В лекции «О веке науки», которую я прочитал в Берлине на открытом заседании Общества естествоиспытателей и врачей осенью 1886 года, я рассмотрел изменение социальных условий жизни на фоне все растущей силы человека относительно сил природы. Я пояснял, что новые машины, опирающиеся на открытые нами физические законы, все более облегчают жизнь человека, освобождая его от тех тяжелых работ, какими он должен был заниматься раньше для того, чтобы выжить. Из этого следовало, что удовлетворение насущных жизненных потребностей, а вместе с тем и средства к получению наслаждений достаются нам все меньшей ценой и становятся все доступнее для всех категорий людей. Все это плюс разделение труда и неизбежное постепенное снижение процентных кредитных ставок приведет к тому, что превосходство крупных производств над частным трудом будет сведено к минимуму и человек придет к той социальной демократии, о которой мы пока только мечтаем, без насильственного свержения существующего строя, только путем беспрепятственного развития науки. В этой своей лекции я также попытался доказать, что планомерное изучение физической науки и ее дальнейший прогресс вовсе не приведут к деградации человека и не отвлекут его от стремления к идеалу, а, напротив, приведут к преклонению перед мудростью, которая, распространяясь на все мироздание, может сознательно его улучшить. Мне представлялось целесообразным именно в этом месте показать людям свою убежденность в том, что развитие науки принесет безусловно благодатные последствия, и тем опровергнуть ожесточенные нападки злобных фанатиков, считающих, что наука угрожает самой человеческой культуре.
Конечно, недостаточно предоставить научно-техническому прогрессу развиваться самопроизвольно его необходимо, насколько это возможно, всячески подталкивать. Для этого в Германии уже было сделано много, была создана высокоразвитая система научно-технического образования, включающая большое число университетов и политехнических школ, составлены прекрасные пособия. Не хватало только специальной организации, которая бы занималась продвижением научно-технических исследований, расширявших наши знания о мире, от которых в большой степени зависит технический прогресс. В Пруссии уже много лет существовал план создания института, целью которого была поддержка развития техники, и особенно прикладной точной механики. Комиссия, в которую я был приглашен, уже разработала проект такого института при новом, только еще строившемся политехническом училище в Шарлоттенбурге. Но один этот институт не мог решить всей проблемы поддержки научных разработок.
Необходимость создания института, в обязанности которого входило бы не обучение, а именно продвижение научных исследований, была отмечена еще на международной конференции по электрическим стандартам в Париже. Тогда во всей Германии не нашлось ни одного подходящего места, в котором можно было бы провести достаточно сложную работу по вычислению величины абсолютной единицы сопротивления Вебера. Основным предназначением университетских лабораторий было обучение, и по этой причине они почти всегда были заняты. Немецкие ученые, конечно, имели возможность пользоваться ими в свободные от работы и от студентов периоды, и они много чего сделали, но для продолжительных исследований здесь не было ни подходящего оборудования, ни достаточного места, ни нужного запаса времени. Мое предложение добавить к запланированному институту, занимающемуся поддержкой научно-технических исследований, еще один институт, который занимался бы уже исключительно этими исследованиями, было встречено остальными членами комиссии с большим сочувствием, но выполнение этого плана в сложившихся обстоятельствах было признано невозможным. Во-первых, у нас не было необходимого, достаточно большого и защищенного от вибрации, производимой интенсивным дорожным движением, помещения. А во-вторых, в Пруссии тогда было чрезвычайно трудно найти средства на строительство и последующее содержание такого института.
В моем завещании уже тогда была выделена значительная сумма денег, целью которой было поощрение научных исследований, но я был не вполне уверен в своей близкой смерти. Мне было жаль терять драгоценное время, кроме того, я боялся упустить удобный момент, когда можно было из двух институтов создать большое, отвечающее потребностям времени совместное научное предприятие. Поэтому я решил, не дожидаясь смерти, обратиться к имперскому правительству с предложением: я предоставляю правительству землю для постройки научно-исследовательского института или капитал, достаточный для покупки этой земли, а правительство берет на себя обязанности по строительству и содержанию этого института. Мое предложение было принято правительством, получило одобрение рейхстага и превратилось наконец в Государственный физико-технический институт в Шарлоттенбурге, который под руководством первого физика нашего времени, тайного советника фон Гельмгольца, стал теперь главным немецким центром научных исследований.
