23-го числа генерал-поручик Потемкин привел полки корпуса Вейсмана от места сражения в соединение с главной частью и донес, что в той стороне, кроме по разбитии бегущих без остановки, не открыт больше нигде неприятель; не показывался он также и из Силистрии во время нашего обратного похода, кроме конных только партий, высланных для обозрения.
Отто Адольф Вейсман фон Вейсенштейн
(1726–1773)
Выходец из лифляндского дворянского рода Отто Адольф Вейсман фон Вейсенштейн начал службу в 1744 г. рядовым, к началу Семилетней войны 1756–1763 гг. он дослужился до звания капитана. Отличился в сражениях при Гросс-Егерсдорфе и Цорндорфе, в последнем был дважды ранен.
В 1768 г. Белозерский пехотный полк, которым тогда командовал Вейсман, преследуя отряд барских конфедератов, зашел на турецкую территорию и в пылу сражения сжег город Балту – этот эпизод и стал поводом к началу Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. В ходе войны, командуя бригадой в армии П. А. Румянцева, Вейсман особо отличился в сражениях при Ларге и Кагуле, его рейды в глубь турецкой территории наводили ужас на противника. Геройская смерть Вейсмана вызвала искреннюю печаль во всей армии.
Не имея уже нигде более против себя в поле неприятеля, после многократных его развитий, а видя от всегдашнего дела с ним и от походу всех людей утружденных до бессилия и что вся кавалерия пришла в несостояние, у которой лошади ни на час из-под седел не выходили, имея вседневно дело с неприятелем и по оному беспрерывное движение, как равномерно ездя далеко за тростником одним, из коего для нее весь корм состоял, но и тот уже от дня в день устаревая, не служил более на пищу, травы же на сих гористых местах отнюдь не было; и считая поиск на верховного визиря в Шумлу неудобным и бесполезным; неудобным потому, что нет проходу по образу, строю и экипажей наших войск по дороге, туда ведущей, а бесполезным ради того, что он, войска отделяя от себя, с которыми мы всеми имели дело, держится, по-видимому, на готовой ноге к бегу в горы, чего никоим движением упредить нельзя, а по донесению от последних выходцев уже он и оставил Шумлу и отправился далее внутрь Румелии. Созывал я 24-го числа генералов на второй военный совет, на коем, рассуждая о положении нашем и неприятельском, заключили переправиться через Дунай на свой берег, а для каких причин усмотреть изволите, всемилостивейшая государыня, в копии, здесь подносимой[91], о том приговора, вследствие на совете определенного. В тот же день, отправив корпус, вышедший из Бессарабии, по правому берегу Дуная через Карасу в Измаил под командой генерал-майора Райзера, и не имея опасности по всем известиям, чтобы было у неприятеля в той стороне столько сил, чтобы сделал на него важное покушение, но, напротив, предполагая, что и сей корпус в пути своем может еще на него производить поиски, а сие учинив, 25-го приступил главной корпус, а по нем генерал-поручик Потемкин, к обратной у Гуробал переправе, и кончили оную благополучно 27-го к полдню.
Меры всегда имея готовыми принять неприятеля в Силистрии, хотя бы на последнюю остающуюся часть покусился, но он не хотел не только сего учинить, но ниже́ назрить [обнаружить] наши следы, вышел из авантажного положения…
Из письма Екатерины II П. А. Румянцеву об отходе русских войск на левый берег Дуная18 июля 1773 г., Петергоф
Граф Петр Александрович… Теперь приступаю я к другому предмету вашего письма, то есть к живому описанию положения вашей армии, в котором вы пишете, что под именем армии не более имеете, как корпус небольшой в 13 тысяч пехоты на все действия с визирскими силами. Признать я должна с вами, что армия ваша не в великом числе, но никогда из памяти моей исчезнуть не может надпись моего обелиска, по случаю победы при Кагуле на нем начеканенная, что вы, имев не более 17 тысяч человек в строю, однако славно победили многочисленную толпу, предводимую тогда визирем Галилбеем, с которым считалось до полутораста тысяч человек, что весьма во мне утвердило правило, до меня римлянами выдуманное и самыми опытами доказанное, что не число побеждает, но доброе руководство командующего, совокупленное с храбростью, порядком и послушанием войск. Сожалею весьма, что через сей ваш бывшей весьма многотрудный за Дунай и обратный поход утомлены сии храбрые люди и что лошади дошли до крайнего изнурения, как вы о сем в вашем письме ко мне упоминаете, но надеюсь, что вашим же, известным мне об них всегдашним попечением, и люди и лошади паки приходить будут в прежнее их состояние. Что же ваше оборонительное положение рушилось до самого основания и вам нелегко будет оное восстановить, сие себе представить могу не беструдным для вас, ибо через месяц ваша позиция три разные вида получила, а именно: первое ваше положение по сию сторону Дуная, потом наступательная переправа через Дунай и затем обратной