«Господи, — подумала я, — что же у них стряслось, почему все сразу заплакали?»
― Конгай, — тихо позвала я. — Что случилось?
― Ничего, — спокойно ответил Конгай и хлюпнул еще раз.
― Как ничего? А почему все плачут?
— А, это… Я сейчас тоже буду плакать, — ободрил он меня.
― Слушай, — обеспокоилась я. — Ты сначала объясни, потом плачь. Хорошо?
― Хорошо, — покорно согласился Конгай. — А ты будешь плакать?
― А что — надо? — осторожно спросила я.
― Конечно, надо, если у тебя кто-нибудь умер.
― Никто не умер, — сказала я.
― А у нас умер. Три года назад умер наш родственник. Вот мы и плачем.
― А почему вы этого раньше не сделали?
Конгай недоуменно уставился на меня.
― Мы и тогда плакали, — как бы оправдываясь, сказал он. ― Ведь после похорон надо плакать каждый год в течение трех лет. Иначе дух умершего будет недоволен.
И объяснив все это, Конгай заплакал. Деревня плакала до рассвета. А когда взошло солнце, плач как по команде прекратился. Так деревня выполнила поминальный ритуал.
…Карпан умер три года назад. Тело Карпана, завернутое в новую циновку, положили на носилки и понесли туда, где за деревней была роща. Впереди процессии шел жрец Чатти. Он нес лопату, так как только жрец мог копать яму для покойника. Сделать такую яму не просто. Она должна быть строго повернута с юга на север. Когда была готова яма, Чатти занялся самым главным. В западной стене ее он выдолбил нишу. Тело должно быть помещено в нее — лицом кверху, головой на юг. Бамбуковая ширма отгораживает покойника от основной ямы. Куски земли не должны попасть на умершего. Перед тем как опустить Карпана в погребальную яму, Чатти натер его тело соком магических листьев «кулаки». Это для того, чтобы дух умершего не уходил далеко от родного дома и от места погребения. Когда яму закопали, то сверху положили кокосовый орех, рис и бетель. Это был запас еды для духа умершего. Весь необходимый ритуал соблюли.
Карпан умер в сезон, когда панья были свободны от работ на плантации. И поэтому не надо было держать его дух в горшке, как дух дяди Каямы, до лучших времен. Перед уходом в деревню Чатти спросил семь раз Карпана, хочет ли он превратиться в воду или в песок. Карпан ничего не ответил, и Чатти ушел успокоенный.
Семь дней безутешно плакали родственники. Семь дней дочь и сын Карпана были «нечистыми» и готовили сами себе еду. Семь дней клали на крышу хижины Карпана рис и кокосовые орехи. Выходил Чатти и приглашающе хлопал в ладоши. Он давал знак духу спуститься и отведать пищи. И дух спускался. Он сразу превращался в черную ворону, а иногда в нескольких. Вороны клевали рис, и все были довольны. Значит, дух предка не голодает. На восьмой день пришла церемония «какапула» — последний день плача. Дети Карпана в этот день уже были «чистыми» и вместе со всеми принимали участие в подготовке угощения для людей и духов. Те и другие давно привыкли существовать вместе и заботиться друг о друге.
Чатти начал танцевать с утра. Он был не только жрецом, но и пророком, даже больше пророком, чем жрецом. И Чатти очень старался. Он пустил в ход весь свой набор заклинаний и магических формул. В порыве вдохновения придумал три новых па в своем танце, что было позже взято на вооружение другими пророками. Наконец, дух Карпана вселился в Чатти. И устами Чатти дух заверил собравшихся, что он остается дома и будет помогать семье. Потом когда-нибудь, если в доме появится норожденный, он переселится в него. Но пока, объявил дух Карпана, такого намерения у него нет, и он предпочитает потрудиться на пользу семьи. Самое важное свершилось… Потом в деревне долго бил барабан, и все танцевали. С тех пор вот уже третий год в день «какапулы» (поминок) деревня устраивает дружный плач.
Дух умершего, дух предка, или, как говорят панья, пена, может жить в доме, может обитать где-нибудь рядом. Лучше всего, если в деревне отведено для этого какое-то одно место. И людям спокойнее, и духам вместе как-то веселей. Обычно дух живет целый год в своем мире, а потом переселяется в «колайчатан» (место духов Мертвых).
― Слышишь? — говорит Велла, — упала ветка — это духи предков ее обломали.
Велла — жрец. Он живет в колонии панья, где теперь стоят домики под черепичными крышами вместо старых бамбуковых хижин. За колонией в лощине — священная роща, средоточие всех реликвий панья, начиная от духов предков и кончая богиней Бхагавати.
