Ознакомительная версия.
Детям, конечно, было непросто. Приходилось объяснять, когда они говорили, что у них нет того, что у всех есть. Тогда я задавала вопрос, а у кого в их классе есть шесть сестер и братьев? Ни у кого. А если ни у кого, то зачем сравнивать? Они делят на одного, на двух детей, а мы делим на шестерых, семерых. Сами подумайте: у них
мама с папой работают, а я-то не работаю, все, что я делала в церкви и до сих пор делаю, – бесплатно. И они все понимали, не было у нас никаких истерик. Один раз только, я помню, как сыну захотелось кроссовки. У всех появились кроссовки, а у него не было. Это было для нас еще время бедноватое. Я говорю: «У меня нет денежек на кроссовки, так что ты как-нибудь потерпи, будут попозже». Он что-то «нуу-му». И мне, видимо, надоело, и я, чтобы это все прекратить (а я была с животиком), говорю ему: «Хорошо, будут тебе кроссовки, но не будет следующей девочки». Так жестоко ему сказала. Ему было лет 7, он в школе учился. Он тут же замолчал, выпучил глаза на меня. Говорит: «Нет, пускай будет лялечка». Все, больше у нас не было вопросов. Я не могу пожаловаться, что у нас были проблемы. Я думаю, что это зависит не от детей, что дети такие необыкновенные, дети-то обычные. Мне кажется, очень важно, когда они видят, что родители полностью чему-то служат, – в нашем случае не чему-то, а Кому-то. Для них это было настолько важно, что они даже детским своим умом не находили оправдания своим запросам. Хотя, я думаю, что они и завидовали, переживали, но нас они этим не мучили. И в общем-то, сейчас они уже все взрослые, моей последней девочке, Марфочке, 12 лет. Я считаю, что у меня маленьких давно уже нет, они все взрослые. Я могу сейчас, увидев, как и что получилось, уже сказать, что вот здесь вот у нас проблем не было и обид они ни разу мне не высказали.
Я была как вдова, только каждые 2 года рожала. Папа у нас жил вот в этом вот сарайчике, а когда переехали в другой храм, то в этом сарайчике осталась его постель, где была печка, и он там спал и жил. Просто в доме не было места для него и не было возможности хотя бы молиться. Потому что крик, шум, беготня, теснота. У меня мама, когда приехала, она ходила медленно, раздвигая руками воздух. Я говорю: «Мам, ты что плывешь-то все время», а она отвечает: «Да как тут можно иначе ходить, они же все время тут мельтешат». У нас было все очень строго, посты были по монастырскому уставу, без постного масла. И для детей тоже. И они в субботу и воскресенье ждали постного масла, что я что-нибудь им пожарю. Это было, конечно, ужасно. Так смешно вспоминать! Но, я думаю, этот опыт все равно нужно пережить каждому, даже просто для того, чтобы знать, что он есть. Это было интересно. Дети выжили. Телевидения у нас не было и до сих пор, кстати, нет. Мы как уверовали, телевизор тут же с рук спустили за какую-то цену: я дала объявление, и уже через час человек пришел и унес его. И все. Радио нет, телевидения нет – ничего нет. Книги только православные, и никакой беллетристики. Тогда, кстати, и не было православной художественной литературы, только «Цветник духовный», «Илиотропион», жития, первые детские Библии, «Моя священная история».
Я очень читать люблю и детям тоже. Катюшка у нас книгочей, говорит: «Мам, давай это купи, то достань». Мы достали Льюиса, Толкиена, Честертона, потом Вознесенскую, а потом я стала уже выписывать со всех краев. Мы набрали очень большую христианскую библиотеку. Вообще-то, проблем сейчас нет: хочешь приключения, хочешь фантастику, хочешь путешествия, сказки, исторические, военные есть повести христианские. Сейчас все есть. Сейчас в принципе по-христиански воспитывать очень легко. Не обязательно разжижать чем-то нехристианским. DVD у нас, конечно, появился. Сначала мы купили все мультики советские, смотрели только документальные фильмы, потом у нас потихонечку появились и игровые.
Потом какие-то старые фильмы: «Доживем до понедельника» и т. п. А сейчас уже куча совершенно христианских фильмов: молодежные, сказки христианские, есть уже какие-то мистерии христианские, даже фильмы ужасов христианские. Мы, правда, не смотрели, потому что у меня дети боятся всего этого, но, по крайней мере, они есть. И когда мне говорят: «Ах, как воспитывать сейчас ребенка?» – я говорю, что сейчас вообще проблем нет.
То есть во всех смыслах у деток моих вначале было спартанское воспитание. И Катя у нас все это выдержала стоически. Я поражаюсь. Она смеется до сих пор, и мне смешно тоже на нее смотреть. А вот Ася уже по-другому воспитывалась.
Разница вроде небольшая между первыми детьми – пять лет, но в воспитании – качественная. Потому что у нас перед глазами были какие-то очень неприятные примеры воспитания детей в такой строгости. Дети, которых заставляли жить так, как считают нужным родители, лет в 15–16, и даже в 14, вырывались на волю и кидались во все тяжкие. Хуже, чем неверующие. А они просто ждали момента, когда можно будет освободиться от родительской власти, а своей-то личной веры, крепости у них не было. И когда мы увидели одно падение, второе, третье таких деток, то и подумали, что нам нужно что-то другое.
