Во время же обеда, о котором я говорил выше, Распутин, при разговоре о Гермогене, переменился в лице, а после слов архиепископа тверского о том, что хулу на епископа бог не простит ни в этой, ни в загробной жизни, ответил только: «нас с ним рассудит один бог», хотя видно было, что эти слова владыки произвели на него впечатление. Затем уже осенью 1916 года, под влиянием личного моего знакомства с епископом Гермогеном, после того, как владыка ездил для обличения Илиодора в Саратов, без разрешения синода и вопреки уговорам моим и своего сына-священника, я, в присутствии Скворцова, сказал Распутину об этом и видел, как он заинтересовался статьей Гермогена и просил Скворцова ему ее показать. Каких-либо реальных последствий мой разговор с А. А. Вырубовой для епископа Гермогена не повлек. Что же касается митрополита Макария, то я с ним познакомился во время высочайших приездов на московские торжества и из представлений с Виссарионовым владыке, для испрошения его благословения, я вынес от всего облика владыки глубокое впечатление, оставшееся у меня надолго в воспоминании, в особенности от его старческих, добрых и всепрощающих глаз. Зная, что он не был до перехода в Москву знаком с Распутиным и что Распутин, приехавший впервые на торжества 1912 года, хотя и старался затушевать свой приезд в Москву, но, тем не менее, горел желанием повидать владыку и собирался к нему явиться, я предупредил об этом владыку. Владыка к этому отнесся спокойно, и, не изменяя ни выражения лица, ни своих глаз, только тихо и тем же голосом ответил: «говорят, что он дурной человек, но раз он хочет моего благословения, то я в нем никому не отказываю». Не помню, был ли Распутин у владыки во время костромских торжеств, где уже Распутин себя не скрывал, а в соборе, до приезда высочайшей семьи, даже поместился почти рядом с местом, отведенным для высочайших особ, так что мне пришлось через служку попросить его переменить место, и он отступил только на несколько шагов, а при закладке памятника, выйдя из собора, поместился у ограды собора на высоком месте, откуда его видели все, и ушел только после того, когда многие из жен министров, которым я, по их просьбе, указал на него, начали его рассматривать, и он это заметил. Затем из сводки филерных наблюдений за Распутиным я, за время пребывания в должности товарища министра, ни разу не видел, чтобы он ездил к владыке и впоследствии от него не слышал, чтобы у него были близкие с владыкой отношения.
На упомянутом обеде, в связи с возникшими предположениями об учреждении в Иркутске митрополичьей кафедры для всей Сибири, зашла речь о возможном кандидате, и один из гостей высказал, что следовало бы туда перевести митрополита Макария, так как он хорошо знает Сибирь и миссионерское дело и любит Сибирь (владыка митрополит во время разрешаемых ему отпусков всегда ездил на Алтай), а в Москву, в виду политического и общественного значения этой столицы, назначить более молодого и энергичного иерарха-администратора. Тогда Распутин вскочил, изменился в лице и заявил, что до смерти владыки Макария никогда этого не будет и добавил: «не трошь, он святой».
[Распутин выдвигает Питирима. Секретарь Распутина Осипенко. Знакомство Белецкого с Питиримом. Сближение Мануйлова с Распутиным. План назначения Питирима в киевскую епархию. Митрополит Владимир. Перевод митрополита Владимира в Киев и назначение на его место Питирима по настоянию Распутина. Питирим и Распутин. Конспиративный характер их отношений. Белецкий и Осипенко. Взаимные отношения А. Н. Хвостова и Питирима. Влияние Питирима при дворе. Распутин и епископ Исидор. А. Г. Гущина. Епископ Антоний.]
Возвращаюсь к прерванному рассказу. Может быть, наша излишняя нервность, проявленная в вопросе об отъезде Распутина, и была бы началом его недоверия, а затем отчуждения его и А. А. Вырубовой от нас, если бы только на них не произвело сильного впечатления наше отношение к двум перепискам о Распутине, о которых я раньше говорил, и если бы они не были отвлечены состоявшимися, в связи с приездом в Петроград экзарха Грузии архиепископа Питирима, переменами в составе св. синода. Все вопросы, тесно связанные с церковной жизнью и назначениями как по обер-прокурорскому надзору, так и в составе высшей духовной иерархии, не только интересовали Распутина, но близко его задевали, так как в этой области он считал себя не только компетентным, но и как бы непогрешимым. Поэтому, во всяком видном назначении или мероприятии в сфере духовных интересов церкви он играл доминирующую, в особенности в последнее время, роль; с ним, поэтому, считались многие даже видные иерархи церкви, не говоря уже о средних духовных слоях, искавших, по человеческой слабости, мощной у него поддержки. И наоборот — ко всему тому, что происходило помимо его желания, вопреки таковому, он относился нервно, неблагожелательно; это задевало его самолюбие, и он искал тех или других слабых сторон, чтобы иметь возможность их оттенить в высоких сферах, как крупную ошибку, происшедшую потому, что его не послушались или с ним не посоветовались. Этим объясняется, почему, зачастую, предположения синода по некоторым вопросам или проектам назначений, представляемые через обер-прокурора, не разрешались немедленно при докладах, а оставлялись и возвращались с резолюциями, дающими другие указания.
