Поезд пришел в Ревель в 5 часов утра 2 августа 1920 года. Меня встретили двое лиц. Первый был инженер Анчиц, которого я знал еще в Петербурге, где он в дореволюционное время был старшим инженером на одном из заводов «Сименс и Шуккерт». Второго я не знал. Небольшого роста, человек уже не первой молодости, с лицом типичного мелкого коммивояжера, с таковыми же манерами и с маленькими хитрого выражения, вечно бегающими глазками, он точно всей своей фигурой говорил «чего прикажете?». Он преувеличено почтительно поклонился мне и представился:
– Позвольте представиться, глубокоуважаемый Георгий Александрович, моя фамилия В. (Я обозначаю этого сотрудника лишь начальной буквой его фамилии, так как мне пришлось вскоре его экстренно уволить, он был уличен мною в весьма крупных и злостных манипуляциях. Вся история с ним такова, что по обстоятельствам весьма серьезным и совершенно исключительным я не могу о ней говорить в настоящее время. Но и описываю ее весьма подробно и описание это оставлю в сохраненном и верном месте с тем, что оно может быть опубликовано лишь через двадцать лет после моей смерти, когда оно, по моему мнению, потеряет злободневный интерес и неспособно будет уже никому повредить и когда за этим эпизодом останется лишь некоторое историческое значение. – Автор.). Я имею для вас письмо от Леонида Борисовича, – и с этими словами он протянул мне письмо.
«Дорогой Жорж, – писал Красин, – этописьмо передаст тебе товарищ В., которого я усиленно рекомендую твоему вниманию и с которым советую тебе переговорить до свидания с Гуковским. В. очень хорошо осведомлен о всех коммерческих делах Гуковского и его доклад очень многое осветить тебе и поможет тебе ориентироваться на первых твоих шагах. В. был командирован Шейнманом против желания Гуковского, который держит его в черном теле.
На меня лично В. произвел впечатление человека серьезного и честного и притом великолепного коммерсанта, почему я усердно рекомендую его на должность заведующего коммерческим отделом и не сомневаюсь, что в этой роли он будет тебе очень полезен. Впрочем, я, конечно, отнюдь не навязываю его тебе, и ты сам, познакомившись и поговорив с ним, решишь вопрос о нем.
Инженера Анчица, который хотел встретить тебя вместе с В., ты знаешь лично: это мой старый сотрудник по «Сименс и Шукерт». Он находится в Ревеле в командировке в качестве эксперта по техническим вопросам и он, в этом я твердо убежден, будет тебе очень полезен.
Ну, старина, желаю тебе от всего сердца полного успеха в твоих делах… Знаю, что тебе предстоит много горького и неприятного в Ревеле. Вооружись хорошей метлой и веди свою линию твердо.
Гуковский, судя по моему свиданию с ним проездом, встретит тебя в штыки. Приготовься – Бог не выдаст, свинья не съест. Пиши о всех затруднениях и держи меня, по возможности, в курсе всех твоих шагов» (Письмо это цитирую на память. – Автор.).
– Вам знакомо содержание этого письма, товарищ В.? – спросил я, прочитав письмо.
Вид письма мне показался подозрительным, – точно неумелая рука вскрыла и потом вновь запечатала его.
– Нет, Георгий Александрович, – как то очень поспешно, бегая своими хитренькими глазками, ответил В. – Леонид Борисович написал его, запечатал в конверт и дал мне для передачи вам немедленно по вашем приезде.
Анчиц и В. сообщили мне, что, получив вчера еще телеграмму от Маковецкого из Нарвы о дне моего приезда, они заняли для меня комнату в гостинице «Золотой Лев», что в Ревеле очень трудно с помещениями, так как все гостиницы переполнены массой наехавших спекулянтов, жаждущих половить рыбку в мутной воде советского представительства. И действительно, мне сразу же пришлось хлопотать, чтобы разместить приехавших со мной сотрудников в количестве восьми человек.
И в «Золотом Льве» В. и Анчиц подробно информировали меня о делах Гуковского и его сподвижников, иллюстрируя отдельными фактами ту общую картину хищничества, грабежа и мошенничества и разврата и разгула, которые царили в «Петербургской Гостинице». Гостиница эта была реквизирована эстонским правительством и вся целиком предоставлена (за определенную плату, конечно), Гуковскому с его штатом для жилья и бюро.