Во-первых, мы с батюшкой задумались, что самое важное в воспитании детей? Самое важное, чтобы они встретились с Богом и отдали Ему себя полностью, обрели этот момент рождения свыше, который мы пережили-то в сознательном возрасте. И я им стала говорить: «Детки, то, что вы рожденные в Церкви, то, что вы крещеные, ходите на каждую службу, поете на клиросе или пономарите, и то, что вы исповедуетесь, причащаетесь, – это все очень хорошо. Но это не все. Самое важное у вас впереди, когда встретишься с Господом один на один. И когда ты добровольно скажешь: Господи, отныне, с этого дня, с этого момента, с этого часа, с этой минуты я Тебе посвящаю свою жизнь. Вот это называется моментом рождения свыше, который папа пережил, я пережила, а вы еще не пережили. Просто вас попытались воспитать в Православии, в чистоте, как мы это понимаем. Но важнее всего, когда один на один – Бог и ты».
Как-то после этих разговоров Ася чего-то там набедокурила, и я говорю: «Как ты можешь это делать, ты верующий человек или нет?» Она говорит: «Мам, а я еще не рождена свыше, что ты от меня требуешь». Я думаю: «Слава Тебе Господи, значит, человек об этом думает, мечтает». Они стали об этом молиться. У них не появилось ощущения собственной исключительности, что иногда бывает. Я это часто вижу, дети церковные, они ходят такие все особенные, и тут их очень легко, между прочим, тем же злым духам поднебесным уловить. А ребенок, который ждет: когда же я окажусь с Богом-то? Вот этот ребенок как раз защищен, потому что понимает свое несовершенство.
«…мало ли у Господа бруц»
Молитва – это очень важно. А детям непонятно, о чем мы молимся. В храме им ничего не понятно. Они зазубривают все, и мы умиляемся, ах деточка «Царю Небесный» поет, деточка то поет, се поет, особенно если на клиросе с нами. А что в этом важного-то? Это только что для нас умилительно. Это, между прочим, наша гордыня, показать, какие у меня благочестивые деточки. А потом, когда ему уже лет 12, мы удивляемся, откуда взялось плохое, ведь молился же? У меня просто был такой случай: у Сени была любимая молитва на ночь: «В руце Твои, Господи, предаю дух свой, Ты же меня спаси и помилуй и живот вечный даруй мне, аминь». И вот он как-то заболел, лежит, а мы молимся около кроватки, я и говорю: «Кто-нибудь знает Сенечкину любимую молитву? Прочитайте, а то он сейчас в полубредовом состоянии». И Лизочка, которая моложе Сени только на полтора года, говорит: «Я знаю». – «Ну давай, начинай». Она: «Бруцы Твои, Господи». Я говорю: «Какие бруцы?» А она: «Мам, ну мало ли у Господа бруц». У меня чуть волосы на голове не зашевелились. Я думаю, Господи, что же мы творим!
Во-первых, я в молитвослове детском перевела все на русский язык для того, чтобы они разобрались, что говорят, поняли какой смысл. А во-вторых, мы ввели молитву своими словами. Я спрашивала: «Вот тебе хочется поговорить с Богом?» – «Хочется». – «Ну и говори. Ты же подходишь к папе и рассказываешь, вот то-то и то-то сегодня, меня Сашка обидела, а я то-то. Есть вам что рассказать Богу?» – «Есть». Оказалось, у них столько есть. Для меня это было моей учебой, моей семинарией. Мы на коленочках сидим, чтобы не уставать, кто как хочет, так и сидит на коленочках, я не настаиваю. И вот я сидела на ковре, слушала их, их разговоры с Богом и понимала – «Будьте как дети». Вот это разговор. Я не могу двух слов связать, мне кажется, что так коряво получается, не по-настоящему. А они как дети: все что-то Богу объясняют, говорят, потом чего-то просят, потом обсуждают с Ним. Так они меня учили молиться. Главное, им самим понравилось. Они стали с Ним разговаривать. Сейчас они взрослые, разговаривают по-взрослому, но они разговаривают. И такой прямой контакт с Богом, мне кажется, так важен. Я им говорю: «Не надо вечера ждать, когда с Богом говорить. Вы говорите все время». Я сейчас часто вижу, мы что-то делаем, и какой-то ребенок может в разговоре вдруг сказать: «Господи, ну Ты же видишь, я же объясняю». То есть он переключается с одного собеседника – видимого, на другого – Невидимого, и нет у него разделения – в храме он или нет. Вот этот непрестанный разговор с Богом, это и есть молитва. Они у меня стали меняться как-то, они живые стали, они в храме стали что-то понимать и стремиться в храм, они вообще храм очень любят. А потом, конечно, это постоянные занятия с ними в доме. У нас каждое воскресенье, иногда, если есть возможность, на неделе или викторина, или какой-то концерт, разные конкурсы мы подготавливаем. Для того чтобы им не казалось, что вот у всех дискотека, кинотеатр, что-то еще такое, а у них этого нет. Они говорят: да у всех это есть, ладно, а у нас есть то, чего нет ни у кого. Это, конечно, такой труд, иногда почти целую неделю я готовлюсь, нахожу минуты времени между ведром супа и всеми остальными делами. Но главное, чтобы им было интересно.
Ознакомительная версия.
