Ознакомительная версия.
Слезкин ясно обозначил гомосексуальность героя: «Батько Выкрута был мужчиною с весом, имел глаза с хитринкой, прищуренный, густую, щетинистую бровь, долгие гайдамацкие усы и отменное брюхо. Дело свое знал крепко, но любил всего больше – жрать. Жрал он с таким смаком, что, глядя на него, никто не утерплевал – забирало за живое – слюнки текли. Борщ с помидорами, да с салом, да с грудинкою, да со сметаной, каша гречневая со шкварками и прожаренным луком, пампушки с медом, вареники с творогом и маслом, курник с пшенной кашей, варенец с солью и хлебом, пироги мясные, рыбные, капустные, колбасы копченые, колбасы жареные, колбасы кровяные – ничем не брезговал батько Выкрута все уминал плотно, заливая самогонкой.
Так и знали по деревням: пришел батько – подавай на стол.
Ну и волокли почем зря. Потому сытый человек – добер. Раздавал Выкрута мужикам порох, галантерею, скобяной товар, дозволял себе – сытый – ручку целовать, а баб не трогал. К бабам имел отвращение.
– Черт их знает – сыростью от них пахнет, – говорил он.
И очень за то его мужики любили.
– А тож нам такого и треба.
Может, потому и атаманом Выкрута заделался, что в городе пошел голод, а любил он хлеб легкий. Были такие, что признавали в нем станового пристава из Березнянской области Кроолевецкого уезда Черниговской губернии, того самого, который в пятнадцатом году Хведора Апанасенко – молодого парня – от набора освободил, а после, когда Апанасенко женился, – завлек в лес и топором тяпнул: того самого пристава, который в осьмнадцатом году служил у немцев, а потом, говорят, помер. Только знали об этом такие люди, что лучше было бы им молчать пока что. Своя рубашка ближе к телу».
У Булгакова о гомосексуализме Козыря не говорится прямо, но передано его равнодушие к женскому полу, хотя и объясняется это вроде бы тем, что увлекает его лишь одно дело в жизни – война: «Козырю сию минуту предстояло воевать. Он отнесся к этому бодро, широко зевнул и забренчал сложной сбруей, перекидывая ремни через плечи. Спал он в шинели эту ночь, даже не снимая шпор. Баба завертелась с кринкой молока. Никогда Козырь молока не пил и сейчас не стал. Откуда-то приползли ребята. И один из них, самый маленький, полз по лавке совершенно голым задом, подбираясь к Козыреву маузеру. И не добрался, потому что Козырь маузер пристроил на себя». И, в отличие от героя Слезкина, он на первое место ставит не еду, а водку. Антисемитизм его отряду также не чужд, поскольку на всех заборах его гайдамаки пишут лозунги: «Бей жидив – звильняй Украину».
Козырь-Зирка, как свидетельствует «Багровая книга», строил евреев и заставлял их кричать «Слава Украине»:
«Вскоре подъехал на автомобиле атаман.
Евреи прокричали:
– Слава атаману… слава Украине! Он вышел из автомобиля.
Обратился к ним с речью, в которой стал перечислять все их «большевистские преступления». Речь он говорил на красивом галицийско-украинском наречии. Он высказал, что имеет право истребить всех евреев и сделает это, если пострадает хоть один казак. В Потаповичах он это уже сделал, причем собственноручно застрелил еврея-шпиона.
– Я истреблю всех евреев Овруча, если хоть один казак пострадает.
И советовал евреям.
– Если среди вас имеется хоть один большевик, задушите его собственными руками.
Он кончил свою речь. Евреи снова прокричали:
– Слава!
Казенный раввин предложил ему привести всех евреев к присяге на верность Украине и дать из своей среды боевой отряд.
Атаман ответил:
– Ни в еврейской присяге, ни в еврейском отряде не нуждаюсь. Я предоставляю евреям дышать воздухом Украины, но требую, чтоб они помнили мои предостережения».
А вот как в булгаковском романе петлюровцы подходят к городу:
«– Слава! – кричала проходящая пехота желто-блакитному прапору.
– Слава! – гукал Гай перелесками».
И, может быть, вспомнив жуткий еврейский парад в Овруче, Булгаков пародирует петлюровский парад в захваченном Городе:
«– Беги, Маруся, через те ворота, здесь не пройдем. Петлюра, говорят, на площади. Петлюру смотреть.
– Дура, Петлюра в соборе.
– Сама ты дура. Он на белом коне, говорят, едет.
– Слава Петлюри! Украинской Народной Республике слава!!!
– Дон… дон… дон… Дон-дон-дон… Тирли-бомбом. Дон-бом-бом, – бесились колокола».
И именно Козыревы всадники убивают евреев, когда петлюровское войско спешно покидает войско под натиском красных. В описании убийств и грабежей, совершаемых петлюровцами, Булгаков использовал как данные «Багровой книги», так и собственные впечатления. Он учел, в частности, приводимое Гусевым-Оренбургским свидетельство о том, что петлюровцы Козыря не брезговали ничем, буквально раздевая свои жертвы. Точно так же бандиты, поступившие в петлюровскую армию (или выдающие себя за петлюровцев), раздевают Василису.