― Слушай, слушай, — опять говорит Велла. — Как будто шумит ветер. Но это тоже наши духи.
Мы стоим с Веллой в священной роще. Ветви деревьев раскачивает теплый ветер. Сквозь них на яркую зелень травы ложатся солнечные зайчики. Перескакивая с ветки на ветку, щебечут птицы. Печать какого-то особенного покоя и мироутворенности лежит на всем: на солнечных зайчиках, траве, кустах, камнях.
Я прислушиваюсь к шелесту листьев большого старого дерева, к которому меня привел Велла. Это и есть «колайчатан» — обиталище духов предков. Корни деревьев похожи на коричневые узловатые руки, которые протянулись по траве в поисках добычи. Между этими руками-корнями лежит несколько камней. Камни поставлены в честь духов предков. Велла осторожно касается камней и говорит:
― Сейчас, днем, можно только слушать наших духов. А вечером я их вижу. Они проходят по этой роще как тени. И ни поймать, ни ощутить их нельзя. Однажды я очень ясно видел женщину. Только не мог ее узнать. Я не встречал ее в моей жизни. Наверно, она умерла до моего рождения. Когда она появилась, сразу зазвонил колокольчик. Тихо так — трень-трень. Он всегда звонит, когда дух предков проходит близко. Ты никогда не слышала?
— Нет, — говорю я.
Я не хочу признаваться Велле, что у меня нет духов предков. Предки, конечно, были, а вот духов нет. Если я в этом признаюсь, Велла будет меня жалеть, как самого обездоленного человека на земле. Или хуже того, сочтет за дефективную. Поэтому я держусь дипломатично и не выдаю себя.
Велла не помнил, сколько времени стоит эта роща, это дерево. Он знал только то, что это место очень древнее. Испокон веков панья окрестных деревень держат здесь своих духов.
Когда панья случается менять место жительства и уходить далеко от этих мест, они забирают с собой духи предков, как одежду, горшок, циновку или нож-секач. На новом месте они помещают их в близлежащий «калайчатан». Дух предка — необходимая принадлежность каждого панья и даже в какой-то степени мерило его социальной значимости. Но духи предков — это не единственное, чем дорожат панья. Есть еще любимые кобры. Такая кобра живет в священной роще, куда привел меня Велла. Правда, я об этом не знала, иначе, может быть, и не пошла бы туда.
От дерева предков была протоптана еле заметная тропинка, которая спускалась на дно лощины. Там, на дне ее, высокий кустарник с колючими ветвями образовал сплошную заросль, через которую можно было только прорубиться. Место это в отличие от всей рощи было унылым и мрачным. Но Велла почему-то направился туда. Я давно заметила, что жрец, разгуливая со мной по священной роще, носит с собой горшочек с молоком.
Мы спустились на дно лощины. Тропинка стала сырой, потом под ногами захлюпала грязь.
— Вот здесь, — сказал Велла, остановившись рядом с колючей порослью, под которой угадывалось небольшое болото.
— Что здесь? — не поняла я.
— Кобра, — спокойно ответил Велла.
— Что? — и я невольно сделала шаг назад.
— Ну да, — Велла не терял спокойствия, — здесь живет наша любимая кобра.
— А если она укусит? — с опаской спросила я.
Велла снисходительно улыбнулся.
― Смотри, — и поставил горшочек с молоком под куст. Опустился перед ним на колени и коснулся лбом. Потом скороговоркой зашептал:
Мы работаем рядом день и ночь.
Ты не должна выходить и кусать нас.
Пожалуйста, возьми молоко
И то, что мы тебе приносим.
Видимо, Велла все же не был уверен в добрых чувствах любимой кобры до конца. Он предпочел отойти на безопасное расстояние. Меня не пришлось упрашивать сделать то же самое. Через некоторое время в кустах послышался какой-то шорох, и оттуда выползла черная королевская кобра. Она приподнялась, застыла на какое-то мгновение, но капюшона раздувать не стала. Ее узкие глаза презрительно одарили меня холодным змеиным взглядом. Мне стало не по себе, и я переступила с ноги на ногу.
― Не шевелись, — предостерегающе шепнул Велла.
Любимая кобра перестала обращать на нас внимание. Она грациозно изогнула свою змеиную шею и занялась молоком.
Когда мы выбрались со дна лощины, я бессильно опустилась на лежащий рядом со мной валун.
― Эйо! — вдруг закричал Велла. — Ты же села…
― Ну да, села, — согласилась я.
― На богиню Бхагавати!
Я вскочила как ужаленная. Час от часу не легче.
