Меня, как Председателя Совета Национальностей, особенно волновала проблема нормализации федеративных отношений российской государственности. Главными целями моих политических усилий было стремление противостоять развалу Российской Федерации, не допустить ущемления национальных прав народов России, укрепить равенство национальностей и уйти от национального противостояния между русскими и нерусскими. Это самое дикое, самое опасное явление для России. Важно, чтобы национально-государственное пространство оставалось единым для всех народов страны. И в этом плане мой подход предусматривал равенство всех субъектов Российской Федерации с учетом хотя бы достигнутого ими статуса.
Сторонники иного варианта, в частности С. Шахрай, указывали, что «сегодня нельзя провозглашать равенство краев и областей, так как это может привести к возникновению отдельных княжеств, развалу России». Третьи, главным образом представители республик, признавали субъектность только за республиками. Четвертые (группа О. Румянцева), будучи не столь юридически изощренными, доводили идею Шахрая до абсурда, пытаясь растворить республики в «землях».
Была проведена огромная работа для преодоления стереотипов недоверия между людьми, которые оказались в разных группировках. При этом все замкнулись на вариантах Союзного договора, просматривался один путь: сохраняя российскую государственность, лишь разграничить полномочия по вертикали.
Третий Съезд признал основные приоритеты национальногосударственных, административно-территориальных образований, национально-территориальных автономий Российской Федерации. Тем самым получил одобрение проект национально-государственного устройства, подготовленный рабочей группой, которая работала со мной. Варианты других групп разработчиков были отвергнуты. Считаю это большой победой, поскольку правовое закрепление получили подходы, ведущие к достижению единства и сохранению целостности Российской Федерации. Но и противников оставалось много, причем влиятельных, так что нам предстояла огромная работа.
Позиция, занятая Съездом, на мой взгляд, была мудрой. Его решения возложили на Верховный Совет, Президиум, Председателя Верховного Совета, его заместителей и председателей палат, рядовых депутатов равную ответственность за положение дел в республике, эффективность экономического курса, повышение жизненного уровня и конечно же за плодотворность работы законодательного органа. Сыграло, как мне казалось, свою позитивную роль и наше «заявление шести».
После третьего Съезда Борис Николаевич был настроен весьма конструктивно. Наметились позитивные процессы и на уровне Союза, и на уровне России. И все же в ближайшем окружении Ельцина и Горбачева, да и в общественной атмосфере в целом, тон задавали поборники революционных идей. Демократия истолковывалась как разрушение всех старых структур, а значит, и государства. Было весьма странно все это наблюдать. Особенно тревожили стремительное ухудшение межнациональных отношений, нарастающий кризис государственности. Карта СССР расползалась на глазах, на ней появились кровавые пятна. Стабилизация обстановки нужна была стране как воздух. Мы не имели права разрушать Союз и оставлять за границами России 30 миллионов россиян, не говоря о нескольких миллионах российских солдат.
Однако созидательная политика не отвечала интересам ни крайне левых, ни крайне правых. Свои устремления и амбиции они декорировали в национальные одеяния, хотя те одежды давно были с чужого плеча. Главное же заключалось в том, что абстрактно правильные и внешне привлекательные формулы, в которые облекались деструктивные действия, составлялись без учета исторического своеобразия переживаемого СССР и Россией момента, в отрыве от реальных нужд и перспектив развития народов, национальных и региональных образований. Особенно отчетливо это проявлялось в весьма вольном трактовании принципов самоопределения в известной межрегиональной группе. Посмотрим на эту проблему с точки зрения истории.
Право наций на самоопределение, положенное в основу политики большевиков, было заимствовано из известного демократического лозунга: «Свобода, равенство, братство!» Выдвигая этот принцип, марксисты имели в виду нации, страдающие от колониального гнета.
Сегодня национал-демократы автоматически переносят этот тезис для подтверждения сепаратизма. Ленин, Плеханов, Мартов, даже Сталин, а также лидеры II Интернационала активно использовали этот принцип в революционной теории. Но в политическую практику этот тезис впервые по-настоящему внедрил Ленин. Причем он трактовал принцип самоопределения, как правило, в узкоклассовом духе. Он писал, что безусловное признание борьбы за свободу, самоопределение вовсе не обязывает поддерживать всякое требование национального самоопределения. Социал-демократы как партия пролетариата ставят своей положительной и главной задачей содействовать самоопределению не народов и наций, а пролетариата каждой национальности. Об истинных интересах национальностей, не совпадающих с классовыми, он, как видим, не заботился.
