каблуков будто дырявила асфальт, завороженные зрители слаженно били в ладоши и подпевали от души, ничего не понимая. Великое единство человечества…
Зашел в аптеку, ему обрадовались, бросились обнимать, с трудом отбивался от радостно прослезившихся сотрудников. Сцена напоминала нечто из романа прошлого века, и, чтобы поддержать эту вдруг возникшую атмосферу, поднял руку, призывая к молчанию, и произнес взволнованно-благодарный спич. «Я уезжаю надолго. – Слова находились точные, единственно возможные. – Я оставляю вместо себя месье Крюшана, любите его и подчиняйтесь ему. Он – старший провизор, знаток лекарств и человеческих душ. С ним вы не пропадете. Я должен ехать. Простите меня, друзья».
Они не задавали вопросов, женщины утирали глаза платочками, когда двери закрылись, подумал, что сюда уже больше никогда не вернется. Оставалось еще часа три до ее предполагаемого возвращения, решил зайти в кинотеатр. Зал был пуст – только где-то посередине сидели два человека. Погас свет, замерцал экран, то была французская шпионская комедия, герои стреляли, целовались, занимались любовью, за ними следила контрразведка, отсекая от главного героя всех по очереди. Когда остался совсем один, на бульваре догнали двое в штатском: «Все кончено, месье Жако». – «Да». Жако молча протянул руки, замкнулись наручники. Эта дурная постановка и слово «конец» отозвались в сердце почти отчаянием. «Да что со мною?..» – спрашивал и не находил ответа; возвращаться в квартиру, которая грозила вот-вот превратиться в отвратительный театр жизни, не хотелось, на мгновение засомневался даже: а стоит ли идти? Но представил себе суровое лицо Валентины, обиду во взгляде – и, кляня себя за неведомо откуда взявшееся малодушие, направился к служебной. Время еще оставалась, решил зайти в храм. И вдруг ощутил пустоту и равнодушие. «Господь, – подумал. – Зачем он мне? Он – сам по себе, я – сам. Нас ничто не соединяет и, сказать по совести, никогда не соединяло. Все, что бывало прежде, – это ведь сплошное притворство, прикрытие гнусной сути». Почему-то стало легче, словно покаялся.
У дверей дома тихо было, ни души, поднялся на лифте без опаски. Тщательно осмотрел все комнаты, проверил фотоаппарат, штатив, даже к ложу любви подошел и брезгливо тронул указательным пальцем. Потом достал из холодильника банку пива и выпил с невиданным прежде наслаждением – залпом. На последнем глотке и прозвучал мелодичный дверной звонок. «Ага… – догадался, – это она убеждает его и себя, что здесь никого нет. Но – зачем? В такой квартире и в самом деле никого не должно быть». Через минуту понял: она хитрее и осторожнее, нежели могло бы показаться. Слышал только голоса: «Это квартира моей «связи», она одолжила мне ее. Я и позвонила – а вдруг она еще не ушла?»
Понял: это она ему объясняет свой звонок в двери – чтобы не сомневался. «Милый, милый, нежный, родной, любимый, я так ждала этого сладостного мгновения!» – «Я тоже, я тоже, дорогая, единственная, я тоже так ждал! О, наконец-то! Можно, я раздену тебя?» – «А я – тебя?» Послышался слабый шум от сбрасываемой одежды. «Боже, – говорил себе убито и безнадежно, – какая гадость… Какие чудовищные слова… Как это все глупо и пошло, в конце концов…» Они уже хрипели, гыкали, сопели – комната наполнилась отвратительно звериными всхлипами и рычанием, рука потянулась к затвору фотоаппарата и замерла бессильно. Зачем? Этот кобель и так поверит, что запечатлен на пленке, делать же это реально… Да пошли вы все к черту, вот и все! Между тем пламя любви разгоралось, пылало, превращаясь в безумный пожар, который не остановить.
А смотреть в дырочку не хотелось. Не потому, что – не дай бог – завидовал или вдруг ощутил к Валентине какие-то чувства, нет… Просто на редкость противно стало. Оказывается, то, чем питал душу, – так казалось с давних-давних пор – всего лишь заурядная мерзость. «Ой! – послышалось. – Ты сделал мне больно!» Идиотка… Крикни еще раз, не умрешь. Там молчали, и тогда, руководствуясь вдруг возникшим недоумением, не любопытством, нет, приложился наконец к объективу. Они сидели на диване рядом, переглядываясь, как два нашкодивших школьника. «Ой. Мне больно, – повторила, словно диктор московского радио, объявляющий прогноз погоды. Что-то было не так… Почему Валентина повела себя столь непрофессионально в самый последний момент? И вдруг понял: она не слышала слабых щелчков, жужжания фотоаппарата и, наверное, подумала – ошеломленно и отчаянно, – что весь спектакль провела со своим партнером зазря.
Спектакль. Спектакль… Конечно же это был самый обыкновенный спектакль. То, что они творили на диване перед ним, они делали спокойно и, наверное, бесстрастно много-много раз. Это запрещено правилами, да ведь кто не находит лазеек, кто соблюдает правила. Значит – подстава. На самом деле ни черта у них нет, сейчас станут лепить горбатого о несуществующем ритуале получения вклада, якобы обнаруженного в альбоме покойного Штерна. А на самом деле ничего и нет. И Штернов, возможно, убили обыкновенные бандиты, из-за их барахла, а уж резидентура просто примазалась к событию в своих интересах. Как просто и как гениально… Вынул из-под подушки пистолет, из сейфа мгновенно достал две пары наручников – скорее, скорее, даже запирать не стал, – они там, наверное, уже одеваются, сейчас начнут шастать по квартире. «Он нас обманул… – услышал вдруг словно треснувший голос Валентины. – Сволочь… Ушел. Он только не понимает, что ненадолго…»
Влетел в комнату, ее гиббон усердно натягивал брючину, прыгая на одной ноге. Валентина пудрила перед зеркалом нос, она уже была одета.
– Руки на стену… – приказал негромко. У нее отвалился подбородок, парень выронил штанину из рук, брюки сползли, мешая двигаться. Это было прекрасно. Бросил ему наручники: – Возьми. Прикажи ей руки за спину. Так… Молодец, хороший Вова…
– Меня зовут Петром… – буркнул обиженно. – Валя, давай руки…
Она сложила ладони за спиной, наручники щелкнули.
– Значит, ты и вправду – Валя? – спросил, приближаясь. – Ладно, это даже удобнее, не буду сбиваться. Теперь ты…
Он не спорил, наручники замкнулись. Приказал лечь на пол лицом вниз, принес джутовую веревку – всегда была, на всякий случай, мало ли, потребуется упаковать вещи, которые никому нельзя доверить? Связал им ноги, накрепко, беспощадно. Теперь все.
– Ты понимаешь, что развязаться мы не сумеем, – сказала Валентина задушенным голосом. – Кто и когда сюда придет? Наши? Разве что через неделю. Мы же сдохнем!
– Я тоже, – отозвался равнодушно. – Каждому свое. В альбоме Штерна ничего не было?
– Догадлив… – Голос у нее сел.
– Это твой муж? Вместе учились, вместе работаете…
– Догадлив. Ладно, отваливай, не береди душу.
– У нас, товарищи, души нет. Не положено.
Закрывая дверной замок на все обороты и задвижки, подумал равнодушно: «А ведь и в самом деле… Помрут». По
