Ознакомительная версия.
Полк Коновальца вернулся в Киев в марте 1918 года вместе с германскими войсками и был назначен охранять Центральную раду. После гетманского переворота стрельцы были разоружены и расформированы. Однако в конце августа 1918 года Скоропадский нерасчетливо разрешил Коновальцу сформировать в районе Белой Церкви отряд сечевых стрельцов численностью в 900 человек. Коновалец вскоре вошел в контакт с руководителями Украинского национального союза, готовившими антигетманское восстание. После его начала сечевые стрельцы выступили против гетмана. К ним присоединился Черноморский кош гетманской армии. В результате был сформирован корпус облаги (осадный корпус) под командованием Коновальца, которому предстояло взять Киев. Он насчитывал до 20 тыс. человек и состоял из четырех полков и артиллерийской бригады. За взятие Киева Коновалец 19 декабря 1918 года был произведен в атаманы. Он участвовал в последующих боях против советских войск и деникинцев во главе корпуса сечевых стрельцов. В связи с принятием 6 декабря 1919 года решения о расформировании регулярных частей армии УНР Коновалец отдал приказ о самороспуске частей сечевых стрельцов. После этого он был интернирован поляками в Луцке, а после освобождения весной 1920 года уехал в Чехословакию, отказавшись участвовать в совместной с полякам войне против Советской Украины и Советской России. В августе 1920 года Коновалец создал Украинскую военную организацию, в 1929 году преобразованную в Организацию украинских националистов (ОУН). Коновалец стал первым проводником (вождем) ОУН. 23 мая 1938 года в Роттердаме Коновалец был убит взрывом бомбы, подложенной ему агентом НКВД.
Между украинскими социалистами, к которым принадлежали и Петлюра, и Винниченко, и Тютюнник, и большевиками в 20-е годы еще не было непроходимой пропасти. Булгаков же в романе старался дать понять читателям, что насилие исходило от большевиков никак не в меньшей степени, чем от их противников. Большевистский миф, по цензурным условиям, он вынужден разоблачать иносказательно, намеками на полное сходство красных с петлюровцами (последних ругать не запрещалось). Это проявилось, в частности, в следующем эпизоде: «По дорогам пошло привидение – некий старец Дегтяренко, полный душистым самогоном и словами страшными, каркающими, но складывающимися в его темных устах во что-то до чрезвычайности напоминающее декларацию прав человека и гражданина. Затем этот же Дегтяренко-пророк лежал и выл, и пороли его шомполами люди с красными бантами на груди. И самый хитрый мозг сошел бы с ума над этой закавыкой: ежели красные банты, то ни в коем случае не допустимы шомпола, а ежели шомпола – то невозможны красные банты…» Этот эпизод был купирован в советских изданиях «Белой гвардии» 60 – 80-х годов, ибо не укладывался в пропагандистский стереотип, согласно которому красный цвет и насилие над человеком, да еще проповедующим гражданские права, несовместимы. Хотя некоторые из петлюровских частей действительно носили красные банты, у читателей в середине 20-х годов, когда впервые был опубликован булгаковский роман, красные банты стойко ассоциировались с большевиками. Для Булгакова и большевики, и петлюровцы на деле равнозначны и выполняют одну и ту же функцию, поскольку «нужно было вот этот самый мужицкий гнев подманить по одной какой-нибудь дороге, ибо так уж колдовски устроено на белом свете, что, сколько бы он ни бежал, он всегда фатально оказывается на одном и том же перекрестке.
Это очень просто. Была бы кутерьма, а люди найдутся».
Возможно, он был знаком с цитатой из «Правды», приведенной в книге историка-эмигранта СП. Мельгунова «Красный террор в России» (1923):
«Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздевала догола и избивала шомполами».
Показательно, что в варианте заключительной части «Белой гвардии», так и не напечатанном в журнале «Россия», Алексей Турбин, сбежавший от петлюровцев, ожидает прихода красных и видит сон, в котором его преследуют чекисты: «И ужаснее всего то, что среди чекистов один в сером, в папахе. И это тот самый, которого Турбин ранил в декабре на Мало-Провальной улице. Турбин в диком ужасе. Турбин ничего не понимает. Да ведь тот был петлюровец, а эти чекисты-большевики?! Ведь они же враги? Враги, черт их возьми! Неужели же теперь они соединились? О, если так, Турбин пропал!
– Берите его, товарищи! – рычит кто-то. Бросаются на Турбина.
– Хватай его! Хватай! – орет недостреленный окровавленный оборотень. – Тримай його! Тримай!
Все мешается. В кольце событий, сменяющих друг друга, одно ясно – Турбин всегда при пиковом интересе, Турбин всегда и всем враг. Турбин холодеет.