И в дальнейшем Ленин и Сталин жестко трактовали национальные отношения, строили национальную политику, ориентируясь прежде всего на цели и задачи диктатуры пролетариата. Во многих их работах, высказываниях просматривается глубинный подтекст, не оставляющий сомнения в том, что принцип права наций на самоопределение они рассматривают как конъюнктурный и придерживаться его будут лишь постольку, поскольку он отвечает текущей политической ситуации. Правда, в одном из первых документов, вышедших после Октябрьской революции, в какой-то степени подтверждалась верность этому принципу. Однако увязка его с классовой борьбой ставила в жесткие рамки позицию правительства большевиков в национальном вопросе. Реализация этого права на деле привела бы к развалу Российской империи, а этого большевикам никто не собирался прощать. Именно тогда Сталин однозначно переходит на позиции великодержавности, порывая с ленинским либерализмом в национальном вопросе.
Напомню: именно Ленин подчеркивал, что «право наций на самоопределение» есть право и государственного отделения чуждых национальных коллективов, то есть формирование с областями национального государства. Тем не менее очевидной готовности к реальному осуществлению этого тезиса он не демонстрировал. Уступки в отношении Финляндии и Польши объясняются безвыходным положением, а не верностью собственным декларациям или убеждениям. Гораздо ближе Ленину была его другая мысль: замыкаться в рамках отдельного государства вредно, надо идти к сближению и слиянию наций. Как видим, коммунистический утопизм простирался и на сферу национальных отношений, а реальный этнический потенциал народов в расчет просто не брался.
Ленин выступал не столько за федеративное государство, сколько за централизованное, унитарное, которое позволяло жестче регулировать любые процессы. В чрезмерном либерализме его обвинить было нельзя. Слияние наций он связывал, в частности, с формированием общего языка и, с одной стороны, провозглашая недопустимость какого-либо принуждения в национальной политике, одновременно ратовал за ассимиляцию и постепенное навязывание русского языка и русской культуры всем другим народам. По сути, Ленин в национальном вопросе был либерал-шовинистом. Он смотрел на национальные проблемы с позиций русского человека, но вот в самой русской нации не всегда замечал ее самобытность. Впоследствии этой темой займется Сталин и окажет заметное влияние на Ленина, а не наоборот, как у нас принято считать. Лишь перед смертью Ленин осознал свои ошибки. В статье «К вопросу о национальностях или об «автономизации» он писал: «Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации… Очень естественно, что «свобода выхода из союза», которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ… Не следует зарекаться заранее никоим образом от того, чтобы вернуться на следующем съезде Советов назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом».
Для своего времени выдвинутые Лениным и Сталиным идеи свободы самоопределения, равноправия всех наций, недопущения национального угнетения имели прогрессивное значение. Они сыграли позитивную роль в становлении позиции российской демократии по национальному вопросу. Беда в том, что фактически, на деле имело место жестокое угнетение окраин. Редкие проблески демократизма в виде законодательного регулирования, предоставления прав и самостоятельности регионам носили преимущественно декоративный характер. Ленин, безусловно, сделал шаг вперед по сравнению с царским самодержавием, однако его принципы и благие намерения остались на бумаге, тогда как реальная жизнь в СССР свернула на привычную великодержавно-шовинистическую колею. Против ленинско-сталинской политики, за действительное самоопределение выступил Пятаков. Он заявил: «Прочь всякие границы! Нет необходимости в условиях наступающей мировой революции обманывать людей. За единую неделимую Россию – без разговоров! Чтобы пойти на это, надо всеми нациями, входящими в состав России, принять право на свободное отделение и образование самостоятельного государства». Такой «смелости» не хватает даже лозунгам нынешних лидеров, хотя стоит заметить, что эта идея содержалась еще в Декларации прав народов России.
