Ознакомительная версия.
Родилась я очень маленькой, меня выхаживали. Когда мне было около года, Слава вынес меня из дома и посадил там, где бегали дети. И мальчик Юра (ему тогда было одиннадцать лет) подошел ко мне и сказал: «Ой, какая же ты худенькая! Какая ты несчастная! Как мне тебя жалко! Но ты не волнуйся: я вырасту и на тебе женюсь». А когда Юре было пятнадцать лет, а мне пять, и я играла в песке, он проходил мимо и снова сказал: «Ой! Какой же я большой, а ты еще совсем маленькая!» Но об этом мы узнали после свадьбы.
В подростковом возрасте Юра очень сильно болел. У него было осложнение на ноги после ангины, он даже ездил в инвалидной коляске полгода. Врач сказал ему, что если он не будет себя развивать физически, то останется полным инвалидом. Тогда Юра стал тренироваться, поднимать тяжести, нашел какую-то тяжеленную железную крестовину (или крест), она у него была вместо гантелей и штанги.
Тем временем, я училась в школе, и мне иногда занижали отметки, видимо, потому что я из церковной семьи. Одноклассники спрашивали учителя: «А почему Наташе поставили тройку? Она же хорошо ответила». Я как-то вся сжималась, недоумевая, и долго не могла понять, почему мне занижают отметки.
Ребята в школе называли меня «богуродицей» – дразнили беззлобно. Могли крикнуть: «Эй, богуродица!» Мне и моему брату это не нравилось, но мы ничего не могли поделать. Я бы не стала это рассказывать, если бы однажды не произошел такой случай. Мы, послевоенные дети, были шустрые и бесстрашные. Однажды под вечер я с девочками пошла на горку. В нашем парке были очень высокие ледяные горки, и мы с них любили съезжать на ногах – это было такое удовольствие! И вдруг подошла компания чужих ребят, шпана. А тогда шпана была самая настоящая – и ограбить могли и сделать все что угодно. Они схватили нас, стали угрожать и рвать пуговицы. Я как закричу: «Матерь Божия, спасай нас!» Кто-то из тех ребят узнал меня и сказал: «Тут богуродица, не трожьте их!» Видимо, он учился в нашей школе и узнал. Они отпустили нас и ушли.
А потом пришла пора вступать в комсомол. Директор школы пришел к нам домой с каким-то молчаливым человеком в черном кителе. Был Чистый четверг, мама красила яйца. Директор ей говорил, что она не думает о своей дочери, что если я не вступлю в комсомол, то меня не возьмут ни в одно высшее заведение. Она ответила: «Мы надеемся на Господа». Она говорила с ним очень хорошо, у нее было радостное настроение. Вскоре они ушли. И потом уже мама поехала к отцу Савве и стала ему об этом рассказывать. Он ей ответил: «Анна, всё оставляйте. Пусть она шьет, как Матерь Божия шила. Пусть она учится шить. И пусть так шьет, чтобы людям нравилось». А батюшка любил, чтобы все было красиво и аккуратно.
В 48 лет мама заболела и не могла работать – блокада все же дала о себе знать. Кроме Славы и меня мама воспитывала еще одного ребенка. Еще в Ленинграде после смерти младшего сына Володи она решила, что возьмет одного сироту. Вот как раньше люди открывались добру! Мама считала, что мы еще должны потрудиться, чтобы заслужить Божью милость. Мамин родной младший брат погиб на фронте под Смоленском. На его последней открытке (я эту открытку очень хорошо помню, потому что моя бабушка, когда брала эту открытку, над ней всегда плакала) был нарисован пингвинчик и рукой моего дяди написано: «Дражайшие родители! Уважаемые Дмитрий Иванович и Федосья Петровна! Прошу Вас, не оставляйте только моего сыночка Володеньку». И как только мама начала работать и встала на ноги, она забрала своего племянника Володю к нам, а ему уже было лет четырнадцать-пятнадцать, и он стал жить у нас. Пришел он к нам неверующим, избалованным своей бабушкой, связался с какой-то компанией. Но постепенно выровнялся и женился, когда мне было лет тринадцать, на очень хорошей девушке Евгении. Они ездили вместе с нами в Псково-Печерский монастырь, встречались с батюшкой Саввой и стали его духовными чадами; иногда ходили с нами по воскресным дням в церковь. Своих четверых детей она также воспитала в вере и любви к церкви.
