Ознакомительная версия.
2. По-видимому, теперь все меньше остается людей, из которых может получиться настоящий прусский офицер. Но так было не всегда: когда страна была в опасности – в 1848, 1849, 1854, 1859 годах, – нужные люди всегда находились. Однако в мирное время перед молодежью открывается множество путей, которые больше подходят образованным людям. Бойен, военный министр, избавился от лишних офицеров, но, когда пришло время экзаменов, они сделали так, что сыновьям небогатых офицеров и безденежного дворянства, которые всегда были главным источником пополнения для армии, стало трудно попасть в кадетский корпус. Времена были трудные, стоимость воспитания и образования была выше, чем люди их круга могли себе позволить. Возникла нехватка офицеров, а для того, чтобы поддерживать боеспособность армии, их требовалось все больше и больше. Офицеров нужно было найти, и в конце концов их стали набирать отовсюду, где только можно было найти хоть что-нибудь подходящее: юноши из буржуазных семей производились в офицеры в таких количествах, какие раньше невозможно было представить, а из аристократов чаще всего шли в армию самые тупые из всех сыновей, – те, кто бросил учебу, и т. п. Примерно в то же время качество нашего военного образования заметно понизилось, и до сих пор оно оставляет желать лучшего. В Берлинском кадетском корпусе нередки случаи воровства. Мой адъютант Ягов был старостой в кадетской группе, и при нем за год трое кадетов были исключены за воровство. Качество пополнения, которое мы имели в предыдущие пятнадцать лет, неизбежно приведет к тому, что честь прусского офицерства не будет оставаться на таком же высоком уровне, на каком она была после 1848 года. Оскорбление короля перестало считаться личным оскорблением для офицеров. Монархизм, который был непременным свойством старого прусского офицерства, теперь остался в прошлом. Во многих местах – в газетах и даже в ландтаге – нашу профессию безнаказанно поливают грязью. Понятие чести, как его представлял себе Фридрих-Вильгельм I, дискредитировано сегодня некоторыми старшими офицерами, которые считают людей, служащих у них под началом, своими холопами, и обращаются с ними так, как ни один джентльмен себе не позволит обращаться с другими джентльменами. Подхалимство не пресекается, а поощряется продвижением по службе, сплетням уделяется такое внимание, как если бы это были донесения секретной полиции – и то и другое особенно приятно генералу Мантейфелю. Конечно, эти явления не приняли массового характера, но они оказывают свое разрушительное воздействие, поскольку скрыть это невозможно. И ситуация продолжает ухудшаться. Такие вещи происходят повсюду, и армия не исключение, и в настоящее время мы вынуждены смириться с ухудшающимся качеством нового пополнения офицерского корпуса. Время оказывает не укрепляющее, а, наоборот, расслабляющее, разобщающее действие. Результат не замедлит последовать, сколько бы прекрасных исключений мы ни наблюдали, или, вернее, сколько бы ни оставалось армейских подразделений, еще не затронутых этой заразой. Пока это не коснулось гвардейцев, всей кавалерии и старых частей, за исключением, насколько мне известно, 4-го и 5-го пехотных полков. В 32-м полку дела также обстоят не очень хорошо. Но все эти подразделения по-прежнему в лучшей форме, чем те, что стоят на Рейне, и в составе которых все еще много весьма своеобразных офицеров, попавших туда в 1848 и 1849 годах. В те дни на Рейн назначались самые худшие полковые командиры, и большинство из них были выходцами из этой части страны. Само собой, служить на Рейне офицерам не просто. Жизнь там не похожа на ту, к которой они привыкли в Пруссии. Все классы без исключения свалены в одну кучу, в трактирах и пивных офицеры вынуждены общаться с торговцами и тому подобными людьми, которые к тому же богаче их самих.
3. Я не могу не думать о том, не пострадает ли честь прусского офицерства еще больше, если в регулярную армию не прекратят переводить большое количество офицеров ополчения. Сколько же их уже туда попало? Я могу только судить по численному соотношению в 3-м дивизионе, которое мне известно. Здесь в армию хочет перейти сорок один человек, и четверть из них составляют дворяне. Преимущественно это молодые люди около тридцати лет, не стесненные в средствах и полностью независимые. К прошлому году большинство из них уже достаточно долго находились на действительной службе, они подружились с другими офицерами и были вполне довольны своим положением. Люди такого рода конечно же не могут считаться нежелательными элементами, в определенной степени, они – находка для армии, так же как и судейские служащие. Последние уже (с 1858 года) прекрасно вписались в офицерскую среду и были приняты очень тепло, поскольку все они хорошо – и даже очень хорошо – образованны и располагают собственными средствами. Очень скоро я смог произвести их в офицеры. В армии не требуется сдавать экзамены, у этих людей было свое обмундирование, и они получали жалованье. Для них эти деньги были не лишними, хотя они могли обойтись и без них, поэтому такой переход был желателен для обеих сторон.
