Когда доктор наконец приехал, он внимательно изучил плод и заставил меня посмотреть на него.
– Кэсси, – сказал он, – взгляните, вам станет легче.
Я долго не могла заставить себя поднять глаза, а когда наконец решилась, увидела младенца, мальчика, с огромной головой и искривленным позвоночником. Гидроцефалия и расщелина позвоночника – вот научные названия его врожденных дефектов. Казалось, сама природа вмешалась и избавила его от мучений. Да, в конце концов мне стало легче, но в тот день я знала лишь то, что потеряла еще одного сына, и была безутешна.
В тот же вечер к нам нагрянули мои родители. Им позвонила моя подруга Кристин, которая жила по соседству. Мама никогда раньше не бывала у меня дома: ей было плевать и на мое замужество, и на родившуюся внучку. Что же заставило ее навестить меня? Что ей нужно? Что у нее на уме?
Стоило маме переступить порог дома, как она разразилась рыданиями, и Кристин принялась ее утешать. Она не знала, какой человек моя мать на самом деле, потому что я не рассказывала, как страдала в детстве от ее жестокости. Пока Кристин успокаивала ее, мама взглянула на меня. В ее взгляде не было ни любви, ни беспокойства. Это был взгляд триумфатора: она была счастлива, что смогла приковать внимание к себе, что все утешают ее, а не меня. Я так нуждалась в поддержке, а мама спокойно продолжала ломать комедию. Главное, у нее были зрители, для которых она могла дать представление, и оказалось вдруг, что больше всех от выкидыша пострадала почему-то именно она.
Папа пытался сказать мне что-то хорошее, но его слова скорее озадачили меня, чем утешили.
– Это испытание, Кэсси, – прошептал он. – Господь испытывает тебя.
– Зачем Богу меня испытывать? – со слезами проговорила я. – Зачем он позволил мне забеременеть, если все равно потом забрал ребенка?
– Он просто видел, как тебе тяжело, какая у тебя нелегкая жизнь, вот и хотел тебя испытать, чтобы посмотреть, какой путь ты выберешь.
– Что ты хочешь этим сказать? – жестко спросила я, начиная сердиться.
– Бог хотел посмотреть, сделаешь ли ты аборт или нет, – ответил папа. – Аборт – самый легкий путь. Понимаешь теперь?
– Так почему же Бог позволил случиться выкидышу? Я же не сделала аборт!
– Может быть, он просто сам принял за тебя решение. Ведь главное испытание ты прошла. – Папе все было ясно. Он искренне верил в свои слова.
Он пытался меня утешить, но ему не удалось. Его слова озадачили меня, расстроили и даже рассердили.
После выкидыша я снова впала в депрессию, и мне снова прописали транквилизаторы. Я ухаживала за детьми, но брак с Робертом трещал по швам. Не в силах наладить отношения с мужем, я всю себя посвятила воспитанию детей. Я хотела быть очень хорошей, любящей матерью. Несмотря на все мои усилия, Мелисса, едва ей исполнилось девять лет, начала плохо себя вести, особенно в школе. Я понимала, что она чувствует себя изгоем, нелюбимым ребенком – Роберт и его семейка всегда ставили ее ниже других детей, – но поделать ничего не могла.
Мы с Мелиссой сходили к семейному психотерапевту, и тот сразу же определил, что все проблемы вызваны отношением к ней Роберта. Пару раз мы все вместе ходили на прием, а потом Роберт заявил, что не видит необходимости посещать сеансы семейной психотерапии вместе с нами. Один из врачей якобы сказал ему, что я страдаю от послеродовой депрессии, которая усугубляется тем, что я потеряла двух сыновей. Он убедил всех врачей в клинике, что все дело во мне и моих проблемах с психикой. Все внимание терапевтов переключилось на меня, а об отношении Роберта к Мелиссе забыли. Не спорю, я нуждалась в помощи психологов. Но факт остается фактом: мы пришли к специалисту всей семьей, чтобы вместе решить все наши внутренние проблемы, а закончилось все тем, что меня, будто бы с моего добровольного согласия, положили в психиатрическую лечебницу.
Сначала все было неплохо. Я надеялась, что мне удастся там отдохнуть и набраться сил. Девочки, Мелисса и Люси, могли проводить со мной почти все время. Наконец-то мне удалось выспаться. Затем все резко изменилось. Я должна была целыми днями сидеть в палате одна, с дочками могла видеться только по вечерам в течение десяти минут. Ко мне не пускали посетителей, не давали говорить по телефону, запрещали читать письма. Это было поистине ужасно. А главное, я не могла понять, зачем со мной так поступают. Почему со мной обращаются, как с заключенной?
