а нижняя тётка лежала у компа в застеклённом углу квартиры одинокой росомахой и ела пиццу. Новой в этой картинке была только расцветка пиццы.
Мне было видно в окно, как «соседка» доела пиццу, забросила в себя снотворное и погасила свет, чтобы раздеться, не задёргивая шторы. Ей было видно меня не хуже, и в России мы помахали бы друг другу рукой, пожелав «спокойной ночи!». Но здесь это не принято, как в очереди, где люди суют лицо в газету, вместо того чтобы поболтать. И мы с «соседкой» прикидывались, что не видны друг другу.
Вспомнилось, как в девяностые одна неистощимая на авантюры «литературоведка» затеяла завоз американских подростков из неблагополучных семей, опекаемых общественной организацией «Старший брат», для проживания в русских семьях и погружения в русскую культуру. Из предложенного списка я, конечно, выбрала чёрного мальчишку, хотя и постарше, чем негритёнок из фильма «Цирк».
К мальчишке прилагался волонтер Джон, выглядящий красавчиком с обложки журнала, но оказавшийся при близком общении качественно сделанной надувной куклой, старательно косящей под человека. Десятилетнего негритёнка звали Ленин – его дедушка был троцкистом. Это имечко и сейчас не редкость в бедных чёрных кварталах, а в обиходе звучит как Ленни.
Подробнее узнать про дедушку-троцкиста не получилось, Ленни не знал, с какой он стороны, так же как не знал, кто такой Ленин. И вообще мог рассказать о себе только то, что папе принадлежит маленький магазинчик, где много сладкого, а мама давно исчезла в неизвестном направлении. И никто не помнит, как её зовут.
У Ленни было серьёзное ожирение, но кормить его по-людски не получалось. Я варила, жарила, пекла, тушила, но мальчик ел исключительно «марсы» и «сникерсы», запивая колой. Ленни был стопроцентный Маугли – садясь за стол, если не сразу опрокидывал тарелку с едой, поставленную перед ним, то вываливал в неё обертки от шоколадок и жвачек.
В 10 лет он не мог да и не силился заправить за собой постель, сложить вещи, а иногда даже спустить в туалете воду. Это смущённо и расторопно делал за него волонтёр Джон. Мы жили в пяти минутах от Новодевичьего монастыря, но я их туда не дотащила – Ленни вообще ничего не интересовало, а Джон объявил, что уже сфотографировал русскую церковь на Красной площади, и ему вполне достаточно.
Всё свободное время Ленни либо сосредоточенно ломал очередную найденную в нашем доме вещь, либо насиловал барабанную установку, на которой мой сын Петр играл в рок-группе. Мой сын Павел, игравший в этой же группе на бас-гитаре, сразу же спрятал инструмент подальше от негритёнка.
Кроме ожирения, внук троцкиста имел список заболеваний пищеварительного тракта и нуждался в строгой диете. Любой другой ребёнок умер бы, живя только на шоколадках и кока-коле, но Ленни никогда не употреблял внутрь ничего другого. Его папаша торговал этим товаром и понимал заботу о сыне как разрешение жрать в лавке всё, что хочется.
Малахольный красавчик Джон получил в поездку большой мешок с таблетками и ежевечерне гонялся за негритёнком, пытаясь их в него засунуть. Каждый раз это сопровождалось перевернутыми стульями и разбитой посудой, но результат был слабым – единственное, что умел делать негритёнок, это сжимать зубы. Через пару дней мы с сыновьями готовы были убить и Ленни, и Джона…
Разговаривал Ленни на таком английском, что не только я, но даже мои сыновья не понимали ни слова. Так что бытовые вопросы решались «телесно-ориентированным» способом – я мягко тащила его к столу, заталкивала в ванную, в кровать и т. д., а с Джоном общалась с помощью разговорника, но лучше бы этого не делала.
Потому что он тут же начинал нудить, что опекает Ленни, поскольку каждый американец должен приносить пользу. И что проводит один выходной с женой, а второй с Ленни, чтобы улучшить его жизнь. При этом было видно, что одинаково ненавидит и жену, и Ленни.
На вопрос, почему у него нет собственных детей, Джон объяснял, что должен заработать на дом с двумя спальнями. На это уйдёт 10 лет, а сейчас у них квартира всего с одной спальней, так что нет никакой возможности завести ребёнка. Джону, как и мне, было 35, а его жене – на 10 лет больше. И вопрос деторождения к моменту появления второй спальни автоматически попадал в зону риска.
Было видно, что Джон задавлен мамочкой и потому непоправимый подкаблучник, не готовый ни к одному самостоятельному шагу; каждый раз, выходя на улицу, он предлагал принять за него решение, надо ли надевать бейсболку, брать тёмные очки и т. д. Я намекала, что если с Джоном ничего не случилось в нашей трёхкомнатной квартире, где он ютится в комнате с Ленни, считая её и гостиной, и спальней, и кабинетом, и зимним садом, то, может быть, и они всё-таки выживут с женой и ребёнком в квартире с одной спальней?
Джон отвечал, что ему у нас тепло и душевно, как никогда; удивлялся, что русские так вкусно едят каждый день и что их дети так хорошо воспитаны, имея в виду, что мои сыновья ни разу не врезали Ленни. Но на тему ребёнка в квартире с одной спальней уверял, что в Америке его не поймут, ведь у всех знакомых для детей есть вторая спальня.
Намеки на возраст жены не произвели впечатления – Джон верил в могущество американской медицины, в крайнем случае на усыновление. Работа в фирме ему тоже категорически не нравилась, но он не планировал её менять и видел будущее простым и понятным. Короче, американская кукла.
Но всё бы ничего, если б не пакет с таблетками Ленни, рассмотрев который я позвонила маман. И полистав справочник Машковского, она сказала, что половина препаратов гастроэнтерологические, а половина – сильнейшие психотропные, аналоги которых в России взрослым выписывают в психдиспансерах.
Во мне снова проснулась идея «спасения негритёнка от Америки», и я попыталась объяснить Джону, какой урон он наносит Ленни таблетками. Но на пластмассовом лице Джона появилась презрительная мина, с которой просвещённые народы беседуют с дикарями, и он объявил, что цивилизованный мир давно живёт на таблетках – лично он принимает на ночь снотворное, утром взбадривающее, а во время депрессии ещё два лекарства.
Точно так же живёт его жена, его знакомые и его сотрудники, и мне не известны такие простые вещи, поскольку в России нет ни денег, ни лекарств. Я отнесла этот монолог на счёт личного идиотизма Джона, потому что ещё не знала, что фармакологическое лобби считается в США третьим по
