Ознакомительная версия.
Это молодой красавец.
Жгучий брюнет цыганского пошиба, с хорошими манерами, замечательный оратор, говоривший исключительно на галицийско-украинском наречии, хотя отлично понимал и русский язык.
Козырь-Зирка стал ориентироваться.
Первым делом счел он нужным познакомиться с настроением различных общественных групп. Для этого пригласил к себе городского голову, поляка Мошинского, и представителей разных общественных организаций, – преимущественно поляков и бывших царских чиновников.
О чем они говорили между собой?
Неизвестно.
Только об этом не трудно догадаться.
Затем, он решил познакомиться с представителем еврейского общества. Для этого он приказал арестовать и привести к нему еврейского духовного раввина. Раввин был арестован около двух часов дня и приведен в комендатуру.
Там его продержали до десяти вечера, и он все время подвергался издевательствам со стороны казаков.
В 10 вечера он предстал перед очи атамана.
Тот принял его крайне грубо.
После пристрастного допроса объявил ему:
– Я знаю, что ты большевик, что все твои родные большевики, что все жиды большевики. Знай же: я всех жидов в городе истреблю. Собери их по синагогам и объяви об этом.
Поздно ночью он отпустил раввина».
В следующей главе, названной «Слово и дело Козыря-Зирки», Гусев-Оренбургский пишет: «В ту же ночь казаки окружили крестьянскую подводу, на которой ехали евреи – гимназист и гимназистка из Мозыря. Казаки потребовали:
– Отдайте нам жиденят. Но крестьяне их отстояли.
За то проезжавшего через Овруч молодого еврея из Калинковичей они арестовали и привели к атаману.
– Ты из Калинковичей?
– Да.
И Козырь-Зирка на том основании, что он из Калинковичей, которые были в руках большевиков, объявил его большевиком.
Расстрелял.
Были также захвачены проезжавшие из местечка Нарочи два еврея, мелкие торговцы махоркой и спичками.
– Спекулянты! Привели к атаману. Раздели донага. Избивали нагайками. Заставили плясать.
При этом одному всунули в рот пачку махорки, другому – коробку спичек. Сам Козырь-Зирка стоял с поднятым револьвером и грозил расстрелом, если они перестанут плясать…
Затем их заставили друг друга сечь,
И целовать сеченые места друг у друга.
…Заставили креститься…
Вдоволь натешившись, выгнали на улицу…
…голыми…
Следом выбросили платье.
В городе уже начались грабежи».
Гусев-Оренбургский описывает также погромы, устроенные казаками Козыря в близлежащих селах:
«В Потаповичах было четыре еврейских семейства.
Казаки вошли к ним и начали их грабить, убивать и насиловать женщин. В одном доме, где хозяин отсутствовал, осталось три его дочери и зять. У одной из дочерей были запрятаны на теле несколько сот рублей. Казаки забрали эти и другие деньги, а также и все ценное имущество.
Женщин они изнасиловали.
А так как девушки сопротивлялись, то их избили до того, что лица их превратились в сплошной кровоподтек.
Зятя, только что вернувшегося из плена, вывели во двор, где уже находился другой еврей.
Их подстрелили.
Зять был убит наповал, а другой еврей только ранен, но он притворился мертвым и тем спасся…
Затем отправились в село Гешово.
Там проживало несколько евреев, но все они успели разбежаться. Остался лишь глухой старик-меламед. Его казаки захватили с собой и повезли по направлению к Овручу. По дороге они встретили возвращавшегося в свое местечко старика шохета. Они его также захватили. И тут же обоих стариков…
…повесили на высоком дереве…
Одного при помощи телеграфной проволоки, другого – на ремешке. Этот последний, по рассказам крестьян, несколько раз срывался, но его каждый раз вновь подвешивали. Затем они их тут же сняли с высокого дерева и повесили на низком деревце, к которому прибили записку:
«Тому, кто их снимет, жить не более двух минут».
И потому крестьяне не давали их снимать.
Лишь когда трупы стали разлагаться, евреям удалось снять их и похоронить».
Пика резня достигла тогда, когда казаки Козыря 31 декабря 1918 года вновь взяли Овруч, занятый было пробольшевистскими повстанцами:
«Казаки рассыпались по городу.
Входили в дома, грабили деньги и имущество.
Избивали стариков.
Насиловали женщин.
Убивали молодых евреев.
Многие из приготовленных к расстрелу откупались деньгами, причем сумма выкупа бывала очень значительна. Так, в дом Розенмана поздно вечером явилось несколько казаков. В доме, кроме старухи-матери и двух дочерей, находились два сына, из которых один уже в продолжение нескольких недель лежал больной в кровати. Здоровому сыну они, приняв его за русского, велели уходить, но узнав от него, что он хозяйский сын, задержали. Потребовали, чтобы и больной сын оделся и пошел с ними. Но убедившись, что он действительно серьезно болен, и встать не может, оставили возле его кровати одного казака, а здорового вывели во двор.
