почему-то напоминали мне маленьких быстроглазых пиратов, которых много веков назад высадил на берег фантастический корабль и оставил в этих лесах управлять своими панья.
Паничи поспевают везде: и по дому, и в работе на плантации, и в походах на местный рынок. Паничи и говорят быстрее, чем медлительные мужчины-панья. В их языке я улавливала какой-то иной, чужой акцент, хотя они говорят на одном из диалектов языка малаялам и употребляют немало тамильских слов. Следы ли это какого-то своего праязыка или просто неправильно произносимые слова, сказать трудно.
Когда в Вайнаде наступает апрельская ночь новолуния, панья устраивают праздник в честь богини Мариаммы.
Для меня этот праздник начался несколько необычно. Поздно вечером я рассталась с нилгирийскими панья и пересекла границу Тамилнад — Керала. Молодой парень в форме цвета хаки приветливо откозырнул нашему «джипу», нимало не обеспокоившись «нарушением» границы. Через несколько километров от границы уже на «той стороне» меня поджидал господин Кришнан (тот самый, что спас землю Тондана от посягательств дженми). Я рассчитывала отдохнуть хотя бы ночью. Но господин Кримшан был не из тех, кто потворствовал таким слабостям. Округлив по-мальчишески глаза, он таинственно спросил меня:
― Знаете, что будет сегодня ночью?
― Нет, — чистосердечно призналась я.
― Сегодня ночью будет такое… — продолжал напускать туману господин Кришнан. — Короче говоря, вам не придется спать сегодня ночью, — неожиданно закончил он.
Но я почему-то не рассердилась. Я только переспросила, что же все-таки будет ночью.
― Ой! — схватился за голову господин Кришнан. — Будет такое… Короче, надо спешить.
Я посмотрела на часы. Стрелки показывали полночь. Почему-то без дальнейших расспросов я подчинилась господину Кришнану. И не пожалела. И потом я никогда не жалела, что следовала за ним, когда он говорил мне, не объясняя: «Знаете, будет такое…» или «Там есть такое…» С этой первой ночи я знала, что «такое» — это самое интересное и существенное для меня. Для Кришнана тоже. Так мы, как говорится, нашли друг друга.
Сначала дорога была пустынной. Над ней стояло темное звездное небо, и теплый ветер шумел в зарослях, тянувшихся по обе стороны. Время от времени ухала какая-то ночная птица. Из-за поворота вынырнула придорожная харчевня под пальмовой крышей. На харчевне было написано: «Отель „Париж“». «Париж» освещался керосиновой лампой, а над прокопченным его прилавком торчала лохматая голова, владелец которой грустно и задумчиво смотрел на темную дорогу. Отель «Париж» — здесь, в глуши, при лесной дороге. Мне стало смешно и сразу почему-то расхотелось спать. Куда и в каком направлении мы ехали, я не знала. Да это было, наверно, и неважно.
Над деревьями скользил тонкий серп молодой луны. Откуда-то потянуло сыростью, и на дорогу стали наползать полосы тумана. Они наплывали, странно покачиваясь, оседали на придорожных кустах и исчезали в темноте. Это было похоже на игру призраков. Вдруг сквозь медленно плывущий клок тумана засверкали огоньки. Они двигались в каком-то своем порядке и не удалялись, а приближались. И когда они оказались рядом, дорога превратилась в древнюю тропу, по которой бесконечным потоком двигались маленькие темнокожие люди. Они шли упорно и сосредоточенно, будто их гнала какая-то неведомая сила. Множество факелов освещали темные лица, взлохмаченные головы. Эта тропа пролегала в другом времени, и я случайно попала на нее. Пророк в красном балахоне, несший в руках странной формы меч, посмотрел сквозь наш «джип», как будто это было пустое место.
Древнее племя панья двигалось по своей ночной тропе. Над ним покачивались странные флаги-хоругви, разрисованные поперечными зигзагами — красными, черными, белыми. Люди несли на палках гроздья бананов ― подношение всемогущей Мариамме. Резко пели флейты и глухо стучали барабаны. Они шли сквозь ночь мимо спящих деревень, через засыпающие городки. Миля за милей. Маленькие выходцы из прошлого со своими пророками, духами и богами. Обогнавший нас «джип» как-то странно и легко прошел сквозь идущих. А они все лились и лились по дороге, как река, по темной поверхности которой плыли факелы. Не было шоссе, не было нас, а была древняя тропа и панья — ее хозяева. Эта ночь принадлежала им, а они ей. Ночь укрыла их от любопытных и нескромных глаз, от пошлых замечаний и иронических улыбок обывателей XX века. Сколько веков они так шли? Почему они не заметили, что их тропа превратилась в асфальтированное шоссе? Что там, где когда-то были джунгли и стоял лесной деревянный храм богини Мариаммы, теперь вырос городок Калпетта? Может быть, их это не касалось. Видно, какой-то закон древней жизни властно звал их в то место, где находилась их богиня. Они шли через город, удивленно расширив глаза и автоматически перебирая ногами. Город не спал, он ждал этого зрелища. Древняя процессия панья запрудила его узкие улицы. Город приготовился к встрече. Балаганные зазывалы хватали панья за руки. Но те их не замечали. Клоун бил в большой барабан. Пронзительно кричал продавец цветных воздушных шаров. Акробаты взлетали к небу, где стоял серп молодой луны. Город был наполнен своей музыкой, и звуки флейт панья потонули в ее разноголосье. Но длинная процессия панья упорно продвигалась к храму. Они шли, не замечая ни лотков продавцов сластей, коробейников, разложивших свои яркие товары на грязной мостовой. Они осторожно обтекали их и снова смыкались. В узкой прихрамовой улице их толкали, над ними смеялись. Они мешали горожанам, которые пришли на них же посмотреть.
