— Вот собираюсь срисовывать с них узоры. То, что майор Афанасьев называет пачкотней.
— А зачем?
— Дорогой мой, я никому еще не рассказывал об этом. А вот вам придется, раз уж захватили меня врасплох, — рассмеялся он, — Дело в том, что до мобилизации в венгерскую армию я был фабрикантом. Да, да, да! И производил, как ни странно, именно такие фасонные дверные ручки. У нас тогда много строили, они хорошо шли, я прилично зарабатывал. А теперь опять решил заняться выпуском ручек. Вот таких медных. На них, по моим расчетам, в ближайшее время будет большой спрос. Вы обратили внимание, как охотно люди возвращаются к старине?
— И вы сами их производите? — спросил я все еще недоверчиво.
— Пока еще только готовлюсь. Рисунки вот срисовываю. И, конечно, не столько я сам готовлюсь, сколько мой сын Арпад. Он делает матрицы, закупает нужный материал, Я же не вечно буду у вас работать. Вот уйду, и тогда откроем вместе с ним фабрику, наймем десятка два рабочих — и в бурное плавание по волнам предпринимательского моря.
— Значит, говоря нашим языком, вы капиталист? — не переставал я удивляться. Он снова рассмеялся:
— По марксистским понятиям, да. Но разве вы станете теперь ко мне относиться хуже? Зверски эксплуатировать рабочих я не собираюсь, они будут хорошо зарабатывать. Мастера плавки даже больше меня... Ой, только прошу, не говорите, пожалуйста, пока никому. Придет пора — сами все узнают. И особенно майору Афанасьеву. Провозгласит еще меня... как это?.. эксплуататором трудящихся и объявит непримиримую классовую войну.
Я ошарашенно молчал. Вот тебе и бездельник Андреас!
Да-а, все это требовалось хорошенько разжуваты, как говорил наш венгр, большую часть жизни проживший в Хохландии, капитан Беги...
А вскоре пришел приказ о расформировании нашего отделения. Как это водится в армии: раз, два — и готово! И все-таки до закрытия занавеса мы успели торжественно отметить пятидесятилетие Андреаса и отпуск его на волю.
Вечер удался на славу. Скинулись и купили Андреасу в подарок пишущую машинку: он все печатал на разбитой старенькой, с выскакивавшей время от времени буквой «о».
Расчувствовались все. Он готов был помочь любому и без какой-либо корысти. Даже майор Афанасьев, приняв добрую порцию спиртного, провозгласил тост «за моего лучшего друга Андреаса» и тут же полез к нему целоваться. Всосался в губы, облапив накрепко своими ручищами, пока Андреас, потеряв дыхание, не обмяк в полуобморочном состоянии. А затем, взбодренный аплодисментами, произнес вдобавок маленькую, но весьма выразительную речь:
— Нет, никакой ты не бездельник, Андреас! Это я придумал лично, чтобы поддержать в тебе доброе трудовое рвение. А на самом деле ты, Андреас, самый деятельный из всех бездельников на свете.
И опять полез к нему целоваться, несмотря на усиленные, но безуспешные попытки Андреаса отбиться.
Получил Андреас и формальную вольную из рук подполковника Гуркина. С этой минуты он перестал быть пленным и стал... Да кем же он стал? Предпринимателем? Фабрикантом? Капиталистом? Как-то в голове у меня не укладывалось.
Но самым ценным для Андреаса оказался неожиданный подарок командующего Центральной группы войск. Его вручил приехавший специально для этой цели из Бадена полковник из наградного отдела. Новенькая медаль «За победу над Германией» засияла на лацкане пиджака Андреаса.
В один из своих челночных рейсов Вена — Будапешт я неожиданно столкнулся на Большом Кольце лицом к лицу с Андреасом. Было это уже, кажется, в пятьдесят первом году. Такой же элегантный и улыбчивый, как прежде, только морщин, пожалуй, прибавилось. Да еще седины в кудрях.
— Ну, как завод, господин капиталист?
— Тикает. Как часы. Но... — тут лоб его прорезала складка, — не дают развернуться, господин старший лейтенант. Пять человек рабочих — и ни одного больше, иначе предприятие национализируют. А на одном лишь литье надо держать шестерых... Ну ничего, как-нибудь справимся. Разобью фабрику на две — вот и все дела. Вы строиться не собираетесь? А то подарю такой набор дверных ручек, генералы вам позавидуют,
— Нет, спасибо, до строительства еще не пал... Ну а личные дела как? Жена? Сын?
— Жена умерла. Еще в прошлом году. А сын... Да это же моя главная опора! Способный малый. У него просто талант. Даже два: гравера и предпринимателя. Нет, мы с ним еще наворочаем дел!
