Провизор смолк, глядя на новую обложку, где стояли его фамилия и статья уголовного кодекса. Он помнил надпись на прежней: «Дело о самоубийстве Ю. Ворониной».
— Вот так и заменил я себе обложечку.
Арестованный не строил иллюзий на тот счет, что суд сохранит ему жизнь.
— Вот если бы дневничок этот не попал вам. Тогда бы иной разговорчик…
Провизор не ошибся в предположениях. Приговор оказался тем, какого он ожидал.
Босые ноги Мокрецова всунуты в стоптанные полуботинки без шнурков, одежда — грязные тряпки.
Он поджег собственный дом. Пожар погасили соседи, вытащив через окно трехлетнего ребенка.
— Пьющий я, — говорит он, глядя мимо собеседника. — Незадолго до случая много пил. Ну, и напала на меня чума: голоса стали слышаться. Как будто окружают. Заперся я в комнате, а они сквозь дверь прошли. Чьи-то глаза на меня прямо с двери уставились. Облил я их керосином и поджег. Теперь вот и сам понимаю, что чума была, а приходится объясняться: могут подумать, что злоумышленно дом поджег. Жена первая скажет. Она готова меня в ложке воды утопить, не подумайте, что тихая. Я же, в сущности, больной. Дипсоман. За последние годы новых брюк не износил. Неделю полежат — и пропиваю. А ведь раньше бухгалтером работал, с галстуком ходил, в шляпе. Вот она, жизнь-то какая…
Анна Мокрецова, сухая женщина с потухшим взглядом, на вопросы отвечала нехотя. Ее слова были окрашены каким-то болезненным, глубоким раздумьем. Казалось, она не видит пользы ни от вызова мужа в прокуратуру, ни от собственного пребывания у следователя.
— Не будет он лечиться. Если вылечится, тогда ему работать нужно. И по дому управляться. А работать он не хочет. Говорит: «Ишак — полезное животное, но я им быть не желаю». Не пьяный говорит, трезвый. А пока пьет, спроса с него нет. «Больной, мол. Дипсоман». И все на него так смотрят.
Следователь прокуратуры Карасева направила Мокрецова на принудительное лечение.
Не прошло, однако, и года, как Мокрецов и следователь встретились вновь. Бывший бухгалтер не оставил склонности к спиртному и не обрел желания поступить на работу.
Когда жена отказала ему однажды в деньгах на выпивку, он спорол каракулевый воротник с ее зимнего пальто и отдал воротник на рынке за бутылку. Домой возвратился нетрезвым.
— Так ты меня в «Орловку» хотела определить? К сумасшедшим? Думала пропаду, а ты будешь наслаждаться? Тебе, значит, стыдно? Я пьяница, я алкоголик!
Он жестоко избил жену, связал ее вещи в два узла, вынес на огород и, облив керосином, поджег. Чтобы тряпки лучше горели, Мокрецов ворошил их лопатой.
Покончив с ними, он вернулся в дом и топором стал сокрушать в комнате все, что мог: зеркальный шкаф, телевизор, радиоприемник, диван — вещи, купленные после продажи половины дома.
Вызванный женою милиционер пришел в тот момент, когда Мокрецов завершал разрушение мебели.
— Па-ггади, сержант, я его в щ-щепки!
От стола со звоном отлетела дубовая доска.
— Теперь забирай меня!
Сидеть, однако, Мокрецову долго не пришлось. Он написал жене записку, где клялся, что бросит пить, слезно просил простить его, уверял, что не пройдет и года, как он заработает то, что уничтожил, умолял последний раз поверить ему.
Сердце женщины мягче воска. Анна Мокрецова на следствии заявила, что драка была обоюдной и что ради детей просит выпустить мужа. Суд определил Мокрецову условное наказание, и в тот же день бывший бухгалтер пришел домой.
Первой его заботой было отыскать в доме порожние бутылки и банки, вымыть их и отнести в магазин. Оттуда ой вернулся с четверткой.
— Ты, змея, думала, что я тебе правду написал? — проговорил он, злобно усмехаясь. — Х-ха! Я вышел потому, что обманул тебя. А то бы ты сгноила меня там!..
Впрочем, следователю Карасевой, приехавшей спустя неделю в дом Мокрецовых для осмотра места происшествия, об этом разговоре ничего не было известно, как не было известно и о том, каким образом складывались отношения супругов после возвращения хозяина.
