забил. Совсем забил. Насмерть.
– Вы сами говорили, товарищ лейтенант, что нарком приказал бить нещадно, – испуганно отшатнулся к стене оперуполномоченный.
– Я говорил? Я тебе говорил, чтобы ты подследственного насмерть забивал? Ну ты и козел! Мы его из лазарета тащили, чтобы ты здесь его кончил? Урод! Он же признался уже! Мне что теперь – до утра объяснительные писать?! А если он дельный?
Ноздренко опасливо покосился на следователя, присел над упавшим, посмотрел на его горло, брезгливо взял запястье японца.
– Пульс есть. Без сознания просто.
– Черт. Значит, так. Я сейчас оформляю признание, готовлю протокол допроса. Вызывай конвой, пусть оттащат в камеру. Отлежится часа четыре… Ладно, шесть, мне тоже похавать чего-то надо. Потом снова на допрос, будем все честь по чести оформлять. Только… – задумался Вульфсон, – я не знаю, что оформлять.
– В каком смысле? – удивился Ноздренко, носком сапога поворачивавший лицо арестованного к свету.
– Да ведь он, похоже, того… настоящий, – Вульфсон даже пригнулся, вглядываясь в разбитое лицо лежавшего на полу человека, – может, правда, японец? Да, история… Не случайно нарком по его поводу звонил. Предупреждал ведь специально, чтобы внимательней были. Ты вот что, у них там, наверху, часто все меняется, так что давай его в камеру пока одного. Пусть в одиночке полежит, очухается, я доложу Соколову, а там решим, как и что. Усёк?
– Так точно, усёк. – И Ноздренко вызвал конвой.
Вульфсон снял трубку и попросил соединить с майором госбезопасности Соколовым. Дождавшись ответа, торопливо заговорил:
– Товарищ майор госбезопасности, арестованный Чен сознался…
Через час с четвертью Соколов с комиссаром Минаевым стояли перед наркомом и рассказывали о событиях прошедших дней:
– Когда по вашему приказу, товарищ нарком, Чена взяли в настоящий оборот, он долго молчал. Около недели, товарищ нарком, хотя мы не щадили ни себя, ни его. Бессонница, «стойка», физические методы воздействия – все в полную силу, как с непримиримым врагом народа и Советской власти. Следователи на износ работали, сами без сна, без отдыха. Всю душу из него вынули, молчал. Неделю назад после ночного допроса, как обычно, вернули его в камеру. Дали завтрак, выдали очки, он в очках при взятии был, так точно! Так он, сволочь бандитская, разломал свои собственные очки, раздавил тайком стекла и съел.
– Что съел? – недоуменно воззрился на докладывавших Ежов.
– Очки, товарищ нарком! То есть не целиком, конечно, они в металлической оправе были. Стекла он выдавил из оправы, раздавил незаметно, видимо локтем, и по кускам сожрал. Видимо, хотел кончить самоубийством.
– Он что – один в камере был?
– Никак нет. К нему в камеру был подсажен арестованный Новоселов – тоже бывший сотрудник, из наружного наблюдения. Уже приговорен к высшей мере как японо-польский шпион – за их посольствами следил, но используем на благо Советской родины, так сказать. Он вовремя заметил, что подследственный Чен, то есть японец этот, Ода, корчится. Увидел очки разбитые, все понял. Вызвал вахтера, доставили Чена в лазарет. Делали промывание желудка, но безуспешно – желудок пустой. Однако недобиток японский, как в народе говорят, отлежался. Неделю провалялся в лазарете, отъелся, шпионская морда, так и не помер.
– Силен, – с ноткой издевательства произнес Ежов.
– Так точно, силен, товарищ нарком. Когда врач доложила, что можем снова допрашивать, – очки, как ни странно, видимых повреждений организму не нанесли, только кашлял, гад, кровью да, извините, товарищ нарком, в уборную кровью ходил. Так вот, как только врач разрешила, мы его сразу на допрос. Вульфсон с Ноздренко его снова в оборот, ну и не выдержал, гад, раскололся… Сначала очки расколол, а потом сам раскололся, – попытался шутить Соколов, но осекся.
– Дальше! – оборвал его нарком.
– Рассказал, что на самом деле он не кореец, а японец. Но это ладно – кто их, косоглазых, разберет, но вот что интересно, товарищ нарком: обычно кто сознается, то либо подтверждает просто, что шпион, мол, и готов подписать протокол, который следователи составляют, либо начинают сочинять что-нибудь свое. Извините, товарищ нарком, но всякую ахинею несут – и троцкисты, и бухаринцы они, а что к чему не понимают – не могут без следователя ни в политической ситуации разобраться, ни агитаторов назвать, ни главарей бандитских, ничего, в общем. А этот сразу сказал: так и так, мол, я японец. Я вот тут записал, – и Соколов заглянул в блокнотик, заложенный маленьким простым карандашом, – сын министра иностранных дел Ода, специально заброшен в Советский Союз еще в 1917 году, знаком с послом и военным атташе, сам является подполковником японского Генерального штаба, и воды попросил.
– В каком смысле? – удивился Ежов.
– В японском. На японском языке попросил. Вульфсон слова зафиксировал. Вот: «мидзу-о кудасай». Я позвонил Плешакову в ИНО, он перевел: «Дайте воды, пожалуйста».
Ежов встал с кресла и вышел из-за стола, заложив руки за спину:
– В семнадцатом году, товарищ Соколов, Советского Союза еще не было. Стыдно не знать таких вещей. Союз Советских Социалистических Республик под руководством нашего любимого вождя товарища Сталина был образован только в конце 1922 года.
– Есть, товарищ нарком!
– Значит, говорите, воды по-японски попросил? Сын министра иностранных дел? Подполковник. Сослался на посла сразу? Интересно… – Ежов продолжал ходить по комнате, и лицо его с каждым шагом мрачнело все больше, пока не превратилось в страшную маску, как будто надетую на этого узкоплечего карлика в огромных диагоналевых шароварах, зеленом френче с наркомовскими звездами на обшлагах широких рукавов и в портупее.
Соколов понизил голос до почти интимного уровня:
– Может, того, товарищ нарком? Кончить его? Или пусть пишет свою белиберду, а потом под суд?
Нарком остановился и очень серьезно и спокойно обратился к стоявшим перед ним чекистам:
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы арестованный старший лейтенант госбезопасности ссылался на посла вражеской державы, приводил в качестве свидетеля ее посла и военного атташе и рассказывал свою подлинную биографию?
– Никак нет, товарищ нарком. Пока не доводилось. Всякое, конечно, говорят, когда физические методы дознания применяешь, в чем угодно сознаются. Но чтобы вот так дотошно – нет, не доводилось. Хотя Вульфсон и Ноздренко – крепкие специалисты, любое признание могут получить. По приказу НКВД и партии, конечно.
– Крепкие специалисты… «Наседку» в камеру подсадили, а он проспал, как арестованный свои собственные очки сожрал? У нас что в Лефортовской тюрьме – курорт? Арестованные спят сколько вздумается?!
– Никак нет, товарищ нарком!
– «Наседку» эту… Фамилия?
– Новоселов!
– Новоселова… У него что?
– Шпионаж в пользу польской и японской разведки, участие в заговоре правотроцкистского центра! Бывший младший оперуполномоченный, наружное наблюдение, кличка Огнетушитель.
– В расход! Пристрелить как собаку! Не работает ваш Огнетушитель – мне такие