Однако остальные, составлявшие примерно половину от общего количества, принадлежали к другой категории. Вступив в армию в прошлом году, они вынуждены были отказаться от должностей инспекторов и т. д., но они посчитали, что офицерская карьера подходит им больше и оплачивается выше, и предпочли остаться на действительной службе. О своих взглядах они особенно не распространялись, но некоторые из них действительно придерживались той точки зрения, что я описал. Плохо, если они вынуждены были так поступать, но еще хуже, если они это демонстрировали. К таким людям всегда относятся с недоверием, и их неохотно принимают в свой круг. Однако это не означает, что они не могут причинить никакого вреда, ведь даже в Генеральном штабе признают, что в армии найдется немало офицеров, чье воспитание и образование ничуть не лучше. Как я говорил в своей речи 8 января (я пишу это 21-го), мы надеемся, что высокое звание прусского офицера воодушевит и вдохновит их, как это уже много раз бывало в прошлом.
Дворяне занимают господствующее положение в нашем офицерском корпусе: они полагают, что офицерские должности предназначены лишь для них, а буржуазию допускают лишь в тех случаях, когда без этого невозможно обойтись. Но в Пруссии это не совсем так, даже в кавалерии. В битве при Хохенфридберге в драгунском полку четверо офицеров не были дворянами. И только после семилетней войны Фридрих II распорядился назначать на все офицерские должности, за исключением гусар и артиллерии, только дворян. Это была одна из тех французских идей, что этот великий человек слепо копировал. Во Франции, как и в Пруссии, это было связано с разложением дворянства. У дворянина нет никаких особых достоинств, даже как у офицера, за исключением, быть может, образования и всего, что с ним связано. Те же достоинства есть у всякого, кто родился и был воспитан в богатстве и комфорте. Обедневшее дворянство ничем подобным не обладало, по крайней мере от рождения. Когда по-настоящему бедный человек имеет манеры и взгляды, обычно встречающиеся среди богатых и знатных, то общество не без основания именует их снобизмом. У человека, воспитанного в нужде, мало шансов приобрести хорошие манеры и благородство души. Это невозможно без определенной финансовой свободы. Но, если он стал джентльменом в мыслях и поступках, он не сможет так легко отречься от своего воспитания, в какой бы жестокой нужде он ни оказался. Но конечно, всегда возможны исключения.
По-видимому, прусскому дворянству передался образ мыслей и кодекс чести, принятый у офицерства, а не офицерство переняло традиции дворянства XVII века (которые я ставлю не слишком высоко). Офицеры усвоили, главным образом, так называемые благородные страсти и сопутствующие им пороки: пьянство, драчливость, страсть к азартным играм, невоздержанность и праздность, которая так привлекательна для немцев в целом.
Еще одна черта, которая постоянно проявляется в нашем офицерстве, – это притязания на превосходство над остальными группами и классами во всех сферах жизни, т. е. своеобразный снобизм, опирающийся на благородное происхождение. В прошлом эти черты проявлялись у жандармов, потом в гвардии, и в последний раз они приняли небывалые ранее масштабы во 2-м гвардейском кавалерийском полку в 1850 году и в обоих гвардейских кавалерийских полках в 1859 году. Эта болезнь поражает полк, когда все его офицеры благородного происхождения и очень богаты. По-настоящему богатые люди редко становятся хорошими офицерами и, к сожалению, образ жизни богатых служит примером для бедных, а не наоборот, как следовало бы.
Кодекс чести прусского офицера распространяется даже на тех, кому принадлежит верховная власть. Ни один король или принц не может избежать его влияния или его требований. Честь превыше любых званий, хотя люди, обладающие ими, могут этого не сознавать. Человек чести выполняет приказы по своей воле, и ему не нужен кнут. Честь – его единственный надсмотрщик, совесть – его судья и его награда. Он служит не за деньги и не за почести. Слава и награды льстят ему, но не добавляют ничего к тому, как он выглядит в своих собственных глазах и глазах товарищей. Прусский офицер по-прежнему считает, что долг велит ему сделать все, что в его силах. Ему непонятно, почему у австрийцев считается лестным быть награжденным орденом Марии-Терезии, если он присуждается за то, что человек исполнил свой долг. Цитен и Фердинанд Брунсвикский за весь период Семилетней войны не представили к награде ни одного офицера. Их девиз был прост: «Долг прусского офицера – сделать все, что в его силах, на все остальное – Божья воля».
Ознакомительная версия.