Около девяти часов утра я, скажу правду, с тяжелым сердцем отправился в «Петербургскую Гостиницу» к Гуковскому. Я подошел к весьма загрязненному, имевшему крайне обветшалый вид, довольно большому зданию. Это и была пресловутая «Петербургская Гостиница». На тротуаре около нее толпилось несколько человек вида интернациональных гешефтмахеров. Я прошел сквозь них, причем, когда они мне давали дорогу, я успел поймать шепотом произнесенные слова: «этот самый… Соломон… сегодня приехал…»
Я вошел в вестибюль гостиницы, грязный и затоптанный, загаженный плевками и окурками папирос. Он был весь заполнен такого же типа людьми, каких я встретил на тротуаре перед входом в гостиницу. Стоял смешанный гул голосов, видны были резко жестикулировавшие руки. Среди этих голосов я ясно услыхал свое имя и снова «сегодня приехал… из Москвы… остановился в «Золотом льве»… Очевидно, сорока на хвосте принесла им это известие и очевидно, они уже и в лицо меня знали, потому что, едва я успел войти в вестибюль, как все смолкли и засуетились, почтительно открывая мне проход на лестницу во второй этаж…
– Вам, верно, к господину Гуковскому? – спросил один из этих интернациональных лиц, указывая мне дорогу наверх. – Во второй этаж пожалуйте, там курьер, он вас «проведет»…
На площадке второго этажа меня уже ждал, по-видимому, предупрежденный о моем появлении курьер.
Это был здоровый парень по фамилии Спиридонов, с которым я впоследствии очень сошелся, недалекий, честный и прямой, грубоватый, говоривший, растягивая по-волжски «оо», молодой красноармеец. Он глядел всегда мрачно и даже свирепо исподлобья, но когда он улыбался (а улыбался он всегда, когда, например, говорил с детьми), лицо его освещалось чудным внутренним светом и становилось прекрасным.
По коридору второго этажа, заходя по временам в ту или иную дверь или перебегая торопливо из одной комнаты в другую, спеша, точно доме был в пожар, суетились и толпились те же интернациональной внешности аферисты, разговаривая иногда с кем либо, по внешнему виду, из сотрудников.
– Вам товарища Гуковского? – грубоватоспросил меня Спиридонов. – Идите за мной. – И он пошел вперед, показывая мне дорогу. Он постучал в дверь и я вошел…
Я посвящу несколько строк описанию внешности Гуковского. Он был невысокого роста, довольно широкоплеч. Он сам, нисколько не стесняясь, с некоторым цинизмом сообщал, что страдает сифилисом, прибавляя при этом с улыбочкой и легким смешком: «Не беспокойтесь, теперь это, хе-хе-хе, не заразно…». Болезнь эта внешне отразилась у него, между прочим, на ногах, которыми он с трудом переступал. Рыжеволосый, с густыми нависшими бровями, он носил рыжую с проседью бородку. Из под бровей виделись небольшие глаза, обрамленные гнойными, всегда воспаленно-красными веками. Выражение глаз было неискреннее, со вспыхивающим в них по временам недобрым огоньком, которым он вдруг точно просверлить своего собеседника.
Он обладал при этом чуть-чуть сиплым, тягучим голосом, высокого тенорового тембра, которому – это чувствовалось – он старался придать тон глубокой искренности, понижая его до баритональных нот. Я никогда не слыхал, чтобы он смялся простым, здоровым, прямо от души, смехом – он всегда как то подхихикивал, всегда или с озлоблением или с ехидством, точно подсиживая своего собеседника. И от этого его смешка «хе-хе-хе!» становилось как то не по себе.
Номер, занимаемый Гуковским, состоял из двух комнат – большой, его кабинета, и маленькой, его спальни. При моем появлении Гуковский сидел за письменным столом. Он настолько не скрывал своего враждебного отношения ко мне, что даже не счел нужным замаскировать его улыбкой приветствия… И внутренне я был ему за это благодарен, так как это яснее открывало наши карты.
– А-а… приехали-таки? – спросил он меня не то, что холодным, а таким тоном, как говорят «принесла тебя нелегкая»…
– Как видите, – ответил я.
– А почему вы остановились не здесь, не в «Петербургской Гостинице», а в «Золотом Льве»?… Мне это не нравится… Я предпочел бы, чтобы вы жили здесь же, вместе с нами…
Этот первоначальный обмен любезностями показался мне настолько комичным, что я не мог не улыбнуться.
– Ну, об этом мы поговорим когда-нибудь на досуге, – ответил я, – а сейчас давайте говорить о делах…
– О каких делах? – тоном деланного изумления спросил он каким то скрипучим голосом, взглянув на меня своими воспаленными глазами, в которых светилась и хитрость, и жестокость, и скрытая злоба, и наглость…
