ступеней деревянной лестницы на антресоли. На столе они были навалены горой, а в полки напиханы так плотно, что извлечь заинтересовавшую не получалось. Симпатичный бородач возле меня долго дёргал нужную книгу, но так и не выдернул; потом полез в кучу книг на столе и заорал «упс», когда они рухнули ему на ноги.
Продавец отошёл, и то, что никто не охранял книги, означало, что их не воруют. Хотя, конечно, если 42 000 000 или 14 % населения страны не умеет читать, книги явно воруют реже. И букинистические выживают не за счёт того, что принесено бесплатно и свалено кучами, а благодаря буму на антикварные издания, запертые в сейф.
В Америке они объявлены предметами роскоши и считаются таким же выгодным вложением, как золотые слитки. Да ещё запущена байка, что в цифровой век бумажные книги будут ценнее старинных икон, и в рамках этой рекламной компании Брэд Питт скупил все старые издания Сэлинджера.
А первое издание «Улисса» с автографом Джойса и вовсе ушло на британской букинистической ярмарке в американские руки за 443 000 долларов. Именно его нелегально вывезли в Британию, когда книга была объявлена порнографической и запрещена в США с двадцатых годов по тридцатые. Цензура лютовала в Америке с 1873 года, как нам и не снилось. Запрет пересылки непристойных материалов по почте охватил «Декамерон» Джованни Боккаччо, «Кандида» Вольтера, «Молль Флендерс» Даниэля Дефо, «Тысячу и одну ночь» и т. д.
Нынешняя Американская библиотечная ассоциация тоже составляет ежегодный список десяти книг, вызвавших наибольшее количество требований изъятия из библиотек и школ. В 2011 году в список попали романы Лорен Миракл, «Голодные игры» Сьюзен Коллинз, «Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли и даже «Убить пересмешника» Харпер Ли. Жалобы указывали на некорректность, откровенность, расизм, религиозное давление и сексуальность текстов.
Перевозку и распространение запрещённого «Улисса» Джойса налаживал любимый советским народом Эрнест Хемингуэй, обилие портретов которого в домах как читающей, так и нечитающей публики конкурировало только с портретами Есенина. Для советского народа Хэм был не столько автором конкретных романов, сколько правильным американским мужиком с бородой.
Наши полагали, что для правильного мужика с бородой естественно застрелиться из охотничьего ружья. В СССР знали, что делают со своими диссидентами, но не подозревали, что в США с ними делают то же самое. Хемингуэю соорудили диагноз паранойя, подтверждая его, он уверял, что ФБР следит за ним, расставив повсюду подслушки. 13 принудительных сеансов электрошока, назначенных психиатрами, разрушили его настолько, что Хемингуэй больше не смог писать. Выйдя из психиатрической клиники Майо, он застрелился.
А недавно ФБР рассекретило материалы, подтверждающие слежку за Хемингуэем с подслушками в психиатрической клинике. Его считали агентом КГБ, хотя Хемингуэй только выразил желание бескорыстно работать на СССР, числился в списках информантов, но не передал в Москву никакой информации, поскольку не знал ничего секретного. ФБР уничтожило выдающегося писателя электрошоковой терапией на всякий случай.
Но если наши относились к Хемингуэю по принципу «не читал, но принимаю», то американцы в основном относились к российской культуре по принципу «читал и сумею продать». Владимир Толстой рассказывал, что Майкл Хоффман включил в первоначальный вариант сценария про Льва Толстого придуманный эпизод возвращения молодоженов после свадьбы в Ясную Поляну.
В этой сцене Лев Николаевич должен был насиловать Софью Андреевну, и Владимир Толстой спросил: «Зачем это?» Хоффман ответил: чтобы фильм посмотрело большее количество зрителей, а не только высоколобые интеллектуалы. На монтаже сцену, слава богу, вырезали.
Режиссера Сергея Соловьёва в ходе переговоров об экранизации Анны Карениной предупредили: «Имейте в виду, финал должен быть другим. Мы дадим вам любые деньги, просто любые, но сами понимаете – американский народ такого финала не примет, придумайте что-то оптимистическое!»
Галина Васильевна Старовойтова рассказывала мне, что американское издательство предлагало ей 100 000 долларов за автобиографическую книгу в интонации: «И вот я делаю доклад на трибуне Государственной думы и чувствую, что у меня расстегнулся бюстгальтер!» Она, естественно, отказалась.
А после того, как Первый канал показал фильм «Две жизни полковника Рыбкиной» по моему сценарию, позвонила русскоговорящая представительница бродвейского продюсера:
– Это прекрасный сюжет для мюзикла! Как связаться с вашим литературным агентом и заказать мюзикл по материалу фильма?
– Мюзикл о первой в мире женщине – полковнике разведки? Она будет петь и танцевать?
– Конечно! Петь и танцевать в сапогах, форме КГБ и с пистолетом на боку! Это будет ярко, эффектно и успешно с точки зрения коммерции!
Нам это кажется анекдотом, но понаехавшие протестанты считали простоту наивысшей добродетелью, а представителями «нового человечества» видели – «рlain people» – чистых перед богом и немудреных людей. Об этом философ Ральф Уолдо Эмерсон писал: «Американец ценит в человеке простоту, похожесть, типичность… уникальность и оригинальность абсолютно чуждые ему качества».
«Сбрасывая с парохода современности» рафинированный европейский гуманитарный пласт, Америка обслуживала «простого человека» с помощью зрелищности, динамичности, одномерности и «хеппи-энда». Условия жёсткого выживания выбраковывали из художественных продуктов всё, кроме антиэстетизма, стандартизации поведенческих стереотипов и уменьшения личностного объёма героев. Точно так же большевики сколачивали Пролеткульт; к счастью, у большевиков было меньше времени.
Смеясь над Шариковым, мы старались не замечать, какую массовую «шариковщину» создаёт Америка, формируя точно такое же плоское первобытное существо. Американский Шариков питался и одевался лучше нашего Шарикова, и точно так же предлагался в качестве нового социального идеала.
Именно для него по Нью-Йорку и сейчас рассыпаны «масскультурные метки» – блинная «Пушкин», ветчина «Три поросенка», книжка-раскраска «Картины Ван Гога». И расставлены по казино и досуговым паркам «культурные метки» покрупнее – нарядные муляжи Эйфелевой башни, Тадж Махала, египетских пирамид и т. д.
Времени на развитие большой литературы у США, как у любого наспех созданного государства, было меньше, чем у полноценных стран. До середины XVIII века колонизаторы не идентифицировали себя отдельно от истории, культуры, литературы метрополии, и потребность в собственной литературе появилась у них только ко второй половине XVIII века.
Вся литература до того создавалась как обращение к Европе, как диалог провинциальной колонии с метрополией. А в ХХ веке литература, только осознавшая себя и нарабатывающая целостность, подверглась атаке кинопроизводства. И тут важно не путать американский кинематограф с Голливудом. Лучшие романы экранизировались «прямо из чернильницы», а писатели всасывались и деформировались кинематографом.
Поворотным событием американской литературы считается роман Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи», вышедший в 1951 году. Став культовым, он запрещался с 1961 по 1982 год, как поощряющий в детях склонность к бунту, разврату и пьянству. Роман смотрел и на саму страну, и на американскую мечту «другими глазами».
Сэлинджер спровоцировал волну протестной литературы, но она всё равно не стала значимой