Половина дома, где жили Мокрецовы, состояла из комнаты, кухни и небольшого коридора. Из коридора в кухню вела новая, некрашенная дверь. Ее поставили вместо сгоревшей при пожаре. Потолок в коридоре отсутствовал, его выломали во время пожара, чтобы спасти крышу. Остались две балки, почерневшие от копоти. На одной из них, в петле из бельевого шнура и висел труп Григория Мокрецова, с головою, неестественно склоненной на бок, и руками, опущенными вдоль туловища.
Уже с первого взгляда петля представлялась нетипичной. Между головой трупа и балкой почти не оставалось свободного пространства.
На правой ноге был обут стоптанный ботинок, на левой одет спущенный грязный носок с дыркой у большого пальца. Одежда носила обильные следы непросохшей грязи.
В коридоре и кухне толпилось множество любопытных. Те, кто не попал в дом, заглядывали с улицы в окна.
Милицейский шофер удалил из помещения посторонних. Следователь и судебный врач приступили к осмотру.
Описав в протоколе позу трупа и состояние одежды, следователь перешел к осмотру домашней обстановки.
Следов борьбы или самообороны в квартире не отмечалось. Вещи оставались на местах, железные кровати были заправлены.
В кухне, на столе, покрытом старой, порезанной местами клеенкой, лежала расколотая гипсовая кошка с отверстием в голове для опускания монет.
Левый ботинок Мокрецова обнаружили за кроватью, стоявшей в комнате, слева по входу, у голой стены.
В коридор вынесли старое байковое одеяло, которым укрывался покойный (простыни не нашлось). Одеяло расстелили на полу, обрезали петлю подальше от узла и, придерживая труп, осторожно опустили его на одеяло.
Багровая странгуляционная борозда на шее имела косо восходящее направление. Механизм ее образования был достаточно ясен. Зато чуть пониже борозды на шее были заметны какие-то подозрительные прерывистые пятна, а по щеке, по линии рта, шла поперечная синяя полоса, похожая на след трения веревкой.
Следователь насторожился.
Жена Мокрецова выглядела взволнованной и страшно испуганной. Сын тринадцати лет угрюмо глядел в синюшное лицо отца. Одиннадцатилетняя дочь не выходила из комнаты, боязливо косясь на дверь. Только трехлетний Степка с тарахтением возил по щелеватому полу игрушечный автомобиль. Жена Мокрецова объяснила, что около шести вечера она сидела в комнате и латала сыну рубаху. Старшие за столом учили уроки, а маленький после дождя бегал на улице по лужам. Муж, как всегда нетрезвый, был на кухне. На то, что муж вышел, она не обратила внимания.
Через полчаса, по словам Мокрецовой, она решила взглянуть, не ушел ли далеко от дома Степка.
Переступив порог коридора, она вскрикнула от испуга. Мокрецов висел в петле, а в стороне на полу валялся табурет.
Объяснения женщины, однако, не вязались с данными осмотра.
Странные пятна на шее, багровый рубец на щеке, у рта и в особенности нетипичная петля давали основания думать, что хозяин дома умер при совершенно иных обстоятельствах.
Никакой записки, обычной в этих случаях, при осмотре найдено не было.
На следующий день Анна Мокрецова, такая же взволнованная и испуганная, как вчера, сидела в комнате следователя. Под взглядом Карасевой она испытывала знобящее чувство, но продолжала твердить, что муж покончил самоубийством.
Из коридора слышался голос Степки, пришедшего с матерью. И тут у следователя мелькнула одна мысль.
Карасева удалила женщину из комнаты и позвала мальчика.
Степка только одну минуту усидел на стуле. Потом он принялся лазить, хватать из стакана карандаши, хлопать пальцами по клавишам пишущей машинки.
Чтобы мальчик немного угомонился, Карасева дала ему лист бумаги и цветной карандаш. Когда лист оказался исчерченным неописуемыми каракулями, Карасева мягко спросила:
— Степа, а почему твой папа висел в коридоре?
То, что услышал следователь, было совершенно неожиданно.
— Он лежал на кровати, а мы его веревкой обмотали. Он — хр-р! А потом мы его кверху тянули.
— Кто тянул?
— Мы все. Мама, Коля, Наташа. И я тянул.
Анна Мокрецова не стала запираться. Беседа с ней продолжалась на основе полной откровенности.
Вытирая концом головного платка набухшие глаза и путаясь в словах, она торопливо рассказывала:
— Ведь мне после него тюрьма раем покажется. Я еще не верю, что он мертвый. Всю зарплату пропивал. А какая она у меня? Посудница на кухне. Если бы там не ела, да в кошелке домой не приносила, умерли бы. Хлеб — весь оттуда: куски, что на тарелках остаются…
