Ознакомительная версия.
История псевдонима – это особая статья, потому что вечная расшифровка «всадник, скачущий впереди» никакого отношения к реальности не имеет. Еще в древнем фильме по сценарию молодого Лунгина «Конец императора тайги» девушка, в которую влюблен 16-летний Гайдар, говорит ему, когда он себя называет «хайдар Голик», командир Голик: «Хайдар не командир. Хай дар значит “ты куда?”». И вот этот вопрос «ты куда?», который он как бы своим псевдонимом постоянно к себе обращает, он, может быть, гораздо точнее соответствует сущности его прозы, хотя на самом деле «гайдар», как он сам это расшифровывал, не что иное, как краткая формулировка его собственных данных. Его любимым героем всю жизнь был Д’Артаньян, так вот «Г» – это Голиков, «ай» – сокращение «Аркадий», а «д’ар» с апострофом – «из Арзамаса». Отсюда «Гайдар» как такая краткая шифровка. Но то, что он подслушал это имя где-то в хакасских своих экспедициях, да, безусловно, и самое интересное, что оно очень подходит и к нему, и ко всем другим представителям клана. Фамилию унаследовал и отважный Тимур Гайдар, замечательный флотоводец, который тоже известен храбростью и риском. И Егор Гайдар, применительно к которому его фамилию Михаил Успенский так точно перевел, как «всадник, скачущий впереди лошади». И Мария Гайдар с ее невероятно бурной биографией и столь же бурными, как хакасские дела Гайдара, подвигами в Вятке. Всё это действительно оказалось вечным, наследуемым: эта беспрерывная тяга к странствиям, невозможность вписаться в обыденность, книжность, романтизм и риск.
Вы скажете, что многие люди за это платят жизнью. Простите, за сохранение той рутины, в которой мы живем повседневно, тоже многие люди платят жизнью, но при этом без всяких изменений и без всякого толку. Хочу напомнить, что все мы платим жизнью, потому что кончим мы все одинаково, просто одни платят за что-то, как Гайдар, а другие ни за что, как подавляющее большинство.
Здесь очень уместно вспомнить замечательный диалог у Метерлинка: «Те которые пойдут с детьми, непременно умрут». – «А что будет с теми, кто не пойдет с детьми?» – «Те умрут на несколько секунд позже». Примерно та же история сопровождает биографию Гайдаров во всей их советской традиции.
Почему я говорю о том, что СССР – это страна, придуманная Гайдаром? Потому что он придумал три основные ее составляющие. Три основные составляющие советской мифологии, которые мы впитывали с молоком матери. Первое – у нас очень большая и очень добрая страна, которая непрерывно о нас заботится. Разумеется, она подбрасывает нам разные проблемы и испытания, но при этом она все время зорким отеческим глазом за нами следит и в критическую минуту спасет. В «Судьбе барабанщика» мы понимаем, что если отца взяли – его выпустят, если отвратительный дядя явился – его непременно накажут, если мальчик почувствовал себя одиноким, его спасут, накормят, напоят – все время есть вот эта пленка спасительная, которая не даст нам погибнуть окончательно. В критический момент все время кто-то появляется, кто-то, кто всегда на страже, кто-то, кто бдит. И, кстати говоря, одним из таких стражников «над пропастью во ржи» (если угодно, и Холден Колфилд – совершенно гайдаровский персонаж), одним из таких стражников, который бдит в ночи, себя все время ощущает и Гайдар. Человек, который стоит и никогда не позволит ребенку свалиться в пропасть. Но испытания будут, и множество.
Посмотрите, какая страшная повесть «Чук и Гек», сколько в ней происходит ужасных вещей для четырехлетнего ребенка, если сейчас перечитать глазами мальчика, который открывает свою первую книжку: телеграмму потеряли, коробочку выбросили, приехали – отца нет, волки кругом, мать стреляет из ружья, Гек пропал, (ну, Гек, правда, спал в сундуке), Чуку приснился Турворон (потому что всегда же Гайдар стоит, как-то мощной рукой спасает), отец приехал только через две недели… съели всю зайчатину, и дальше страшная фраза: «Даже сороки разнесли ее кости». Конечно, здесь эпическая традиция, восходящая к русской летописи. Ужасный мир. Но всегда на страже кто-то прекрасный. Вот эта мерещившаяся мне и не мне одному с детства почему-то непременно ночная огромная страна, в которой одинокими сторожевыми башнями высятся караульные вышки, но это не зеков охраняют, что вы! Это охраняют границы.
То, что Евгений Марголит так точно назвал тотальным психологическим прессингом тридцатых, тотальным неврозом, который мог разрешиться только войной, – да, это было. Но при этом есть поразительное ощущение надежности от всех этих самолетов, летающих над этой огромной ледяной равниной, отважных летчиков, которые летят на полюс, всех этих поездов с красными звездами, которые куда-то мчатся, и как хорошо чувствовать, что мы все оплетены этой сетью! Вы помните, как Женя в конце «Тимура и его команды», – конечно, самой неудачной гайдаровской вещи, в которой он возвращается к романтике своего детства, именно поэтому она стала так насаждаться, но вот там есть прекрасный образ девочки Жени, которая как раз самая симпатичная, наверное, из гайдаровских героинь, – и вот эта девочка Женя папе говорит: «Папа, ты уезжаешь в мягком вагоне, как бы я хотела поехать с тобой далеко-далеко в мягком…» Ну кто из нас, провожая далеко какого-нибудь родственника, пахнущего тревогой и дымом, не думал о том, как бы хорошо, действительно, поехать далеко-далеко в то таинственное пространство, где проходят какие-то бесконечные военные учения.
