Ф. Вагнер. Картежники. 1920-е
«Как много прелести утратило бы наше счастье, если бы никто не радовался ему вместе с нами! Как трудно было бы перенести наши несчастья без друга…»
(Цицерон)
В.-А. Бугро. Сборщицы орехов. 1882
Пословицы о животных
Не гони коня кнутом – гони его овсом.
(русская)
Корми корову сытнее, молоко будет жирнее.
(русская)
Не верь козлу в огороде, а волку – в овчарне.
(русская)
Следуй за голосом собаки, а не шакала: первый ведет в деревню, а второй – в пустыню.
(арабская)
Велик осел, да воду возит;
мал сокол,
да на руках носят.
(русская)
Кошки ссорятся – мышам раздолье.
(русская)
Добрый конек не навезет на пенек.
(русская)
Не бойся собаки брехливой – бойся молчаливой.
(русская)
Хорошо накормишь – плохой конь будет скакуном.
(киргизская)
Дом не бывает без хлеба, селение – без собаки.
(азербайджанская)
Одним кнутовищем коню силы не прибавишь.
(латышская)
К. В. Лемох. Мальчик с собакой. 1873
Лучшие собачьи качества
Задумывались ли вы, почему на многих картинах прошлых лет людей часто сопровождают собаки? Изящные борзые и гончие, забавные пушистые шпицы сопутствуют аристократам, беспородные Шарики и Жучки преданно заглядывают в глаза простых крестьян и батраков… Собака издавна считалась символом бескорыстия, верности и преданной дружбы. И художник не просто отдавал дань уважения этому замечательному животному, но и делал своеобразный комплимент изображенным на полотне людям. Рисуя рядом с ними любимого пса, он символически подчеркивал их лучшие качества. Особенно часто собак изображали вместе с детьми (ведь ребенок чист душой, а значит, способен на самую бескорыстную дружбу), а также рядом с любящими супругами.
Кто будет спорить с тем, что животные – члены нашей семьи? Верные, ласковые и добрые, часто именно они становятся для детей первыми учителями милосердия и ответственности.
«…Кроме папы, бабушки и Фени, у меня есть еще Филат, огромный пес, про которого моя молоденькая тетка, папина младшая сестра Муся, говорит, что он „страшно породистый“, а папочка ей на это отвечает несомненно: „Что и говорить, чистокровный дворянин“. <…> Он был весь черный, как сажа, и кудлатый, как баран. Бог знает, чего только не находилось в этой мягкой пушистой шерсти!
И щепочки, и какие-то обрезки лент, и тела мирно упокоенных, перешедших в область вечного молчания мух. Раз даже моя няня Феня нашла в шерсти Филата огромного сердитого паука. Впрочем, сердитый паук уже не представлял из себя ни малейшей опасности: он был мертвый. Но, несмотря на всю непрезентабельность Филатки, я люблю его после папы, бабушки и няни Фени больше всего на свете. Даже хорошенькая тетя Муся занимает место в моем сердце после него.
Я и Филат – друзья не на жизнь, а на смерть. Хотя место Филата, по положению сторожевого пса, должно быть на дво-ре, но открывая каждое утро заспанные глаза, я вижу милую черную кудлатую голову, которая тычется в синий переплет моей детской кроватки. А горячий, красный язык моего четвероногого друга умудряется в один миг облизать мои щеки, лоб, нос и губы. На энергичные крики няни Фени: „Пошел вон, на свое место, Филатка!“ мой приятель наивно воображает, что его место под моей кроваткой, и забирается туда на время, пока я, при помощи няни, совершаю свой утренний туалет.
Ежедневно на молитве, прося здоровья папе, бабушке, тете Мусе, няне Фене и мне маленькой, я неизменно прибавляю также: „и Филатке“.
– Не надо, не надо, – энергично протестует Феня; – разве можно наравне с православными христианами поганого пса упоминать?
– А разве Филатка поганый? Да он лучше и добрее всех, – не менее энергично заступаюсь я за своего четвероногого друга и прибавляю без малейшего смущения, осеняя себя крестом: И дай им всем, добрый Боженька, здоровья и успеха во всех их делах!»
Л. Чарская, «Люсина жизнь»
Э. Мунье. Лучший друг. 1882
Мы часто начинаем очеловечивать животных, которые живут рядом с нами. Особенно в минуты одиночества, когда общение с котом или собакой заменяет нам участие и внимание близких. И самое удивительное, что такое отношение бывает оправданно! Подобное отношение к животным мы встречаем и в «Жанете» А. И. Куприна, и в чеховской «Каштанке»…
«…Два года назад, зимою, дождливыми полусумерками, к нему в открытое окно пробрался с крыши полудикий кот – черный, длинный, худой, наглый, – настоящий парижский апаш кошачьей породы. Никогда еще в своей жизни не видал Симонов ни человека, ни животного, которые носили бы на себе такое несчетное количество следов бывших отчаянных драк.
Кот требовательно мяукал, распяливая свой рот в узкий ромб, яростно блестя пронзительными зелеными глазами, судорожно царапая когтищами край подоконника. Профессор поставил ему на стол блюдечко скисшего молока с хлебом и остатком жареной грудинки. Кот поел, муркнул что-то вроде небрежного „спасибо“ и в один прыжок очутился снова на крыше.
