Закончив дела в банке, Син приступил к поискам офиса, и на каждом шагу его сопровождали кураторы. Спустя десять дней Син вернулся в Будапешт, а оттуда они с Чхве полетели в Пхеньян. Оба продолжали втираться в доверие к Ким Чен Иру. Когда один японский журнал опубликовал интервью, в котором Син отрицал факт похищения и утверждал, будто живет на свободе в Восточной Европе, Син тотчас отправил экземпляр Киму; тот перезвонил, очень довольный, и санкционировал дальнейшие поездки на Запад.
Отношения Сина и Чхве с их тюремщиком строились странно. С годами у Ким Чен Ира сложилась репутация гуманного и заботливого главы студии – во всяком случае, среди тех, кто был ему верен. По данным из официальных источников и от перебежчиков, он был добр и щедр с подчиненными, хотя временами становился непредсказуем, угрюм и раздражителен. Он нередко приходил на площадку, «без церемоний» общался со съемочной группой, расспрашивал о личной жизни и профессиональных делах, иногда обещал решить возникшие проблемы, точно глава мафиозного клана у Копполы. Иногда он торчал на площадке с утра до ночи. К Сину, впрочем, он заходил реже – может, не хотел, чтобы новый протеже нервничал под бдительным надзором.
Что касается создания фильмов, говорил Син, «ограничений было меньше, чем принято считать». Но каждый фильм придумывался на собрании сценаристов при участии Ким Чен Ира, который настаивал, чтобы зерно фильма соответствовало требованиям «с позиций идеологического просвещения». Син и Чхве теперь встречались с Ким Чен Иром только на этих совещаниях и на вечеринках – Син их не любил, и оба по возможности их избегали. В повседневной работе они связывались с любимым руководителем через ненавистного Чхве Ик Кю – он передавал Ким Чен Иру все сообщения и просьбы.
Чхве общалась с любимым руководителем больше, но взаимопонимание у него лучше сложилось с Сином. Тот признавался в «смешанных чувствах» к человеку, который сначала бросил его в тюрьму, а затем подарил невообразимую творческую свободу. Син проникся уважением к Ким Чен Иру – к его вкусам, его глубокому пониманию кино, – хотя со временем догадался, что тот путает факты с вымыслом и зачастую рассуждает о Джеймсе Бонде или Рэмбо так, будто это «документальные драмы в жанре соцреализма». Не выказывая неуважения или снисходительности, Син старался развеять эту иллюзию. В целом же – по крайней мере, в вопросах кино – «[Ким Чен Ир] был обычный молодой человек. Любил боевики, эротику, хорроры. Ему нравились женщины, которые обычно нравятся мужчинам».
Любимый руководитель обладал чувством юмора и был самым смешным северокорейцем из всех, кого Сину и Чхве доводилось встречать; «половину всех наших телефонных разговоров Ким рассказывал анекдоты», говорил Син. В основном он был честен: «если [Ким Чен Ир] обещал, он держал слово», свидетельствовал Син. По его словам, Ким открыто обсуждал с ним многие темы, в том числе искусственное «поклонение вождям», которое навязывал своему народу «Ким не раз говорил мне, что тревожится за страну» – говорил откровенно, чего не мог позволить себе на публике. Он вовсе не походил на «безумца», которым его вскоре станет изображать пресса, утверждал Син, хотя и был явным социопатом – он просто «тщательно планировал и железной волей доводил свои проекты до конца». А в конечном итоге, заключал Син, «революция оправдывает все. Цель оправдывает средства».
Даже Чхве неохотно признавала, что Ким Чен Ир обаятелен и решителен. «Он на все обращает внимание, он за всем следит… Это просто потрясающе», – говорила она в то время. Но «ему казалось, будто ему все дозволено». Он имел привычку держать людей в напряжении, то хвалил их, то унижал, и они не знали, чего ждать. Порой он обращался с Чхве как с уважаемой пожилой женщиной, матерью или бабушкой; порой презрительно язвил. То он льстил и отпускал комплименты, то критиковал ее наряд перед подчиненными. На вечеринках он, бывало, сплетничал про южнокорейских телевизионных и кинозвезд, в том числе при Чхве обсуждал адюльтеры Сина.
Чем старательнее Ким Чен Ир напускал на себя властность и непринужденность, тем больше походил на ребенка. Зачастую его эмоции смахивали на расчетливую фальшь – как он в нужный момент брал тебя за руку, как он плакал от русских народных песен, – но снова и снова он вспыхивал злой завистью или гневом, которые могли стоить тебе работы или жизни. Син и Чхве встречали таких людей, хоть и помельче масштабом: талантливых, но недостаточно, властных, завистливых, неуверенных в себе, хвастливых и невоздержанных; у них раздутое эго, и они, боясь лишиться контроля, суют нос в каждую мелочь. Ким Чен Ир, считали оба, был чистейшей воды кинопродюсером.