Для меня это все еще потому было особенно родственно и сладостно, что дача, вот этот крошечный советский садовый участок восьмисоточный, наш общий суррогат русского поместья, русской усадьбы, стоит рядом с воинской частью. И вот когда таскаешь какой-нибудь ненавистный песок, чтобы поднять какую-нибудь никому не нужную грядку, которая все равно немедленно зарастет, вдруг очень радостно услышать, как рядом ученья идут («город подумал: ученья идут») – бабахает воинская часть. Разумеется, шестилетнему ребенку не приходит в голову мысль, что он живет в подлой несвободной милитаризованной стране, которая вдобавок мучает своих солдат на полигонах, это мысль нормального либерала, которого всегда очень мало, который вообще привык ненавидеть все свое, а целью жизни полагает корыто. Это хорошее дело, и корыто – хорошая вещь, но, к сожалению, не все еще таковы. Поэтому советскийребенок думает: «Во как хорошо – рядом непобедимая Красная Армия стреляет в невидимого вероятного противника, какой восторг! А завтра, может быть, можно будет пойти и поискать гильзы». В этом есть какое-то очарование, поэтому мы понимаем Гека, который хватает радостно карандаш, подаренный ему военным, но мы помним, что Гек, в общем, не очень любит вещи, Гек (это идет рефреном по повести) вообще раззява и растеря, но Гек умеет петь песни.
И вот это вторая очень важная составляющая гайдаровская. Гайдар любит не просто войну, Гайдар любит творческого, книжного, задумчивого, романтического ребенка, ребенка, который совершенно не приспособлен к жизни, который приспособлен к войне, а на войне умеет только одно – очень быстро погибнуть за правое дело. Так вот, строго говоря, этот книжный, романтический ребенок и есть настоящий герой Гайдара, потому что он в Гайдаре сидит чрезвычайно глубоко. Вот когда он пишет, например, о Чуке и Геке (я с наслаждением перечел весь рассказ не в силах оторваться), он, конечно, актуализует классические, чуть ли не король-артуровские летописи. «Как раз в то время, когда почтальон с письмом поднимался по лестнице, у Чука с Геком был бой, короче говоря, они просто выли и дрались. Из-за чего началась эта драка, я уже позабыл. [Ну конечно, это мог быть только великий повод, поскольку происходит великое событие] Но помнится мне, что или Чук стащил у Гека пустую спичечную коробку или, наоборот, Гек стянул у Чука жестянку из-под ваксы. Только оба этих брата, стукнув по разу друг друга кулаками, собирались стукнуть по второму, как загремел звонок и они с тревогой переглянулись». Этот весьма высокий штиль описания всего того, что происходит с Чуком и Геком, выдает именно книжного подростка, книжного ребенка. А уж сколько книжности в мероприятиях Тимура, который, строго говоря, всю эту странную военизированную бригаду построил исключительно по романтическому какому-то стивенсонскому образцу. И это, кстати, очень плохо написано, потому что отдает подростковыми писаниями в школьных тетрадках. Но тем не менее этот книжный подросток и есть гайдаровский герой. Это не тот, кто любит лупить другого кулаком по шее, это тот, кто больше всего любит забраться на старый чердак и читать найденную там древнюю подшивку «Вокруг света» – вот эта матрица в нем очень жива.
И третья вещь, которая, на мой взгляд, и привнесена Гайдаром в советский мир, которая и сделала так, что мы Гайдара до сих пор любим, – гайдаровский мир полон добра, как это ни странно. Добра, причем, абсолютно дарового, щедрого. Вот идут эти несчастные отец с дочерью, которых, по сути дела, выжила из дома противная Маруся в «Голубой чашке». Во-первых, она обвинила их в разбиении голубой чашки, во-вторых, у нее любовь с полярным летчиком. Ну как же! Главный герой эпохи – полярный летчик! А автор-то явный аутсайдер. Вот они идут. И что же они делают? Собирают букеты и бросают кому-нибудь там. И вдруг едет старуха на подводе. Она сначала подумала, что в нее бросили что-нибудь плохое, но потом, приглядевшись, что это букет полевых цветов, она улыбнулась и бросила им три больших огурца, которые они обтерли и положили в полевую сумку. Вот это наслаждение внезапной щедростью – сторож в «Чуке и Геке», который приносит зайца, или постоянно возникающие в «Школе» крошечные чудеса, какие-то добрые, совершенно внезапные подарки суровых людей или просто улыбки и перемигивания людей, которые чувствуют свою обреченность, но в последний момент пытаются как-то подать друг другу руку. Это очень у Гайдара живо. Я понимаю, что это все детские дела. Но на самом деле все детское только и хорошо, потому что когда мы взрослеем, мы, к сожалению, безнадежно утрачиваем все сколько-нибудь в себе привлекательное.
Ознакомительная версия.