На другой день он пришел днем. И не только погостил около часа; даже, с нескрываемой брезгливостью, позволил слегка себя погладить. Потом зачастил. По целым дням спал, как собака, на голом полу, а вечером исчезал по своим темным и опасным делам.
<…>
Пожалуй, их отношения можно было бы назвать дружбой. В дружбе один всегда смотрит хоть чуть-чуть сверху вниз, а другой снизу вверх. Один покровительствует, другой предан. Один великодушно принимает, другой радостно дает. Первым был, конечно, кот.
Это он нашел профессора, а не профессор его. В области перемещения в трех измерениях кот был несравненно щедрее одарен природою, чем профессор. Профессор уже устал от жизни, хотя продолжал любить и благословлять ее, – кот жил всей кипучестью одичавших страстей: любовью, драками, воровством, убийством. Кот знал и умел делать тысячу вещей, которые были совсем недоступны профессору.
Разве мог бы профессор поймать зубами хоть самого маленького мышонка. А кот однажды утром притащил в мансарду пойманную и задавленную им на улице огромную рыжую крысу, из тех злобных чудовищ, что живут в водосточных каналах и никого не боятся. Когда профессор отворил ему окно, он со стола бросил прямо на пол, к ногам слабого человека, труп побежденного врага. И столько было силы в черной окровавленной морде, столько гордости в глазах, то расширявшихся, то сжимавшихся от волнения, что Симо-нов совершенно серьезно шаркнул ножкой и сказал:
– Очень вам благодарен».
А. И. Куприн, «Жанета»
А. А. Харламов. Две девочки. Кон. XIX – нач. XX в.
«…Каштанка съела много, но не наелась, а только опьянела от еды. После обеда она разлеглась среди комнаты, протянула ноги и, чувствуя во всем теле приятную истому, завиляла хвостом. Пока ее новый хозяин, развалившись в кресле, курил сигару, она виляла хвостом и решала вопрос: где лучше – у незнакомца или у столяра? У незнакомца обстановка бедная и некрасивая; кроме кресел, дивана, лампы и ковров, у него нет ничего, и комната кажется пустою; у столяра же вся квартира битком набита вещами; у него есть стол, верстак, куча стружек, рубанки, стамески, пилы, клетка с чижиком, лохань… У незнакомца не пахнет ничем, у столяра же в квартире всегда стоит туман и великолепно пахнет клеем, лаком и стружками. Зато у незнакомца есть одно очень важное преимущество – он дает много есть…»
А. П. Чехов, «Каштанка»
Б. Ривьер. Сочувствующий. 2-я пол. XIX в.
В небольшом произведении «Муму» живо представлена классическая для середины XIX столетия социальная проблематика. Но на первом месте – все же трогательная история о том, как маленькая собачка стала для глухонемого Герасима, насильно вырванного из привычной ему деревенской обстановки и не имевшего семьи, единственным и преданным другом.
«Ни одна мать так не ухаживает за своим ребенком, как ухаживал Герасим за своей питомицей. (Собака оказалась сучкой.) Первое время она была очень слаба, тщедушна и собой некрасива, но понемногу справилась и выравнялась, а месяцев через восемь, благодаря неусыпным попечениям своего спасителя, превратилась в очень ладную собачку испанской породы, с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами. Она страстно привязалась к Герасиму и не отставала от него ни на шаг, все ходила за ним, повиливая хвостиком. Он и кличку ей дал – немые знают, что мычанье их обращает на себя внимание других, – он назвал ее Муму. Все люди в доме ее полюбили и тоже кликали Мумуней. Она была чрезвычайно умна, ко всем ласкалась, но любила одного Герасима. Герасим сам ее любил без памяти… и ему было неприятно, когда другие ее гладили: боялся он, что ли, за нее, ревновал ли он к ней – бог весть! Она его будила по утрам, дергая его за полу, приводила к нему за повод старую водовозку, с которой жила в большой дружбе, с важностью на лице отправлялась вместе с ним на реку, караулила его метлы и лопаты, никого не подпускала к его каморке. Он нарочно для нее прорезал отверстие в своей двери, и она как будто чувствовала, что только в Герасимовой каморке она была полная хозяйка, и потому, войдя в нее, тотчас с довольным видом вскакивала на кровать. Ночью она не спала вовсе, но не лаяла без разбору, как иная глупая дворняжка, которая, сидя на задних лапах и подняв морду и зажмурив глаза, лает просто от скуки, так, на звезды, и обыкновенно три раза сряду – нет! тонкий голосок Муму никогда не раздавался даром: либо чужой близко подходил к забору, либо где-нибудь поднимался подозрительный шум или шорох… Словом, она сторожила отлично. Правда, был еще, кроме ее, на дворе старый пес желтого цвета, с бурыми крапинами, по имени Волчок, но того никогда, даже ночью, не спускали с цепи, да и он сам, по дряхлости своей, вовсе не требовал свободы – лежал себе, свернувшись, в своей конуре и лишь изредка издавал сиплый, почти беззвучный лай, который тотчас же прекращал, как бы сам чувствуя всю его бесполезность. В господский дом Муму не ходила и, когда Герасим носил в комнаты дрова, всегда оставалась назади и нетерпеливо его выжидала у крыльца, навострив уши и поворачивая голову то направо, то вдруг налево, при малейшем стуке за дверями…»