Коснувшись выше ухода Самарина, назначения Волжина и нервной обстановки, создавшейся в атмосфере св. синода в связи с делом епископа Варнавы, я указал, что в ближайшие задачи Волжина, силою обстановки событий, входило обновление состава синода. А. Н. Хвостов и я, зная упомянутую выше черту характера Распутина, указали на нее Волжину, предупредив его, чтобы он был в этом вопросе крайне осторожен и, предварительно представления доклада, узнал у епископа Варнавы, дело коего должно было рассматриваться, как я показал выше, в новом составе св. синода, у кн. Андроникова, всегда интересовавшегося вопросами церковной администрации и знавшего многих иерархов как лично, так и по характеристике Саблера, и у Скворцова, близко знавшего ведомство св. синода и отношение Распутина ко многим иерархам и вращавшегося в влиятельных кружках, занимающихся церковными вопросами, — нет ли в составе намечаемых Волжиным, совместно с новым товарищем Заиончковским и директором канцелярии Яцкевичем, в очередную сессию синода иерархов, к коим в сферах могут отнестись неблагоприятно, единственно в силу личных неприязненных чувств к ним со стороны Распутина. Вместе с тем, учитывая все сложные обстоятельства того времени и желая вполне искренно противодействовать в этом вопросе влияниям Распутина на высокие сферы, А. Н. Хвостов, Волжин и я решили главным мотивом как на всеподданнейших докладах по этому делу, так и при моих с Хвостовым по этому поводу переговорах с Вырубовой и Распутиным и путем влияния епископа Варнавы выставить серьезность дела епископа Варнавы, требующего благожелательного отношения к нему синода. В выборах иерархов участие А. Н. Хвостова и мое было незначительное. Не помню, на кого, кроме архиепископа тверского, указал А. Н. Хвостов Волжину; я же рекомендовал его вниманию, как указал выше, архиепископа виленского и, затем, епископа могилевского преосвященного Константина, которого я знал и глубоко уважал еще со времени моей службы в Самарской губернии, где владыка был епархиальным архиереем, — человека, по окончании университета, после жизненной драмы, идейно принявшего монашеский постриг, искренно чтимого своей паствой, не знавшего Распутина и всегда относившегося к нему отрицательно.
С этим мотивом Хвостов и я при свидании познакомили А. А. Вырубову, встретили ее сочувствие, и она записала себе на память рекомендованных нами владык. Когда же на одном из обедов у кн. Андроникова мы заговорили по этому вопросу в присутствии епископа Варнавы с Распутиным, то он, будучи уже к этому подготовлен владыкой, вполне разделил проведенную нами точку зрения, но, вместе с тем, добавил, что обязательно надо вызвать с Кавказа экзарха, так как он свой человек и Варнаву защитит. Ни А. Н. Хвостов, ни я не были тогда знакомы с преосвященным Питиримом.
Когда об этом было передано, не помню кем, кн. Андрониковым или еп. Варнавой, Волжину, то при ближайшей встрече Волжин спросил меня, знаю ли я лично преосвященного Питирима, и, узнав, что я с ним незнаком, поставил меня в курс тех секретных сведений, которые имелись об этом иерархе в делах св. синода, касавшихся значения состоящего при владыке секретарем Осипенко. Порекомендовав Волжину расспросить по этому поводу Скворцова, я узнал в тот же день от Замысловского, что Марков 2, которого в то время в Петрограде не было, находится в обостренных отношениях с владыкой Питиримом, служившим в еще недавнее время в Курской губернии и осложнившим во многом, в силу несходства в политических убеждениях, отношения Маркова с курским духовенством. Об этом я рассказал А. Н. Хвостову, который припомнил, что и ему об этом Марков тоже в свое время рассказывал; в подтверждение же данных синода, о коих мне сообщил Волжин, ко мне сведений не поступало.