Там они поставили его у стены.
Один медленно заряжал ружье.
Молодой человек стал их умолять не убивать его, обещая за себя большой выкуп.
– Дашь двенадцать тысяч? – спросил один. Молодой человек стал их уверять:
– Родные внесут эту сумму.
Тогда казаки ввели его обратно в дом, где мать и сестры лежали в глубоком обмороке. Женщин привели в чувство, и те начали искать в доме деньги.
Нашлось только две тысячи.
Казаки согласились принять эти деньги при условии, что остальные десять тысяч рублей им будут уплачены на следующий день к десяти часам утра. Действительно на следующий день в указанный час явились два казака и, получив условленные десять тысяч рублей, объявили, что Розенман отныне может жить спокойно.
– Имя ваше будет записано в штабе и больше никто вас беспокоить не будет.
Казаки сдержали слово.
Розенманов больше не беспокоили, между тем как к другим евреям на смену одним казакам приходили другие, причем последующие забирали все, что не успевали захватить их предшественники.
Казаки ничем не брезговали.
Они снимали с евреев платье, сапоги, белье…
Любил Козырь-Зирка и повеселиться.
Он реквизировал еврейский оркестр, на обязанности которого было играть на всех казацких вечеринках. Под звуки музыки этого оркестра Козырь-Зирка однажды порол двух крестьян-большевиков.
Им было дано несчетное число ударов.
А затем их расстреляли.
Любил Козырь-Зирка и более «утонченные» развлечения.
Однажды вечером привели к нему 9 евреев, сравнительно молодых, и одного пожилого, тучного. Их казаки по улице гнали карьером. Когда евреи, запыхавшись, наконец, вошли в квартиру атамана, то сам он лежал раздетый на кровати, а на другой кровати лежал тоже раздетый сослуживец. Вошедшим евреям приказали:
– Пляшите.
Стали их поощрять нагайками, особенно тучного. Они крутились и кружились по комнате на забаву атамана.
– Пойте… еврейские песни!..
Оказалось, что никто из них не знает этих песен наизусть. Тогда сослуживец атамана стал на жаргоне подсказывать им слова песен.
Евреи повторяли их нараспев. Долго они пели и плясали, а Козырь-Зирка и его приятели весело смеялись.
После этого евреев вывели в другую комнату и на них надели шутовские головные уборы. Их привели обратно к атаману и каждому дали в руку свечку. Рассадили по стульям.
– Пойте!
Они пели.
Козырь-Зирка и его приятель так покатывались со смеху, что под последним даже провалилась кровать. Евреев заставили поднять кровать и привести ее в порядок, причем лежавший на ней офицер оставался в своем лежачем положении.
Один из евреев не вынес издевательств.
Заплакал.
Козырь-Зирка ему заметил:
– За слезы полагается 120 розог.
Еврей сказал:
– Я лучше буду петь.
– Ну, пой, – был ответ.
Еврей опять запел.
Делали антракт для отдыха артистов.
Во время одного антракта приятель атамана сказал:
– Пора им уже спустить штаны.
Но Козырь-Зирка в данном случае на это не соизволил согласиться. Натешившись вдоволь, он отпустил евреев и дал шофера в провожатые, дабы их не расстреляли караулы».
Казаки Козыря оставались в Овруче до 16 января 1919 года. За это время было убито до 80 евреев и ограблено 1200 еврейских домов.
В «Багровой книге» содержится определенный намек на гомосексуальность Козыря-Зирки. Интересно отметить, что друг Булгакова писатель Юрий Слезкин в повести «Шахматный ход» (1923) вывел перешедшего к красным петлюровского атамана батьку Выкруту, явно списанного с Козыря-Зирки. Он служит у красных, но собирается присоединиться к батьке Махно. Отметим, что летом 1923 года Булгаков присутствовал на чтении Слезкиным повести «Шахматный ход» у общих знакомых Коморских.
Слезкин ясно обозначил гомосексуальность героя: «Батько Выкрута был мужчиною с весом, имел глаза с хитринкой, прищуренный, густую, щетинистую бровь, долгие гайдамацкие усы и отменное брюхо. Дело свое знал крепко, но любил всего больше – жрать. Жрал он с таким смаком, что, глядя на него, никто не утерплевал – забирало за живое – слюнки текли. Борщ с помидорами, да с салом, да с грудинкою, да со сметаной, каша гречневая со шкварками и прожаренным луком, пампушки с медом, вареники с творогом и маслом, курник с пшенной кашей, варенец с солью и хлебом, пироги мясные, рыбные, капустные, колбасы копченые, колбасы жареные, колбасы кровяные – ничем не брезговал батько Выкрута все уминал плотно, заливая самогонкой.
Ознакомительная версия.