поход ваш, совокупленный с восстановлением паки оборонительного положения. Все сии, так сказать, переломы, конечно, соединены быть должны с немалыми трудностями и заботами; но, знав ваше искусство и испытав усердную ревность вашу, не сомневаюсь, что вы, в каких бы ни нашлись затруднениях, с честью из оных выходить уметь будете. Супротивный дунайской берег у Силистрии вы мне описываете столь неспособным к продолжению на оном военных действий, что не токмо удвоить, но и утроить надлежало армию для получения твердой на оном ноги. Я описанию сему вашему совершенную подаю веру; но поскольку не желаю окончания войны нанесением наивящего вреда неприятелю в недрах его, не могши получить мира, сносного чести и пользе моей империи негоциациями, после стольких побед, со всем тем удвоить, а еще менее утроить армию я не в состоянии, и сие сверх того и за полезно не почитаю по вышеописанным мною постоянно принятым и следуемым правилам; все, что делать ныне могу, есть то, что я из польского корпуса приказала к вашей армии послать несколько еще полков для усиления оной, и надеюсь, что они еще ко времени к вам приспеют, ибо полагаю, по нынешним вашим мне уведомлениям, что большая часть от него времени исчезнет, и, следовательно, обыкновенное время кампании сей, прежде нежели вы в состоянии будете паки принудить вашими действиями неприятеля к ускорению мирных договоров. В сем и в прочем я вам руки не связываю; как теперь, так и прежде в совершенной вашей воле состоит наносить неприятелю все те удары, которые по мере сил ваших вам Бог на сердце покажет. Более доверенности, кажется, вы от меня уже желать не можете, но дабы вы во всем совершенно удовольствованы были и ответствуя на все строки письма вашего ко мне, приказала я выправиться [навести справки], на какие из ваших требований или писем вы от меня решением не снабжены, и если таковые отыщутся, то немедленно на оные вам сообщены будут мои о том положения, не менее как и награждение тем, кои оного по вашему представлению заслужили, дабы дух подчиненных ваших и в сем случае был ободряем, так как я привыкла оных не приводить в упадок, что многими вам не безызвестными опытами самым делом по вашему представлению уже многократно доказала. Что же ваши телесные силы через войну, водимую пять лет сряду, пришли в ослабление, как вы о том ко мне упоминаете, даже до того, что вы охотно желаете увидеть такового на вашем месте, которой бы, так как вы, полагал счастье свое в угождении воле моей и в благе Отечества, о сем осталось мне сердечно жалеть, и, конечно, сколько Бог подкрепит телесные и душевные силы ваши к предводительству орудий российских, империя не иначе как с доверенностью от вас ожидать должна дел, соответствующих уже приобретенной вами ей и себе славы; но со всем тем, если бы по человечеству свойственным припадкам вы, к общему сожалению и моему, не в силах себя нашли продолжать искусное ваше руководство, то и в сем случае я бы поступила с обыкновенным моим, ко всем в подобных обстоятельствах находящимся, уважением. С победами, полученными вами за Дунаем, от всего сердца вас поздравляю и желаю, чтобы вы завистникам всегда ответствовали победами. Смерть храброго генерал-майора Вейсмана мне чувствительна весьма была, и много о нем жалею. В прочем остаюсь к вам доброжелательна
Екатерина
Из реляции П. А. Румянцева Екатерине II о причинах, замедливших переправу через Дунай17 декабря 1773 г., Кариешты
…Замедление в доставлении всеподданнейших моих донесений о действиях войск, бывших за Дунаем, вслед за посланными через князя Долгорукова, происходило от прерванного на то время всякого здесь сообщения через ужасное наводнение, поразившее и дороги, и поля, и целые селения, так что и мои, и от генералов ко мне посланные курьеры, где день был езды, задерживались сими непреоборимыми препятствиями больше недели…
Что до Силистрии, то бомбардированием оной, кроме вреда, причиненного и городу, и войску тамошнему, привязан был неприятель к тому месту и не мог уже учинить диверсии нашим войскам, двинувшимся вовнутрь его земель. По успехам и последствиям от корпусов барона Унгерна и князя Долгорукова, наипаче если бы они выгнали визиря из Шумлы и стали в тылу сему городу, надежда была, конечно, тогда бы поступить формально на овладение оным. Но когда не сбылось первое, то и не оставалось мне уже доносить вашему императорскому величеству, чтобы генерал-поручик Потемкин мог одной своей частью добывать тот город, в котором неприятель засел в больших силах, и сколь способна тут ему оборона, нам то известно из испытания в начале кампании; а при том ему, Потемкину, к переправе не было уже и судов, ибо в своей части должен он был ссудить оными по требованию графа Салтыкова, у которого необычайною погодой вся флотилия во время его вступления на неприятельской берег была разбита и разнесена волнами.
