Ознакомительная версия.
4. Офицеры большие роялисты, чем сам король, когда дело доходит до схватки. После марта 1848 года возникло множество заговоров, секретных обществ и собраний. Восемьдесят офицеров из Потсдамского гарнизона едва не отправились в Берлин, чтобы «освободить» короля «силой» и даже «против его воли» и привезти его в Потсдам. Все было уже готово, и оставалось только назначить дату, когда король появился среди офицеров в Мраморном зале Потсдамского дворца. Заявление короля о том, что «в Берлине он был совершенно свободен и под защитой своих граждан чувствовал себя в не меньшей безопасности, чем сейчас среди своих офицеров, и что он приехал сюда, чтобы сказать им об этом», вызвало у них бурю чувств: протест, негодование, сочувствие и слезы.
Одновременно с этим заговором существовал и еще один, организованный майором фон Рооном (ныне генерал-лейтенант в военном министерстве) и господином фон Бисмарком-Шенхаузеном (ныне министр в Санкт-Петербурге). План заключался в том, чтобы убедить генерала Врангеля, в то время командовавшего в Штеттине, отправиться маршем на Берлин, освободить короля и восстановить старый режим. Больше им было не к кому обратиться, но надежды, которые они возлагали на Врангеля, оказались тщетными, поскольку, как выяснилось, он мог вывести из казарм только три батальона.
Выборы в земельный парламент – ландтаг, проходившие в 1858 году, сразу после того, как регент назначил либеральный кабинет министров, – еще один эпизод, в котором офицеры проявили себя, за редким исключением, большими роялистами, чем король. Они почти все до одного проголосовали против кандидатов, выдвинутых кабинетом министров, что равносильно голосованию против пожеланий регента, хоть он и был введен в заблуждение.
И опять же, в тот год народных волнений (1848) младшие офицеры проявили себя большими роялистами, чем король, и старшее офицерство без поддержки своих командиров, несмотря на неодобрение и предупреждения, поддерживали в армии дисциплину и благонадежность. Те, кто этим занимался, были командирами рот и лейтенантами. Чтобы добиться своей цели, они подчас использовали неподобающие методы, но они не получали никакой помощи от своего руководства. Наши командующие и генералы совсем потеряли голову. Они пытались не обращать внимания не только на опасную политическую деятельность отдельных солдат, но и на обычные нарушения дисциплины, которые в то время были очень частыми и имели своей целью подрыв авторитета унтер-офицеров. Про армию нельзя было больше сказать слова, произнесенные нашим величайшим королем[39]: «У меня нет спорщиков». Этого нельзя сказать и сегодня, и, похоже, это время никогда не вернется, и все же «мир покоится на плечах Атласа, а прусское государство – на плечах своей армии».
5. В целом все, сказанное выше, приводит меня к заключению, что прусскому офицерству, как никакому другому, сегодня свойственно огромное стремление к независимости от командования и готовность взять на себя ответственность. Что может быть более убедительным тому доказательством, чем полное неповиновение, проявленное генералом фон Шлаком, когда он незаконно запретил своим подчиненным «раскольникам» или им сочувствующим посещать «раскольнические» собрания и, рискуя карьерой, добился своего. Сегодня вряд ли найдется хоть один генерал, который не ввел бы в своем корпусе каких-либо порядков, противоречащих правилам, провозглашенным Его Величеством. Возможна ли такая практика где-либо еще? Но здесь такое в порядке вещей.
Однажды, когда офицер Генерального штаба должным образом исполнял полученный им приказ, высокопоставленный генерал упрекнул его, заявив: «Сэр, король назначил вас офицером Генштаба, и вам должно знать, когда не следует подчиняться».
6. Привычка мыслить независимо, несомненно, оказала влияние на тактику ведения боя. Прусские офицеры не хотят чувствовать себя связанными множеством правил и ограничений, как это имеет место в России, Австрии или Англии. С такими офицерами, как у нас, невозможно организовать формальную оборону подобно той, что ввел Веллингтон, где каждый связан множеством правил и норм. Мы смотрим, как развиваются события, и предоставляем каждому полную свободу проявлять инициативу, мы отпускаем вожжи, мы поддерживаем каждый отдельный успех, даже если он входит в противоречие с намерениями командующего, в то время как Веллингтон настаивал на том, что он в любой момент должен иметь возможность контролировать передвижения любого подразделения. Но этого нельзя добиться, если подчиненные, не зная приказов командования, сами рвутся в сражение, используя каждую возможность, как это происходит у нас.