Просыпается. Пот. Нету! Какое счастье. Нет ни этого недостреленного, ни чекистов, никого нет».
Здесь, возможно, отразились, среди прочего, слухи о том, что один из петлюровских полковников, Козырь-Зирка, прославившийся мощными еврейскими погромами, впоследствии служил в ЧК. И далее следует совсем уж нецензурный для второй половины 20-х годов вывод, который Булгаков вложил в уста несимпатичного Василисы, но не рискнул повторить в парижском издании: «Нет, знаете ли, с такими свиньями никаких революций производить нельзя».
В то же время сам Алексей Турбин одного петлюровца все-таки убивает. Но происходит это 14 декабря 1918 года, когда петлюровцы берут Город. И происходит это убийство во многом случайно – Алексей Васильевич просто отстреливается от преследователей, а потом уже узнает от спасшей его Юлии Рейсс, что одного из преследователей он, скорее всего, убил, или, по крайней мере, тяжело ранил.
В «Белой гвардии» выявлены причины неудачи Белого движения. Крестьянство ему враждебно, а городская «кофейная публика», заклейменная еще в фельетоне «В кафэ», защищать идеалы белых не желает. В романе Алексей Турбин возмущенно восклицает: «Все валютчики знали о мобилизации за три дня до приказа. Здорово? И у каждого грыжа, у всех верхушка правого легкого, а у кого нет верхушки – просто пропал, словно сквозь землю провалился. Ну, а это, братцы, признак грозный. Если уж в кофейнях шепчутся перед мобилизацией и ни один не идет – дело швах!» Почти теми же словами, заметим, Алексей Турбин в романе характеризует мобилизацию в Городе, объявленную гетманом.
Алексей Турбин в романе – монархист, хотя монархизм его испаряется от сознания бессилия предотвратить гибель невинных людей. Т.Н. Лаппа свидетельствовала, что эпизод исполнения братьями Турбиными и их друзьями запрещенного царского гимна – не выдумка. Булгаков с товарищами действительно пели «Боже, царя храни», только не при гетмане, а при петлюровцах. Это вызвало недовольство домовладельца, Василия Павловича Листовничего – прототипа инженера Василия Ивановича Лисовича, или Василисы. Однако в период создания романа Булгаков уже не был монархистом.
При описании похода Мышлаевского под Красный Трактир и гибели офицеров Булгаков воспользовался воспоминаниями Романа Гуля «Киевская эпопея (ноябрь – декабрь 1918 года)», опубликованными во втором томе берлинского «Архива русской революции» в 1922 году. Оттуда же образ «звенящего шпорами, картавящего гвардейца адъютанта», материализовавшийся в Шервинском, плакат «Героем можешь ты не быть, но добровольцем быть обязан!», бестолковщина штабов, с которой сам Булгаков не успел столкнуться, и некоторые другие детали. Гуль вспоминал: офицеры, второй раз занимавшие Красный Трактир, рассказывают, как они захватили петлюровский обоз. Крестьяне везли петлюровцам яйца, сало, хлеб, мясо, масло, водку… «Вот смотрите, – комментирует рассказчик, – все сами везут, а тут ни до чего не докупиться: нема да нема». Вероятно, этот рассказ подсказал Булгакову диалог с крестьянином, радостно сообщающим ему, что хлопцы «уси побиглы до Петлюры». Гуль также говорит: «Наутро наш отряд уходит в резерв на Пост Волынский. Заняли пустые вагоны III и IV классов. Расположились отдыхать… Здесь, на Посту Волынском, штаб командующего участком, командующий отрядом, штабы полков, дружин, отделов, подотделов. На путях стоят вагон-салоны с кухнями и поварами, вагоны I, II и III классов. Около них толпятся, суетятся штабные, хорошо одетые офицеры… Изредка долетают и рвутся у путей тяжелые снаряды противника.
В вагонах строевых – полное отдохновенье. Выдана четвертями водка, больше бутылки на человека, продукты, деньги. Усталые офицеры только что прочли приказ командующего войсками генерала Келлера: «Если не можешь пить рюмки – не пей; если можешь ведро – дуй ведро», и, конечно, «дуют ведро», закусывают и неистово ругают матерными словами переполненные штабы и своих начальников. Пьяны почти все. Повалились. Заснули. Ночь. Тревога! Крики. Пожар! Всех вызывают. Загорелись аэропланные гаражи. Но из 27 человек нашего подотдела только шесть в состоянии выйти. Остальные пьяны». Становится понятно, откуда у Мышлаевского, пришедшего к Турбиным, оказалась бутылка водки.
Ознакомительная версия.
