частью рынка и осталась в нише для интеллектуалов. Для «простого человека» издатель выпускал тонны детективов, фантастики, утопий, антиутопий, фэнтези, приключений, любовных романов и прочей макулатуры.
Но пока Америка рационально завязывала планету на свои долги, Россия иррационально завязывала её бешеными тиражами Толстого, Достоевского и Чехова на свой культурный код. В результате именно у них вырос необъятный массив денег, а именно у нас вырос необъятный массив культуры, какого нет ни в одной стране и по части которого «нас не догонят».
И пока русские думали на печи, пока иррационально вели душевные разговоры за рюмкой водки, пока спорили до драки с увечьями, они разгоняли и разогнали гуманитарную мысль как синхрофазотрон частицу. И, как ни парадоксально, российский гуманитарный капитал, занимавший в американском сознании место неликвида, стал успешно конкурировать с деньгами и технологиями, определяя сегодня значительно больше, чем от него ожидали. В том числе и в политике.
Георгий Гачев, отвечая на вопрос американской студентки, почему герои русской литературы не работают, ответил: «Да ведь они уже работают, работали, наработали – и интенсивнейше! В душе и над душой, тонкость чувств и переживаний, и проблем духа в себе прокручивая, выговаривая, продумывая, выписывая, – все эти Онегины и Печорины, и Лермонтов, и Обломов, и говорящие и спорящие герои Достоевского. И чем это меньше „работа“, чем изобрести новую модель подтяжек или маргарин и на нём надпись: „Не могу поверить, что это не масло!“? Конечно, и это – дело, и, ради Бога, пусть делается. Но и утонченность душевной жизни, копание духом в высях сверхидей и сверхценностей – есть та часть мировой Работы, что в разделении труда между странами-народами и культурами выпала Старому Свету и России. Так что же лучше? Оба лучше. Восполняют друг друга – и Америка, и Россия… И труд русских думателей и спорщиков, лежа на печи или за бутылкой в трактире или на кухне, – как труд математиков: имматериальный, но – труд!»
Размышления в букинистическом прервал муж, вернувшийся с новым адаптером. Мы перешли улицу, сообразив, с какой стороны вход в метро в сторону Нижнего Манхэттена. Но если для вчерашней поездки от колумбийского околотка надо было выйти из поезда через несколько станций, нынче ждала засада. Логика ньюйоркского метро отличается от логики нашего, как всё американское отличается от всего российского.
Маршруты разных веток могут нелогично дублироваться, могут мистическим образом сворачивать или материализовываться по специальным дням. И если бы английский не был у мужа родным, в жизни бы не добрались до Южного Фери. Воскресенье опустошило офисы Уолл Стрита, и последние станции мы ехали в вагоне вместе с двумя пожилыми китаянками. Они возбуждённо фотографировали друг друга во всевозможных позах и щебетали высокими голосами, предвкушая счастье встречи со статуей Свободы.
Выйдя из метро, мы уткнулись в Бэттери-парк – небольшой для Москвы, но огромный для Нью-Йорка ухоженный кусок земли между Гудзоном и Уолл Стритом, лежащий живой прокладкой между нагромождением небоскрёбов и серой водой. Неуютная набережная, как и вчерашняя, выглядела жертвой экономии денег и вкуса, хотя приносила городу миллионы туристических долларов.
Туристов в Нью-Йорке больше, чем местного населения, в 2013 году город вышел на 5-е место по посещаемости иностранцами после Бангкока, Лондона, Парижа и Сингапура. Это принесло казне 18 000 000 долларов, ведь такому потоку можно показать, продать и скормить всё что угодно.
Бэттери-парк – экскурсионная точка Нью-Йорка № 1, как у нас Красная площадь. Именно сюда ступили с корабля башмаки первых колонизаторов. И потому здесь не иссякает людской поток, выходящий из автобусов, прогоняемый по достопримечательностям парка, сортируемый по паромам к статуе Свободы, выгружаемый из паромов и снова распихиваемый по автобусам.
Паромы шли один за одним, туристов загружали туда под завязку, они впритирку стояли на верхней палубе, а над ними висела чугунная предгрозовая туча. Было видно, сейчас не по-детски хлынет, и население верхней палубы рванёт на нижнюю, где и так битком. Но Голливуд зомбировал человечество статуей Свободы, возведя её в статус Колизея, Лувра, Острова Музеев, Венеции, Тадж Махала, храма Василия Блаженного и прочая.
Желающие прильнуть к ней найдутся даже во время ураганов, а 300 человек в день даже сумеют полюбоваться из бойниц в её причёске на унылые коробки Уолл Стрита. Москве, в отличие от Нью-Йорка, есть что показать туристам, но в отличие от Нью-Йорка она слаба в пиаре, и в 2013 году Москву посетило в 6 раз меньше туристов, чем Нью-Йорк.
Статую Свободы к столетнему юбилею Декларации независимости, как вы знаете, отлил француз – Фредерик Огюст Бартольди. Впрочем, сегодня, судя по опросам, о существовании Декларации независимости знает меньше 70 % населения США. А 99,9 % населения не подозревает, что её создатель Томас Джефферсон писал: «Государство – главный враг общества».
У русских для статуи Свободы купили 31 тонну самой дешёвой уральской меди. Конструкцию вокруг опорного столба, рассчитанную на ураганные ветра, разработал сам Густав Эйфель, а кантату «Свобода» к открытию памятника написал сам Шарль Гуно. И выбрав для проекта остров Бедлоуз-Айленд, Фредерик Огюст Бартольди потребовал переименовать его в Остров Свободы.
Команда из двадцати человек вручную создала силуэт из согнутых медных листов, и летом 1885 года 125 тонн «Свободы» были доставлены в Нью-Йорк в 214 ящиках. Когда со статуи сдернули покрывало цветов французского флага, Фредерик Огюст Бартольди прошептал: «Мечта моей жизни сбылась!»
Но медь была самой дешёвой и быстро позеленела, дав статуе прозвище «зелёной леди». Тем более что и самих американцев латиносы называли за цвет долларов «гринго». Потом позеленевшие листы стали отслаиваться и громыхать на ветру, а в семидесятые годы прошлого века начали отваливаться.
Общественность требовала у Белого дома денег на реконструкцию, но замена меди на бронзу была дорогой, и власти только залатали дырки. Все деньги в это время уходили на строительство другого символа страны – Всемирного торгового центра, в который вбухали 1 500 000 000 долларов.
Симметричный статуе Свободы российский символ – Медный всадник – воздвигнут ста годами раньше французом Этьеном Фальконе. Но если статуя Свободы – спящая царевна, которая никогда не проснется от поцелуя; то Петр – сверхбодрый государь, разбудивший страну.
На статуе Свободы выгравированы стихи Эммы Лазарус, призывающей отдать Америке всех отверженных, бездомных, гонимых Европой, и обещающей осветить их жизнь факелом. Точнее – неосвоенными землями, отсутствием религиозных строгостей и феодальных рамок. А Петр, впрягшись бурлаком в медвежий угол Руси, наоборот, тащил его в сторону освоенных европейских земель, европейских религиозных строгостей и феодальных рамок.
При этом статуя Свободы выхолощена как американская жизнь, а