На такой оптимистической ноте мы с ним и расстались.
Это была моя последняя личная встреча с «самым деятельным бездельником из всех бездельников на свете».
Приехав в Венгрию после событий 1956 года, я узнал, что Андреас Троппауэр с сыном Арпадом подался на Запад. Диссидировал, как говорили тогда венгры.
Это означало не совсем то, что у нас. Диссидировали из Венгрии многие, и далеко не все по политическим мотивам. Были и другие: экономические, желание воссоединиться с родственниками, жившими за границей, получить образование в более развитой стране и всякое разное.
Осенью 1989 года мы с женой гостили в Австрии у своих друзей. Жили они в небольшом собственном доме на окраине Вены,
Недалеко от них вырос новый гигантский торговый центр ГУМа, разместившийся на площади в полтора квадратных километра. Мы отправились посмотреть это грандиозное торговое предприятие.
Действительно, нечто совершенно необычное. Не выходя из огромного помещения под куполообразной крышей, вы можете посмотреть и купить все, что только продается в венских магазинах: продукты, одежду, мебель, оборудование для дома, целиком так называемые викендовские домики, где многие венцы проводят выходные дни, люстры, телевизоры, всевозможную электронику, целые лестничные пролеты, ванные комнаты всевозможных расцветок... Просто нельзя все перечислить.
И вдруг жена, осматривавшая отдел скобяных товаров для дома, зовет меня к себе:
— Смотри, позолоченные дверные ручки. Помнишь, точно такие, как были у нас на улице Королевы Вильгельмины.
Смотрю. Действительно похожи. Может, только рисунки иные, посовременнее,
Не торопясь поворачиваю тяжелую ручку, вызывающую столько воспоминаний! И вдруг на тыльной стороне ручки, прилегающей к двери, читаю мелкое литье: «А. унд А. Троппауэр, Виин».
Ну, один А. Троппауэр — это ясно: бывший в наше будапештское время еще совсем молодым сын нашего Андреаса — Арпад, Теперь ему уже далеко за шестьдесят.
А второй А. Троппауэр — это, конечно, сам Андреас Троппауэр, сеньор. Вернее, память о нем, так как по возрасту — больше ста лет! — он уже не может быть ни владельцем, ни работником этой, по всей вероятности, преуспевающей фабрики дверных ручек.
Так мы с женой получили прощальный привет от нашего «бездельника Андреаса».
ДВЕ ВСТРЕЧИ В ОДНОМ И ТОМ ЖЕ МЕСТЕ
В тот вечер мы с Гуркиным. засиделись у него в кабинете далеко за полночь. Разговор шел не из легких. Я с азартом напирал на него, доходя до границ дозволенного. Он же, хорошо понимая источник моей горячности, отбивался без резкостей, спокойно, логично, и только по редким подергиваниям скул можно было судить, что спокойствие стоит ему определенных усилий. Но заорать на меня, крикнуть «Хватит!» или «Приказываю замолчать!» — такого Гуркин позволить себе не мог.
Речь шла об издании популярных советских книг для венгерской молодежи, таких, как «Чапаев», «Железный поток», «Как закалялась сталь»... У моих подопечных прогрессивных молодежных организаций не было ни бумаги, ни средств, необходимых для оплаты типографских расходов. Было только одно: переводчики-энтузиасты с недавно организованных факультетов русского языка брались сделать свою часть работы бесплатно, на голом интересе. Но все остальное стоило страшно дорого, к тому же в Венгрии в свободной продаже бумаги вообще не было, пришлось бы прибегать к услугам спекулянтов. В результате каждый экземпляр тиража обошелся бы в такие деньги, что молодым заводским ребятам в трудно выползавшей из послевоенной разрухи стране просто не на что было бы купить книги, и они залегли бы мертвой грудой на прилавках магазинов. Все это Гуркин доказывал мне абсолютно неопровержимо, что называется, на пальцах. Взвинченный непрестанными укорами моих венгерских друзей, — они не без основания жаловались, что мы им, в основном, обещаем, а не помогаем, — я же напирал на отдельные факты, которые, конечно, погоды не делали, но доводом в споре, хоть и шатким, послужить могли.
— Вот вчера майор Афанасьев привез в отделение «студебеккер», полный бумаги. Сегодня на полуторке — еще два больших рулона! — запальчиво выложил я один из своих аргументов.
— Да, нам отдали недоданные в прошлый квартал пять тонн. Но половина принадлежит не нам, а обществу «Венгрия — СССР». Да если бы и вся бумага наша была, то много ли книг издашь на ней.