В восемнадцать лет я пошла работать в первоклассное ателье на Кутузовском проспекте. Там обшивались иногда и жены дипломатов. Юрий к тому времени учился в Духовной Академии. До этого он отслужил в армии в закрытом городе Сарове (Арзамас-16). После армии он решил поступать в Духовную семинарию, подал документы и поступил. Это тут же стало известно московским органам, и Георгия без его ведома лишили московской прописки (в то время власти чинили всяческие препятствия тем, кто собирался стать священником). О том, как нелегко было восстановить прописку, отец Георгий вспоминает: «Разыскав юриста из Патриархии, я рассказал ему, что без моего ведома меня выписали из домовой книги. Свои документы: паспорт, военный билет, я всегда носил с собой, опасаясь, что родителей смогут уговорить воспрепятствовать мне учиться в семинарии. Возле Белорусского вокзала находилась полувоенная организация, которая рассматривала грубые нарушения паспортного режима. Там я предъявил паспорт и военный билет, в которых сохранилась отметка о моей законной прописке. Военный юрист сказал, что это явное беззаконие, и выдал мне приказ о восстановлении моей прописки. Однако, когда я принес этот приказ чиновнику в чине полковника, он со злобой сказал: «А как ты разыскал это закрытое учреждение? Ну что ж, мы обязаны подчиниться приказу, но запомни: ты для нас идейный враг номер один. Лучше бы ты был вором или преступником, тогда бы мы тебя оправдали, и ты трудился бы со всеми на равных, а врага народа нам нельзя простить».
Тогда было такое время, что сотрудники внутренних органов могли подойти к любому молодому человеку прямо в храме. Ко мне также подошли однажды и предложили выйти. Я ответила: «Нет, со службы я не ухожу». Иногда даже не давали войти в храм, особенно на Пасху.
Предложение
Однажды, когда Юре было уже 29 лет и он учился на предпоследнем курсе Академии, он прислал маме телеграмму: «Анна Дмитриевна, прошу Вас приехать в Лавру на Покров». И мама поехала. Мы с бабушкой стали плакать и на коленях молиться: «Боже мой! Наверное, Юрий идет в монастырь. Это так ответственно. Укрепи его, помоги ему пройти эту трудную дорогу, этот путь монашества!» Он жил в Лавре, постоянно находился на монастырских службах, помогал в просфорне, дышал, можно сказать, монашеским воздухом русского православия и, естественно, мы так и подумали, что он собирается стать монахом.
Вечером приезжает мама домой с Георгием. Я открываю дверь, мама на меня странно молча смотрит, глаза у нее такие испуганно-удивленные. Он тоже входит молча, раздевается. И вдруг меня кольнуло в сердце, я смутилась, в душе появились сомнения. Это состояние похоже на то, какое испытывала Наташа Ростова, когда Андрей Болконский сватался к ней. И вот Юра встал рядом со мной, а мама говорит: «Юра… Юра сватается к тебе». Я ответила: «Нет, я не могу сейчас». Он очень огорчился. Мама напоила его чаем, и он ушел. Я вышла в другую комнату и плакала там от грусти, была не готова и не могла это принять. Раньше я и помыслить не могла об этом. Между нами десять лет разницы. Он был для меня взрослый человек, друг брата, друг семьи. Потом он не раз еще приезжал к нам. В январе мой день рождения. И он написал мне стихотворение со словами «будешь ли помнить». Спустя еще какое-то время он приехал к нам и позвал меня погулять в парк, и мы беседовали уже серьезно. Будучи очень цельным человеком, он сказал мне, что если я окончательно отказываю, то у него один путь – в монастырь. Я стала на него смотреть, и вдруг в моей душе появилась такая боль, такая жалость к нему – такое новое чувство! Я подумала: «Боже мой! Как я могу себя так вести! Человек страдает, мучается, а я веду себя так недостойно! Я должна его пожалеть. Ну, что ж, если ему не понравится, он уйдет в монастырь». Я была еще практически ребенком и рассудила так, что он всегда еще может уйти в монастырь. Вскоре отец Савва прислал нам благословение, и на Красную горку мы обвенчались в храме Николая Чудотворца в Хамовниках.
Первые годы совместной жизни
Впереди у Георгия был еще целый год учебы в Академии, защита диссертации, и в течение этого времени он находил возможность регентовать в хоре храма Петра и Павла на Солдатской. На Покров его рукоположили в дьяконы, а уже на Варварин день состоялась хиротония в священство.
Ректором Московской Духовной Академии был тогда нынешний митрополит Минский и Слуцкий Филарет. Он близко дружил с протоиереем Николаем Ситниковым, помощником настоятеля храма Иоанна Предтечи на Пресне. Отец Николай попросил прислать хорошего священника, и владыка определил отца Георгия в этот храм. Первое время, приходя со службы домой отец Георгий говорил: «Что мне делать? Столько народу идет! Так все просят!» Мы же с мамой радовались за него: «Ой, как хорошо! Да, да! Там будь! Будь с народом!» Нам это напоминало служение Иоанна Кронштадтского, которого в нашей семье очень почитали. Тогда он еще не был канонизирован, но мама всегда его поминала, он шел у нас первым в помяннике. Отец Георгий с полной самоотдачей окунулся в приходскую жизнь и прослужил в этом храме 22 года.
Ознакомительная версия.
