как и обещал, принес нам горячего чаю. Кристина лежала в машине, а мы с кадетом и полицейскими стояли на улице.
— Как там твои вши поживают? — спросил меня он.
— Размножаются, — важно ответила я, и он рассмеялся.
Он видел, что Кристине очень плохо, и ему было очень неловко. Он, как и я, хотел что-то сделать — я это заметила, — но не мог. Когда толпа окружила вертолет, он стоял позади всех и махал мне рукой.
— Может быть, мы еще увидимся в России! — прокричал он мне. — Инша Алла!
Я тоже хотела сказать: «Инша Алла», но на моем плече висела Кристина, и у меня не нашлось сил.
Последний вертолет забрал нас, и вот мы уже в аэропорту Алеппо, где первым делом нам сказали, что самолетов сегодня не будет. Вчера был. Позавчера был. И позапозавчера был. А сегодня — нет. Так что мы теперь будем жить в аэропорту.
Мне кажется, что я человек-катастрофа. Где бы я ни оказалась, все заканчивается трагедией. И это у меня с детства. Меня можно в тыл врага посылать, я буду там просто жить и ничего не делать, а закончится все сверхъестественным катаклизмом.
Часть четвертая. Дорога в Дамаск
Утром Кристине стало хуже, и она попросила сопроводить ее до ванной комнаты. Оказалось, что ближайший туалет находится неблизко, и мы несколько раз заблудились, прежде чем встретили солдата, который проводил куда следует.
Когда мы вышли, у Кристины случился приступ. Она ахнула, как от сильной боли, и потеряла сознание. Я успела ее подхватить. Раньше я могла бы ее поднять без труда, но после голодовки еле-еле сумела устоять на ногах, схватив ее под руки. Мое тело меня не слушалось, и Кристина начала соскальзывать вниз. У меня же совсем не было сил удержать ее, не было сил, даже чтобы присесть с ней на руках. Я чувствовала, что могу сейчас либо упасть, либо стоять на прямых ногах, а сил в руках становилось все меньше.
Я запаниковала. Надо было звать на помощь, но тот военный, который только что указал нам дорогу, куда-то испарился. Я вертела головой по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь, но ранним утром зал был пуст.
Помню, как хотела позвать на помощь, но никак не могла решить, на каком языке. На арабском литературном это было очень длинно. Как попросить на диалекте, я не знала. Ну а английский разом вылетел из головы.
— Пожалуйста, помогите! — закричала я по-русски и разревелась как последняя клуша.
Откуда-то сразу появились люди. Несколько солдат подскочили ко мне и взяли Кристину. Потом появился Адхам, он поднял Кристину на руки, и когда все от него отошли, мы увидели, что Кристина совсем бледная. Кожа под глазами и губы были мертвенного синего цвета.
Один из солдат взял мою подругу за запястье и сказал, что пульса нет. Все решили, что Кристина умерла, и замерли в нерешительности.
Действительно, как тут не растеряться. Пять часов утра. Аэропорт. Зал ожидания. Труп. А что делать с мертвецом в аэропорту, окруженном повстанцами?
Ни я, ни Адхам этого не знали. Мы бы стояли очень долго, но Адхаму было тяжело держать Кристину одному, и он отнес ее на скамейку. Я плелась за ним.
Я не знала, сколько прошло времени, но Кристина вдруг дернула рукой и приоткрыла глаза. Мы все радостно выдохнули. Слава богу, она была жива.
Военные сказали, что в аэропорту есть полевой госпиталь, в котором оказывают помощь раненным в перестрелках под аэропортом. Кто-то добыл каталку, и мы отвезли Кристину туда.
Тогда я поняла, что не все могут мыться холодной водой и спать на каменном полу.
Моя подруга лежала на больничной кушетке, когда вошел врач в синем халате. Невысокого роста, плотного телосложения. У него было очень доброе лицо с внимательными карими глазами.
— Салам алейкум! — поздоровался он. — Доктор Таха, Хезболла 62!
Кристине было очень плохо, мне казалось, что она умирает, и даже скажи врач, что он из Аль-Каиды, я бы все равно умоляла его помочь.
Между тем доктор выслушал ее жалобы, ощупал живот и сказал, что у Кристины обезвоживание и острое воспаление мочевых путей. От лежания на холодном полу у нее началось воспаление, а когда она отравилась — то и обезвоживание. Пить же она не могла из-за воспаления. Она чуть не умерла из-за простого обезвоживания! Я не могла в это поверить.
Он поставил ей капельницу и спросил, нужна ли мне медицинская помощь. Я пожаловалась ему на сыпь и зуд, и он выдал мне средство от чесотки, рассказав, как им пользоваться.
Потом пришел мукаддим Басим. Он был выспавшимся и имел вполне счастливый вид. Даже позавтракал, наверное.
Доктор Таха спокойно объяснял, что случилось, нашему начальнику, в то время как я еле сдерживалась, чтобы не съязвить что-нибудь в адрес Басима.
— У Кристины все серьезно, еще сутки в вашей тюрьме, и она бы умерла! — взволновано сказал он в конце. — Мы сделаем все возможное. Ей просто нужен отдых и вода. А у этой, — он показал на меня, — чесотка. Почему же так получилось, что их держали в таких ужасных условиях?
— Это было ради нашей безопасности! Не правда ли, мукаддим Басим? — ответила я вместо замначальника тюрьмы.
Бедняжка Басим не знал, что вымолвить в оправдание. Он замялся, переступая с ноги на ногу, задергал плечами. Он, такой важный, всеми уважаемый сотрудник уголовного розыска, опозорился перед доктором, к тому же членом Хезболлы.
Его мелкие глазки забегали, и в итоге он невнятно выговорил:
— Ну, я просто…
Еще доктор сказал, что, скорее всего, я от кого-то заразилась и что врачу нужно осмотреть других заключенных. Басим кивнул, но ничего не ответил. Он не хотел что-либо делать, он даже не считал это необходимым.
Остаток дня пролетел незаметно. Я сидела у кровати Кристины, пытаясь осознать, что же с нами случилось.
Двенадцать часов в нее вливали разноцветные растворы через капельницу. Я даже не знаю, это нормально вообще, что в нее столько влили, или нет. Все это время она не приходила в себя. Когда она синела, я начинала кричать и на нее надевали кислородную маску.
Вечером пришел доктор Таха и сказал, что сколько бы часов я ни смотрела на Кристину, ей от этого лучше не станет, и что капельницы обязательно сделают свое дело, надо только подождать.
Видимо, он захотел меня отвлечь и пригласил в ординаторскую пообедать. Там уже