Шарлоттенбург. Июнь 1892 года
В прошлом году в Гарцбурге я надеялся завершить эти воспоминания, но из-за болезни моей жены и по причине многих других проблем сделать это мне тогда не удалось. Осенью я сам перенес тяжелейший грипп, чуть не лишивший меня жизни, и вынужден был провести зиму на юге. Вместе с женой и младшей дочерью мы в декабре отправились на Корфу. Конечно, для ухода за больными там не так много удобных мест, а климат в январе и феврале заставляет вспомнить о дождливом лете в Северной Германии, но замечательное расположение города и его великолепные окрестности и в это время года доставляют истинное наслаждение. Корфу до сих пор живет плодами бывшего английского господства. Построенные англичанами великолепные дороги кое-где уже утратили свое великолепие, но по-прежнему надежно связывают основные селения острова, еще сносно действует английский водопровод, сделавший Корфу достаточно здоровым местом. До недавнего времени местные жители вполне довольствовались доходами от неимоверного количества растущих здесь оливковых деревьев, с которых даже не трудились собирать плоды. Они ждали, пока те сами упадут, и уже из упавших отбирали самые сохранившиеся. Но теперь все более широкое использование нефти и ее продуктов привело к падению цен на масло, и даже перед жителями этой Схерии[260] встала проблема заботы о хлебе насущном. Поэтому сейчас островитяне делают больший упор на виноделие, которое, конечно, много труднее, но зато и гораздо выгоднее масличного производства. С сожалением мы наблюдали, как в некоторых частях острова вырубали великолепные оливковые деревья, чтобы на их месте насадить более выгодные виноградники. Из иностранцев, почти постоянно проживающих на Корфу, остались лишь скупающие все здешнее вино французские торговцы. Насыщенный красный цвет делает его идеальным материалом для изготовления почти настоящего бордо. Раньше вино с острова не вывозили, и его выпивали сами корфиоты. Вот так быстро меняются старые привычки в наше изменчивое время!
В конце февраля, когда на плодовых деревьях начали распускаться цветы, мы покинули Корфу и направились в Неаполь, где надеялись найти лучшие погодные условия и более насыщенные развлечения. Но Апеннины были все еще покрыты снегом, и даже дорогой моему сердцу Везувий нес на себе тонкую мантию из снежных кружев, а в самом Неаполе дожди лили еще сильнее, чем на Корфу. В качестве некоторой компенсации мы получили приятное общение с семьей нашего давнего любезного друга, господина Дорна. Через месяц мы отправились в Амальфи[261], но лишь в Сорренто[262] небо Италии впервые улыбнулось нам своей долгожданной синевой. Там я наконец почувствовал, что силы ко мне вернулись. Произошло это, когда я, гуляя с женой, привлеченный красотой окружающего пейзажа, взобрался на самую высокую точку, прямо к монастырю Дезерто. Однако моей надежде еще раз подняться на Везувий, чтобы по возможности изучить его деятельность поближе и поподробнее, не суждено было сбыться из-за снова испортившейся погоды. Но я был рад его даже просто лицезреть, ибо всегда приятно глядеть на то, чему ты благодарен. Везувий же, в пору моего пребывания на нем в 1878 году, своей активностью и периодическими выбросами дал мне несомненное указание на природу своей силы и тем расширил мои представления о земных недрах и о силах, которые в них действуют.
В начале мая мы вернулись домой, но, к сожалению, я вынужден был перенести еще два мучительнейших приступа лихорадки. После того как я с радостью ощутил отступление боли, у меня появилась надежда, что это была последняя из старческих болезней и остаток дней я проведу в мире и в спокойствии, окруженный милыми и близкими моему сердцу людьми.