7. Этот обычай также характерен для прусского офицерского корпуса, и я склонен относить его за счет того образа мыслей, что внушил нам Фридрих-Вильгельм, – это обычай подавать в отставку, не получив ожидаемого повышения. Таково требование чести, и это, наряду со многими другими правилами, может создавать огромные трудности для командования. Это также может стоить государству больших денег и привести к преждевременному уходу многих способных офицеров. Нигде больше это явление не принимает таких масштабов, как здесь. Мы служим нашему Верховному главнокомандующему, и ему принадлежит право распоряжаться нашими талантами и способностями. Однако, если он считает кого-то из более молодых способнее нас и обходит нас чином, не подсластив пилюлю настолько, чтобы наша честь была удовлетворена, мы должны подать прошение об отставке. «Начальству виднее», – гласит поговорка. Пусть в остальных местах это не так, но к прусской армии это утверждение можно отнести с полным правом. Если главнокомандующий сочтет нас недостойными повышения, если он выказывает нам пренебрежение, не делая и не говоря ничего, что могло бы загладить обиду, нам остается единственный выход. Тут нет попытки обжаловать решение: король всегда прав, и, если кто-то полагает, что его честь и достоинство были унижены, тут уж ничего не поделаешь – пусть это случилось один-единственный раз и не важно, кто был в этом виноват. Репутация офицера должна быть незапятнанна, и он скорее уйдет в отставку по собственному желанию, чем позволит остальным показывать на себя пальцем и говорить: «Вон идет тот тип, что должен убраться отсюда и подыскать себе другую работу». Я сам был в таком положении, и я сделал то, чего ожидала от меня армия. Поначалу мое прошение было принято в штыки, и мне было отказано. После этого я на своем опыте узнал, что обида может становиться все сильнее и сильнее, и все, что происходит вокруг, только раздувает ее. Я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. В конце концов я поступил по-своему и на год ушел в отпуск. Все, естественно, сочли, что это означает конец моей армейской карьеры, и я сам так думал. Но к принцу крови отношение особое, и это в полной мере относится и к моей отставке, и к полученной компенсации, и к восстановлению в должности.
Во всей этой истории меня, так же как и других армейских офицеров, глубоко оскорбило поведение генерал-майора фон Мантейфеля. Но я не собираюсь сейчас касаться этого вопроса, и, хотя это самое подходящее место, чтобы подробно описать тот ущерб, который он нанес нашей армии, я оставлю это до другого случая.
Однако он не единственный, кто нанес серьезный удар традиционным нравственным принципам прусского офицерства. В определенной степени сейчас происходит их возрождение, и для потомства эти истории лишь служат примером того, как высок был моральный дух офицерства. Однако некоторые из этих ран еще не зажили, они гноятся до сих пор, и это продлится еще долго. Вот самые болезненные из них:
1. Офицеры определенного типа, которые сражались в войнах за освобождение, остались в армии после установления мира. Среди них было множество «странных типов» – людей низкого происхождения, не получивших должного воспитания, офицеров других армий, бывших добровольцев-егерей, храбрецов, выслужившихся из солдат, и множества других чужеродных элементов. Ссоры, дуэли, взаимная неприязнь и разделение на группировки стали обычным явлением в офицерской среде после войны, но, как только удалось избавиться от чуждых элементов, ситуация нормализовалась. Прусский офицер снова, как и раньше, стал рядом с королем, и снова был готов отдать жизнь за своего монарха, и оскорбление, нанесенное королю, снова воспринималось каждым офицером как личное оскорбление. Но когда последние из этих добровольцев-егерей в конце концов – в 40-х и начале 50-х (т. е. около пяти лет назад) – дослужились до высоких чинов, таких как командующие полками и выше, оказалось, что не все они сделаны из того же теста, что и остальные прусские офицеры. В основном это люди, которые испортили многие наши пехотные полки, проявляя небрежность и безответственность при зачислении кандидатов на офицерские должности, так что в армию опять попало множество «странных типов». Ворон ворону глаз не выклюет – будет уместно заметить по этому поводу.
Ознакомительная версия.