Булгаков также учел сообщение Гусева-Оренбургского о том, что Козырь возглавлял курень смерти, поэтому у его казаков в романе – черные шлыки.
В отличие от реального полковника Козыря, больше прославившегося еврейскими погромами, чем какими-либо военными успехами, Булгаков делает из своего Козыря прежде всего прирожденного военачальника. И именно на его полку демонстрирует силу Белой гвардии. Полковник Наай-Турс всего со 150 юнкерами смог основательно потрепать полк Козыря и задержать его победное вступление в город: «Трепля простреленным желто-блакитным знаменем, гремя гармоникой, прокатил полк черного, остроусого, на громадной лошади, полковника Козыря-Лешко. Был полковник мрачен и косил глазом и хлестал по крупу жеребца плетью. Было от чего сердиться полковнику – побили Най-турсовы залпы в туманное утро на Брест-Литовской стреле лучшие Козырины взводы, и шел полк рысью и выкатывал на площадь сжавшийся, поредевший строй».
Возможно, Булгаков лично знал кое-кого из петлюровских полковников. Так, в Каменец-Подольском госпитале Булгаков, вполне возможно, был знаком с бывшим унтер-офицером австро-венгерской армии Романом Ивановичем Самокишиным, перешедшим на сторону российской армии и работавшим в упомянутом госпитале санитаром. С началом антигетманского восстания он превратился в «батьку Самокиша» – одного из организаторов «вольного казачества» на Херсонщине и Екатеринославщине. В советской литературе он запечатлен в романе «Восемнадцатый год», где описывается, как его полк в новогоднюю ночь 1919 года выбил из Екатеринослава отряды Махно и большевиков.
Кстати, Самокишин прожил долгую жизнь и умер в 1971 году в возрасте 86 лет. В отличие от других петлюровских полковников он репрессирован не был. Когда Советы в 1939 году пришли в Западную Украину, он сменил местожительство и кочевал по домам своих шестерых детей, счастливо избегнув лап НКВД и МГБ.
Прототипом еще одного петлюровского военачальника, командира корпуса облаги полковника Торопца, послужил один из вождей украинского национального движения Евгений (Евген) Михайлович Коновалец. Он родился 14 июня 1892 года (н. ст.) в селе Жашков Львского уезда Восточно-Галицкой провинции Австро-Венгрии в семье учителя. Учился на юридическом факультете Львовского университета, стал одним из руководителей Украинского студенческого союза и организации «Просвита», членом молодежной фракции Украинской национально-демократической партии. В 1914 году он пошел добровольцем в легион Украинских сечевых стрельцов, в июне 1915 года, будучи прапорщиком австро-венгерской армии, попал в плен к русским во время боев за гору Макивка. В сентябре 1917 года он покинул лагерь военнопленных в Поволжье и с группой украинских сечевых стрельцов прибыл в Киев, где поступил на службу в Центральную раду. Рада пожаловала ему чин полковника, который позднее признал и гетман Скоропадский. Молва утверждала, что Коновалец был полковником австрийского генерального штаба. Эти слухи отразил в своем романе и Булгаков, который сделал Торопца австрийским генштабистом. На самом деле Коновалец не был профессиональным военным, никаких военных академий не кончал (а только окончание полного курса академии давало право на причисление к генеральному штабу), да и Львовский университет не успел окончить из-за войны, а в австрийской армии был всего лишь прапорщиком. Сперва Коновалец сформировал батальон сечевых стрельцов, который был затем развернут в полк с артиллерийской батареей и конным отрядом. Сам он в основном занимался политическими и организационными вопросами, а также пропагандой. Военные операции планировали несколько кадровых австрийских и российских офицеров, имевшихся в его штабе. В январе 1918 года курень сечевых стрельцов участвовал в подавлении восстания на заводе «Арсенал» совместно со сформированным Петлюрой Гайдамацким кошем. Как отмечает украинский историк Ярослав Тинченко, «в первые дни уличных боев основные события разгорелись в двух местах: на Печерске, возле завода «Арсенал» и на Владимирской улице, в районе Педагогического музея, где размещалась Центральная рада. Сюда отряды подольских красногвардейцев добрались по Андреевскому спуску. На Андреевском спуске вскоре начались отчаянные схватки между вытесненными из центра подольскими большевиками и сечевыми стрельцами Центральной рады. У подольских красногвардейцев штаб находился в самом низу Андреевского спуска – в обувной фабрике Матиссона, служащие фабрики одновременно были и бойцами отрядов. Сам штаб возглавляли подольские большевики портные М. Кугель и Цимберг, о существовании и происхождении которых упоминает и Михаил Булгаков». И далее Тинченко цитирует запись Николки Турбина на изразцах печки: «Я таки приказываю посторонних вещей на печке не писать под угрозой расстрела всякого товарища с лишением прав. Комиссар Подольского райкома. Дамский, мужской и женский портной Абрам Пружинер, 1918 года, 30-го января».
Ознакомительная версия.