После выхода из тюрьмы, говорила Чхве, Син «работал как ненормальный». Среди северокорейской элиты, где коллективная система спихивания ответственности друг на друга и минимальные пайки, не зависящие от качества работы, способствовали непродуктивности и лени, больше Сина трудился, кажется, только Ким Чен Ир, который не спал ночами, то работая над фильмом, то планируя теракт.
Среди северокорейских киношников Син славился своим подходом к работе. На фотографиях с площадок пятидесятивосьмилетний режиссер лежит в грязи с ручной камерой или по-генеральски командует толпой сотрудников. За три коротких года Син и Чхве поставили семь фильмов, бесчисленное множество спродюсировали – и ничего смелее и качественнее в Северной Корее еще не выходило. Своим кино оба очень гордились. Они раздвигали границы – не только ради художественного эксперимента, но ради подлинного удовольствия и духовного роста зрителей. Оба надеялись – и впоследствии не раз об этом говорили, – что их фильмы привносили в мрачную окружающую действительность хоть каплю радости. «В Северной Корее влияние кино огромно, – говорил Сии. – Вряд ли я смог бы снимать [только] для семейства Кимов… [поэтому] больше всего я думал о народе, который будет это кино смотреть». Он довольно быстро «возненавидел» коммунизм, превращавший любовь и семью в «мертвые ценности». «Тоскливый дурдом», – так Син характеризовал идеологию, которую ежедневно наблюдал в действии.
Из семи фильмов лишь первые два – «Посланник, который не вернулся» и «Беглец» – были националистическими драмами, отлитыми в стандартной пропагандистской изложнице. В 1985-м и 1986-м они поставили веселую мелодраму «Любовь, любовь, моя любовь»; соцреалистическую трагедию «Соль»; экстравагантный мюзикл «Сказка о Сим Чхон» в духе Басби Беркли[30], с фантастическими существами, богатыми костюмами и подводными сценами; и первый северокорейский боевик с боевыми искусствами «Хон Гиль Дон». Каждая картина порывала с северокорейской традицией. «Любовь, любовь, моя любовь» – первый случай, когда в кино изображалась любовная история: до той поры режим допускал только «любовь» к партии. Собственно говоря, само слово «любовь» впервые фигурировало в названии фильма, а персонажи на экране впервые поцеловались. В «Соли» было много секса и эротики, в том числе кадры, где Чхве кормит грудью, и грудь эта прекрасно видна, но к тому же в фильме есть тяжелая сцена жестокого изнасилования – откровеннее всего, что до той поры Ким Ир Сен разрешал кинематографистам (посмотрев «Соль», великий вождь передал Сину благодарность за «преданность реализму»).
Изоляция Северной Кореи и сосредоточенность на кино уже превратили ее в страну киноманов. Цены на билеты держали минимальными – столько же стоили газировка или шоколадный батончик, – и средний северокореец ходил в кино примерно двадцать раз в год – вдесятеро чаще среднего южнокорейца. Зрители смотрели увлеченно, шумели и буянили, охали и ахали, подбадривали хороших парней и бранили плохих. Но фильмы Сина все переменили. Теперь зрители ходили в кино не потому, что оно было новшеством, и не потому, что оно входило в программу идеологического воспитания, а потому, что им нравилось.
Каи Хёк, выросший в Северной Корее 1980-х, вспоминал, как в его родном Онсоне у китайской границы, «когда появлялся новый фильм… весь город бежал смотреть. Невероятные толпы… Люди дрались за места на деревянных скамьях». «Любовь, любовь, моя любовь», где Син для гигантских музыкальных номеров с песнями и танцами воспользовался четкой хореографией «массовых игр», была так популярна, что на улицах Пхеньяна впервые в истории появились спекулянты – они перепродавали добытые в парткомах билеты. Перебежчики рассказывают, что смотрели фильм семь, восемь и даже двадцать раз. Песня, звучащая под финальные титры, стала одной из самых популярных в истории страны. Студенты вешали на стену портреты главного героя – первый случай, когда в домах появились портреты обычного северокорейца, а не Ким Ир Сена и Ким Чен Ира (пусть без рамки, на отдельной стене и чем-нибудь прикрытые), – и уходили из кино, фантазируя не о революции, но о нем, о первом актере, которому дали право на сексапильность и нежность. Граждане с нейтральным или неблагонадежным сонбуном добивались работы в кинотеатрах, где можно смотреть продукцию «Син Фильм» снова и снова.