Будучи в отчаянии, я сказала, что моя мать очень больна, и мне разрешили ей позвонить. Я рассказала ей, что произошло, и умоляла спасти меня. Я сказала, что мне очень страшно и что я нуждаюсь в ее помощи. Какой же я все-таки была дурой! Неужели после стольких лет я все еще надеялась на ее помощь?
По голосу мамы я поняла, что ей доставляет явное удовольствие отказать мне в помощи.
– Ты сама во всем виновата, – сказала она, – сама и расхлебывай.
Да, она меня ненавидела.
Дозы препаратов были увеличены. Одни таблетки я принимала, чтобы заснуть, другие – чтобы проснуться. Таблетки, таблетки, горы таблеток! Роберт отказался забрать меня из клиники, он сказал, что лечение мне «пойдет на пользу».
Я и правда чуть не сошла с ума в клинике. Весь персонал видел, в каком я была состоянии: истеричная женщина, не желающая выполнять предписания врачей. Я отказывалась принимать лекарства. Я не желала все время лежать. Я хотела проводить с детьми больше десяти минут в день. Я хотела домой.
Шесть долгих тяжелых месяцев провела я в клинике. Однажды Роберт, когда пришел меня навестить, сказал, что собирается добиться опекунства над Мелиссой и Люси, продать дом и переехать жить в другое место. Юридически он имел на это право, так как удочерил Мелиссу.
– Так будет лучше, – уверял он. – Я уже подыскал твоей дочери подходящую школу. Это школа-интернат при монастыре. Мелисса будет жить и учиться там, а домой приезжать только на выходные.
«Твоя дочь» – вот как выразился Роберт, и так же он относился к Мелиссе. Я была поражена.
– Ты не посмеешь, – сказала я. – Я тебе не позволю.
Я пыталась говорить угрожающим тоном, но Роберт не сомневался, что добьется своего. Как я могла ему помешать, находясь в психушке?
Я написала моему солиситору[13]. Медсестра отказалась отправить письмо, так что пришлось просить одного из пациентов тайком опустить его в почтовый ящик. Солиситор сразу же приехал навестить меня и немедленно наложил запрет на продажу нашего с Робертом дома. Он также добился того, что Мелиссу и Люси признали лицами, находящимися под опекой суда, чтобы Роберт не смог их никуда увезти. Мне сразу стало спокойнее. В конце концов солиситор выяснил, что я, вопреки заверениям Роберта и администрации, вовсе не обязана находиться в клинике против собственной воли. Я вольна уйти домой, когда мне вздумается.
На следующий же день я выписалась из клиники. Был уже июль семьдесят седьмого года, как раз завершались празднества в честь двадцатипятилетия царствования Елизаветы Второй. Я пропустила все веселье, народные гулянья, визит королевы, но зато наконец-то вернулась домой, к детям.
Наш с Робертом брак еще агонизировал некоторое время, прежде чем рухнуть окончательно. Накопилось слишком много неразрешимых проблем. Не спорю, виноваты были обе стороны. Свою роль сыграла и моя зависимость от антидепрессантов, в которой я оказалась по вине докторов. В итоге мы с Робертом развелись, и я вновь стала матерью-одиночкой.
Мне снова предстояло начать жизнь с чистого листа, но я была слишком усталой для этого. Я часто чувствовала себя нехорошо. А однажды потеряла сознание в супермаркете.
Мой лечащий врач, которого сразу же вызвали, сказал, что так мой организм посылает сигналы бедствия. По его словам, нужно было немедленно прекратить прием транквилизаторов, антидепрессантов и прочих медицинских препаратов. Этот же врач пару лет назад заявил, что я никогда не смогу жить без антидепрессантов. Он же утверждал, что эти таблетки совершенно безопасны и не вызывают привыкания. И он же их прописал. Сначала мне действительно стало лучше, прекратились истерики, я перестала плакать без причины. Теперь, несколько лет спустя, он говорил, что я должна резко бросить их принимать. Ну и как, интересно, я должна была это сделать?
Но, как бы там ни было, я всегда выполняла предписания врачей. Первые два дня все было хорошо, но на третий я проснулась в холодном поту. Меня охватила сильная паника, я дрожала так, что не могла встать с кровати. Весь день все вокруг казалось мне иллюзией, я представляла, что смотрю на себя и на все происходящее со стороны. Ночью меня мучили кошмары. Мне снилось, что стены комнаты надвигаются на меня, и я проснулась в ужасе, но не могла понять, чего именно боюсь. Несколько следующих дней ужас чередовался с паникой, паника сменялась приступами тошноты и сильным ознобом. В какой-то момент я, полностью обнаженная, выбежала в сад и принялась руками рыть нору. Потом стала биться головой о стены. Перед глазами все расплывалось. То я не могла заставить себя пошевелиться, то, наоборот, носилась по дому как одержимая. Шестую ночь я провалялась на полу в туалете, хватаясь руками за трубы. Мне очень хотелось умереть.
